Партизаны третьей мировой. Главный противник - Алексей Колентьев

Я вынул заранее заготовленный лист бумаги, на котором по памяти мы вместе с выздоравливающим Михасём и другими служившими в армии составили воинскую присягу. Получилось довольно близко к тексту, хотя слова «Российская Федерация» мы заменили на просто «Россия». Старого государства уже нет, однако Родина во все времена называлась одинаково. Голос у меня не особо громкий, однако слова присяги эхом отражаясь от сводов пещеры звучали отчётливо. Нестройным хором, но очень старательно новобранцы повторяли за мной:

– Я, гражданин России, Махов Андрей… Карпенко Николай… Ромашин Олег… – свои имена новобранцы произносили разборчиво, каждое из них впечатывалось в мою память навсегда, – поступая на службу в ряды российских Вооружённых сил приношу торжественную клятву верности…

Пускай слова мы произносили не совсем так, как положено, а сказанное Лерой чуть раньше кому–то покажется высокопарным и напыщенным, но что ещё нужно сказать людям, потерявшим почти всё и которых, может быть, завтра лишат ещё большего? Сказать: вперёд, нас ждут вооружённые до зубов янки, большинство из нас умрёт, но выжившие нажрутся до отвала трофейного шоколада и мясных консервов? Или так: вперёд, зароемся поглубже, а как только стемнеет, пойдём грабить трупы тех мудаков, кто всё–таки решился дать амерам прикурить? Нет, с такими установками в бой не идут. Как по мне, то лучше сказать молодым и тем что постарше, правду. Я скажу этим сильно напуганным и уставшим людям, что их жизнь – не разменная монета в какой–то большой игре. Что всё ими сделанное имеет смысл и по–настоящему высокую цель. Любой свободный человек имеет обострённое чувство собственного достоинства. Однако за прошедшие годы многие стали забывать об этом. Большинство «туристов» – люди, чьё детство и юность прошли во время «перестроечной» вакханалии, когда осмеянию подвергалось всё: дружба, любовь, бескорыстие и альтруизм. Потоки лжи, изливающиеся на россиян со всех сторон, почти стёрли из их памяти знание о том, кто они. И предки, выигравшие ту большую войну, кажутся им былинными героями, сокрушившими самую мощную армию мира с помощью непонятной магии. Ведь после стольких лет трудно поверить, что люд, верившие в такие «глупости», как всеобщее счастье и справедливость, вообще жили на свете. Хотя вот они, заводы, фабрики, промышленность, построенная не для вороватого олигарха, а для потомков, чтобы те жили лучше, дольше и счастливее. Поэтому всё пришедшее из той эпохи, тем более в тот момент, когда всё рухнуло, обретает свойства средневековых реликвий. Позже, если удастся одолеть амеров и тех, кто им помогает, выжившие поймут, в чём истинная сила боевого знамени или простой бескорыстной взаимопомощи. Но сейчас пусть лучше поверят в легенду, для начала и это неплохо. А злоба, отчаяниье и показной цинизм редко помогают выжить в бою и тем более победить. Всегда человеком движет что–то светлое, пусть и не каждый в этом потом признаётся даже самому себе.

После церемонии я ещё раз вглядывался в лица расходившихся по своим постам и палаткам людей. Угрюмых лиц не убавилось, однако во взглядах исчезла тоска обречённых, её место заняло исконное российское упрямство. Чернов рассказал нам с Лерой, что знамя он нашёл в разграбленном коттедже лет пять тому назад. Тогда обычный летний пал затронул посёлок элитных коттеджей. Щурясь и недобро ухмыляясь в бороду, старик рассказывал:

– Про энтот посёлок много всяких слухов ходило: то баб из города привезут целый табун и голыми скачут под музыку днями напролёт, то охоту затеют с вертолётов не в сезон. Нам туды соваться ни боже мой! Кодлу с автоматами, ну охрану то есть, привезуть и кусок гектаров в двадцать оцепят. А потом травят дичь неокрепшую, да бывало, тут же и бросают убоину, возиться не хотят. Был там один… Кореш губернаторский, говорят, пять автомобильных рынков в Новосибирске держал. Забил он кучу всякого зверья, а главное, молодняк валил почём зря: ну какое мясо с двухнедельного телёнка? Нет, валит супостат оленуху с приплодом, голову отпилит с копытами, а туши в ручей кинет! Но есть справедливость на белом свете: в ту пору пал не краем пошёл, а на усадьбы богатейские. Я тогда пожарным помогал, тропы короткие показывал, места, где вертолёт посадить можно. И вот дёргают по рации командира нашей «вертушки», мол, забери из посёлка людей, а то погорят все. Тот бы и рад, но подвоз воды на нас возложен, опять же своих надо высадить, а огонь–то рядом почти. Однако нас с пожарными высадил, да и полетел. Часа три прошло, огонь нас на сопку загнал, старшина расчёта матом в эфир кроет: забирайте нас, а то зажаримся. Короче, возвернулся наш летун, а потом всю дорогу оне с пожарником перебранивались. Мастера были оба ругаться – аж слезу вышибало. Так вот, из разговора ихнего я и узнал, что опасности–то никакой и не было, просто этот барыга губернатору позвонил, а тот на эмчеэсовское начальство нажал, вот вертолёт за ним и отправили. Как обычно, «олигарх» этот машинный пяток баб прихватил, да ещё двух приятелей. Перепились, само собой, дым не скоро заметили. Еле–еле их всех погрузили, а попутно в хоромах осмотрелись. Гад этот коллекционером оказался, оружие всякое старинное собирал, ордена разные и вот знамя это. Хвастался, что выкупил его в музее, а те в опись копию занесли. Не стерпел я тогда, обидно стало. Отец мой с братовьями фашиста гонял, а этот упырь будет под боевым знаменем шлюх пользовать. Сказался я больным и с аврала слинял. А сам вывел лошадку свою и в обход пала в усадьбу вернулся. Пал только через пять часов на участок этого барыги подошёл, можно было и на машине выехать, но струхнул, видать, «капитан бизнеса». Охрана вся тоже в город подалась, они даже дверь толком не заперли. Нашёл я знамя, гад этот над кроватью его повесил, вся спальня в шашках, оружие разное на полках и стенах висит. Но только я ничего трогать не стал: железо это мне без надобности. Знамя снял, да под рубахой и спрятал, чтобы огнём не попортило, ежели что. Когда из дома выходил, свернул пук сухостоя и, подпалив, на крышу закинул. Ветер так и так искры носит, вдруг да не загорятся хоромы воровские?

Рассказ деда я помню так же хорошо, как и день, в который его услышал. Шедший рядом бледный ещё Михась спросил тогда старого лесника:

– И зачем ты дом поджёг, старый? Знаю я этот посёлок, его часто «Рублёвка–мини» звали. Ну ладно, хозяева первостатейное ворьё, но там же по соседству персонал живёт, они–то не при делах!

Чернов упрямо мотнул головой, видно, о посторонних он тоже думал. Однако всё же в голосе его не было ни капли сомнения:

– Никого там не было, я участок проверил в оптику ещё издали. Сбежали все…