Собрание сочинений. Том 1. Второе распятие Христа. Антихрист. Пьесы и рассказы (1901-1917) - Валентин Павлович Свенцицкий
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Гликерия Антоновна молча раскладывала на столе закуску: пухлый белый хлеб, варёную колбасу, несколько бутылок пива и жёлтый графин с водкой.
– Вы не беспокойтесь, Гликерия Антоновна, – краснея до ушей, попробовал быть любезным Гибралтаров, – премного благодарим-с… мы отобедали…
Но Гликерия Антоновна даже не взглянула на него и преспокойно продолжала свою работу.
Когда всё было готово, она заявила:
– Ешьте. У меня дело есть. Без меня не уходите.
И прежде чем гости успели опомниться, её уже не было в комнате.
Гликерия Антоновна направилась в соседний пустой номер. Отсюда было слышно каждое слово, произносимое гостями. Этот наблюдательный пост устроил ей коридорный. На вопрос его: «Зачем вам пустой номер, барыня?» – Гликерия Антоновна ответила: «Жениха выбирать буду, непьющего».
Коридорный сразу понял, в чём дело, принёс в пустой номер рваное кресло и поставил его у дощатой перегородки.
Теперь Гликерия Антоновна ощупью разыскала это кресло, уселась и стала слушать.
С её уходом все оживились.
Кудластый бас Побединский разлил по стаканам пиво и загремел:
– Братие и сестры! Выпьем!.. Пить – умереть, и не пить – умереть – лучше пить и умереть… Со вчерашнего дня в животе ни бельмеса не было… Даже трясение началось… Подобного не бывало ещё.
– За кого же выпьем? – хихикнул беленький, золотушный Воеводский.
– За кого? Да за эту кикимору и выпьем…
Все захохотали.
– Даст же Создатель такой непотребный образ, – гудел Побединский, – и за женщину признать нельзя.
– Игра природы, – вздохнул Гибралтаров.
– А ты что же? – обратился Побединский к высокому, безусому Златорунову, который всё время молча сидел в сторонке и внимательно рассматривал на стене синюю «Ромео и Джульетту».
Златорунов повернул к нему своё бледное лицо с широкими, бесцветными губами и, потупившись, ответил:
– Не пью.
– Как не пьёшь?
– Привычки не имею.
– Вот тебе на! Да ты, может, баба?
– Нет, извините, – не баба…
– Чего же не пьёшь?
– Так-с… воображение в голове делается…
– Ну, калач ешь!.. Это не по-товарищески, наконец!
– Хлебца позвольте… хлебца могу-с…
– А зачем она нас звала? – спросил Гибралтаров.
Побединский свистнул:
– Известно, зачем! Жених нужен.
– Ну!
– Вот те «ну»!
– Да зачем ей жених?
– Дурень, не ей – дочке! Женись – место в Крутояре сейчас дадут. Приход ба-альшущий! Хлеба одного целковых на двести достаётся… Дела немного – лежи на боку и упивайся!
– Рассказывай! – махнул рукой Гибралтаров. – Там их шесть душ, да как эдакая тёща на шею сядет – и приходу не рад будешь.
– Она сядет? – грозно сжал кулаки Побединский.
– Натурально, сядет.
Побединский внушительно потряс кулаком в воздухе:
– Видал?
Все покатились со смеху. Даже Златорунов улыбнулся бледными губами.
– Да если я в мужья попаду, – ревел Побединский, – такого ей дам: за десять вёрст Крутояр объезжать будет… А пока что, братие и сестры, выпьем по единой… за невесту. Как звать-то её?
– Лизанькой, – сладко прищурился Гибралтаров.
– Выпьем за Лизаньку!
– Выпьем!
– Выпьем!
Становилось всё шумней и шумней. Жёлтый графинчик пустел. Скатерть залили пивом. От пухлого калача остались одни корки.
Побединский гудел всё громче, кашлял всё чаще. Воеводский без умолку смеялся, взвизгивая и подпрыгивая на диване.
Гибралтаров тонким фальцетом запел:
Кружится-вертится шар голубой,
Кружится-вертится над головой…
В это время Гликерия Антоновна сочла возможным выйти из своей засады.
– Кончили? – отчеканила она, отворяя дверь.
– Кончили, – пробормотал опешивший Побединский.
– Домой собирайтесь, – отрезала Гликерия Антоновна.
– А как же… насчёт… собственно говоря, – начал было Побединский.
Но она окинула его грозным взглядом и поджала губы.
Гости, смущённые и растерянные, поднялись со своих мест и стали прощаться. Встал и Златорунов.
– Останься, – кратко сказала ему Гликерия Антоновна.
Златорунов покорно сел в прежнем положении.
Гости молча, один за другим потянулись к выходу. Когда все ушли, Гликерия Антоновна подошла к Златорунову и сказала:
– Хочешь в Крутояре псаломщиком быть?
– Хочу.
– Возьмёшь мою Лизку замуж?
– Отчего же… можно взять…
– Пьянствовать не будешь?
– Не имею привычки…
– Ну, вот что. Я тебя запру. Ты сиди тут. Пойду к владыке, пока всенощная не отошла, – скажу, что тебя выбрала. Приду, на пароход пойдём.
– Мне бы кое-чего купить надо, – замялся Златорунов.
– Нечего покупать. Всё сделаю.
Гликерия Антоновна вышла в коридор и, затворяя за собой дверь, сказала:
– Недолго сидеть будешь. Через час приду.
И Златорунов слышал, как она повернула в замке ключ, вынула его и застучала каблуками по коридору.
* * *
На палубе «Димитрия Донского» Гликерия Антоновна угощала чаем Златорунова.
Весеннее солнце блестело на ярко-белой краске заново выкрашенного парохода. Нежная зелень левого берега Волги полоской окаймляла тихую гладь далёкого разлива. Пароход шёл ближе к правому утёсистому берегу, и прохладная тень иногда мягко покрывала палубу.
Белая скатерть, белые чайники, яркое весеннее небо, серебристая, прозрачная даль – всё было такое новое, праздничное.
Гликерия Антоновна звала своего будущего зятя Доримедонтом, он её – маменькой.
Они пили чай молча, изредка перекидываясь словами.
– Две коровы у нас, – говорила Гликерия Антоновна, – три было зимой, одна сдохла. Сено дешёвое. Ты чем у отца занимался?
– В учении больше…
Помолчали. Пароход повернул к левому берегу. Подул ветер и загнул полу чёрного сюртука Златорунова – подкладка была светло-коричневого цвета. Он быстро поставил на стол блюдечко с чаем и поправил полу сюртука. Но Гликерия Антоновна бесцеремонно отогнула снова и спросила:
– Что это у тебя?
– Ситец, маменька…
– Чёрные сюртуки на ситцах не делаются, – внушительно сказала Гликерия Антоновна.
– Папенька говорит – всё равно не видно.
– Глупо! Ветер – и видно.
– Это нечаянно, маменька, я всегда коленкой держу.
И он осторожно снова поправил сюртук.
Гликерия Антоновна взяла сразу оба чайника и налила сначала себе, потом зятю.
– Премного благодарен, маменька…
– Пей.
– Тяжеленько будет.
– Глупости.
Златорунов покорно стал пить. Гликерия Антоновна старательно откусывала маленький кусочек сахара крепкими передними зубами. Молчали долго. Златорунов кончил стакан, повернул его кверху дном и отодвинул от себя. Робко покосился он на Гликерию Антоновну и завозился на скамейке. Видимо, ему хотелось сказать что-то, но он не решался. Наконец, собравшись с духом, начал:
– Я вас… спросить хотел… маменька… – и остановился, дрожащими красными руками перебирая скатерть.
– Ну? – не глядя на него, спросила Гликерия Антоновна.
– А что, дочка ваша… не больно на вас похожа?..
И он от смущения не знал, куда девать свои красные руки. Гликерия Антоновна молча продолжала пить чай. Потом поставила стакан на стол, бросила маленький кусочек сахара назад в сахарницу и сказала:
– Увидишь.
– А потом ещё вот что, маменька, – смелее продолжал Златорунов, – если Лизанька не того… вообще не поладим… можно другую
