Отец и сын, или Мир без границ - Анатолий Симонович Либерман

до Испании не принес Жене большого успеха и вовсе не учитывался. Хотя в последнем классе отметки были великолепные, их сложили с предыдущими и вывели среднее. Документы – великое дело, но надо было прийти к соглашению, куда их подавать. Долгие месяцы говорили мы с Женей о будущей специальности.

Университет навсегда отвратил меня от американской аспирантуры по гуманитарным специальностям, причем лингвистика отметалась с порога: ее современное состояние наполняло меня тоской и ужасом. О русистике речь тоже не шла; Россия была дальше Луны и вызывала только отторжение. Кафедры романских языков занимаются в Америке в основном литературой, то есть явно не тем, что интересовало Женю, да и были они все свирепо политизированы с уклоном в духе Жениной мадридской семьи. Такими и остались. Само собой разумеется, что технические науки даже не упоминались.

Многие школы, в том числе и «привилегированные», выпускали неучей; однако и гуманитарные факультеты чаще были на невысоком уровне, даже если какие-то курсы читались серьезными специалистами. По сути дела, гуманитарное образование в Америке начинается с аспирантуры, причем сразу выясняется, что народ там к научной деятельности не подготовлен. Бешеное наверстывание упущенных двадцати лет до добра не доводит, так как нельзя снова стать ребенком, восстановить чуткость восприятия, присущую ранней молодости, и найти время, чтобы прочесть и перечитать десятки, сотни тысяч страниц. За пять или шесть лет надо прослушать массу курсов, написать на отметку множество исследовательских работ и диссертацию и постараться что-то напечатать. Примерно к тридцати годам бывшие юноши и особенно девушки выходят «в люди», утратив иллюзии, впав в депрессию, иногда успев развестись или обозлившись, что лучшие годы позади, а нет ни семьи, ни хлебного дела в руках.

Академический рынок для гуманитариев и тогда был из рук вон плохим, но лучше, чем ныне. Худо-бедно самые удачливые работу находили, то есть получали где-нибудь (редко в серьезном колледже или университете) первую «профессорскую» должность. Если дела шли хорошо, счастливцу через три года продлевали договор на столько же, и те, кто успевал выпустить книгу (почти непременно книгу), оставались на своем месте постоянно. К тридцати пяти годам можно было вздохнуть. Жене как раз исполнилось восемнадцать. Аспирантура не манила его, и мы постоянно возвращались к вопросу: не юридическая ли карьера? Мысль о ней была Жене не противна. Манили статус и большие деньги. То, что американский адвокат – раб, занятый по четырнадцать часов в день, мы узнали много лет спустя.

Юридические факультеты – это «надстройка над базисом»: туда принимают после того, как завершено высшее образование. Почти безразлично, чем подающий на юридический факультет занимался (хотя какая-то связь с намеченной деятельностью, видимо, желательна): главное, чтобы человек там преуспел, то есть получил хорошие отметки, заслужил хвалебные рекомендации (ну и конечно, блестяще сдал жуткий тест).

Решив, что Женя в будущем станет адвокатом, мы легко договорились о выборе специальности: пусть, было решено, он занимается эфемерным предметом, именуемым «международные отношения» (там языки, история, политика, какие-то обязательные предметы – все в пределах Жениных возможностей). Но Америка – кастовая страна. На хорошую («престижную», высокооплачиваемую) работу берут после «престижных» университетов. Из них (Гарвард и прочие) мы и начали раскладывать пасьянс. Таких набралось около десяти. Следует добавить, что желанным кандидатам университеты дают хорошую, иногда просто замечательную стипендию (почти освобождают от всех расходов), но на карту была поставлена Женина судьба, и мы были готовы почти буквально сесть на хлеб и воду.

Как и следовало ожидать, стандартизированный тест, ради которого Женя ходил в специальную школу, он сдал неважно. С таким результатом, не очень высоким местом в классе и поэтому не слишком впечатляющим средним можно было рассчитывать только на хвалу в характеристиках, языки, явный рост в конце и международную ауру (Франция, Испания). Против всякого ожидания Женю приняли в «сверхпрестижный» Пенсильванский университет в Филадельфии, ради которого мы отвергли сказочную стипендию Бостонского университета (не путать с Гарвардом, куда его не взяли – на мой взгляд, к счастью). Четыре года в Филадельфии стали лучшими в Жениной жизни, и все, кого мы знали, о Пенсильванском университете отзывались с любовью.

Самый последний месяц последнего класса убивается в школе на «выпускной проект», занятие во всех смыслах бесполезное и к тому же хлопотливое, так как школа местами не обеспечивает: найди что-нибудь сам и примени свои способности (в идеале спаси человечество). Все тот же самый хоккейный миллионер порекомендовал Женю в местную адвокатскую фирму, в международный отдел по связям с СССР и Восточной Европой. Надев пиджак и галстук, наш выпускник каждое утро ездил на автобусе в центр. Шеф никакой работы ему не придумал, и Женю спровадили в библиотеку, где он очень подружился с сотрудниками и где занимался то систематизацией списков клиентов, то сверкой названий – словом, чепухой. Один раз его взяли в юридическую библиотеку университета, где надо было просмотреть какие-то советские законы; всё, конечно, сумели бы сделать и без него. Он пришел в восторг от сводов законов девятнадцатого века.

В этом вопиющем безделье, окруженный людьми, получавшими безумные деньги за часовую консультацию, он расцвел. Ликвидировались предприятия, и в фирму приносили остатки поминального пиршества, устраивались «дни с пирожками» и прочее. Он даже надеялся, что шеф пригласит его на дневной перекус, но было бы смешно думать, что заведующий отделом обратит внимание на мальчика и потратит на него бесплатный час. Зато ему написали ослепительную характеристику и пожелали, чтобы он в будущем стал библиотекарем. В общем, Женя всем понравился. Он и в самом деле был тогда за пределами школы и дома обаятелен и мил. Из фирмы он ушел уверенный, что жизнь адвоката – это большие деньги, приятные разговоры и поминки по обанкротившимся бизнесам.

После того, что соответствует в Америке выпускному вечеру, было большое собрание, на котором особо отличившимся выдавали награды. Наградили всех, кто проявил себя хотя бы в чем-нибудь. Женя, как я и предсказывал, был отмечен за успехи в языках. Речь («хвалебное слово») написала очень ценившая его учительница испанского, и была эта речь замечательной. Когда зачитали место, в котором говорилось, что в Мадриде Женя переводил с древнегреческого на испанский, по рядам прошел шелест изумленного восхищения. Как выразился потом один из его товарищей, не хватало только, чтобы Женя воспарил на облаке.

Конечно, по этой части и надо было бы ему пойти, а не зарывать талант в землю, но с языками, если их не преподавать, нечего делать, тем более что читать Женя не любил и за границей жить не собирался. Когда-то, в кембриджские времена, он мечтал о карьере переводчика в ООН, но где мы