Великий магистр - Октавиан Стампас

— И я знаю, как ее наказать, — посмотрел на него Людвиг, не глядя спуская стрелу: куски от тыквы обрызгали стену.

— Может быть, вы станете стрелять с завязанными глазами? — подивился Бизоль.

— Зачем? Я и так мало что вижу на этой земле, — равнодушно заметил Людвиг. Бизоль еще некоторое время молча стоял рядом, чувствуя, что в душе Зегенгейма происходят сильнейшие бури и смятения. Он не знал — чем помочь ему, что сказать? А Людвиг выпускал одну стрелу за другой, и, казалось, все глубже и глубже уходил в себя, как закрывающаяся в раковине жемчужина.

— Когда вы думаете разобраться с этой… иудейкой? — спросил наконец Бизоль, ковыряя носком землю.

— Не сейчас, — словно бы очнулся Людвиг, мягко нажимая на спусковой курок.

В этот день в Иерусалим вернулся Гуго де Пейн. Сопровождали его всего два человека — маленький китаец Джан и грек Христофулос, который решил отныне добровольно содействовать мессиру и по мере своих сил и опыта способствовать благу Ордена тамплиеров. Он как бы заступил на место убитого во время страшного бунта Роже де Мондидье. Уехавший вместе с де Пейном из Константинополя граф Шампанский должен был прибыть несколько позднее, задержавшись на пару недель в Цезарии, у наместника Шартье.

Тот роковой день, когда обезумевший народ терзал тело Роже де Мондидье и Нивара, когда графу Шампанскому лишь чудом удалось вырвать Гуго де Пейна из сотен тянущихся к нему рук, когда по площади волокли мертвого императора, — до сих пор стоял перед глазами мессира, вызывая гнев и отвращение ко всему миру, жестокому и вероломному. Из Константинополя они уехали вечером, успев пробиться к пристани. Но перед тем де Пейну удалось побывать в домике Пселла и повидаться с Анной Комнин. Без всякой надежды он предложил ей позабыть все их разногласия и покинуть сей рушившийся город вместе — куда ей будет угодно. В Иерусалим, в Италию, во Францию, хоть в неведомую Киевскую Русь, о которой так много рассказывал и князь Василько, и Зегенгейм. Но византийская принцесса лишь холодно поблагодарила его, а ее вишневые глаза, которые он любил больше всего на свете, были неподвижны и недоступны ему.

— Вы делаете свой выбор? — спросил он дрогнувшим голосом.

— Как и вы — свой… — отозвалась она, отстраняясь от его протянутой руки.

— Что вы собираетесь предпринять?

— Переждать смуту, — сказала она. — Я верю, что мой отец жив. Я не могу уехать.

Мог ли Гуго де Пейн произнести страшные слова, что лишь недавно видел тело императора на площади? А мог ли он убить веру дочери василевса? Теперь они были так далеки друг от друга, как две звезды в бездонном мраке неба.

— Прощайте, — глухо произнес он. — Я знаю, что мы больше никогда не встретимся.

Что-то дрогнуло во взгляде принцессы. Она шагнула навстречу и коснулась рукой его щеки.

— Главное — мы были вместе, — сказала она тихо почти прошептала. Тотчас же отвернувшись, Анна Комнин отошла вглубь комнаты и стояла так, не поворачиваясь, пока за Гуго де Пейном не закрылась тяжелая дверь. И лишь затем — она дала волю слезам…

Корабль вынес Гуго де Пейна и остальных к берегам Синопа. Никто из них не знал, что случилось дальше в Константинополе. А произошло, казалось бы, невероятное: василевс Алексей был жив, его дочь Анна оказалась права — сердце подсказывало ей, что он не мог умереть! Был убит его двойник, жизнь которого, протекавшая в сытости и довольстве, хотя и в темнице, и предназначалась эпархом Стампосом для подобных непредвиденных случаев. В нужный момент он был явлен разъяренной толпе, и, ничего не подозревая, сыграл последнюю, главную роль в своей жизни — роль императора Византии. Вознесясь в последние минуты своей жизни на недоступные простому смертному вершины, став василевсом лишь для того, чтобы умереть, он принял мученическую смерть, а имя его так и осталось тайной, о которой знали лишь немногие приближенные Алексея Комнина.

Когда в город вошли трапезиты логофета Гайка, чернь в страхе от содеянного разбежалась и попряталась по своим норам. За два дня в Константинополе был наведен порядок и восстановлена законная власть императора Алексея Комнина. Предатели, переметнувшиеся на сторону бунтовщиков — казнены. Однако корни этого ядовитого, взросшего на земле Византии растения так и не были вырваны; уничтожили лишь листву, ветки древа, семя которого было брошено сюда пять лет назад нарбоннскими Мудрецами. Оставшись в тени, они так и не позволили обнаружить себя… Провал восстания не слишком огорчил Сионскую Общину.

— Ну что же! — спокойно заметил глава Нарбоннских Старцев. — Тогда мы пойдем иным путем… Все равно эта православная Империя Зла будет разрушена. Почему бы в таком случае не отсечь голову у этой гниющей рыбки?

И Нарбоннские Старцы закивали своими мудрыми головами.

Возвратившегося в Тампль Гуго де Пейна встретили с радостным почтением и дружескими объятиями. Бизоль не отходил от него ни на шаг, затащив прямо в пыльной одежде в комнату малюток Сандры, показывая ему их и гордясь так, словно это он сам был их отцом. Маркиз де Сетина коротко рассказал о том, что они видели вместе с Андре де Монбаром, блуждая по подземным коридорам Тампля. Сам Монбар норовил увести его в лабораторию, где он изобрел новую взрывчатую смесь «страшной убойной силы». Граф Норфолк и Раймонд рассказали об осаде «проклятого Тира».

— А где же Роже, наш славный весельчак? — спросил вдруг граф Норфолк. — Мы слышали, что он присоединился к вам на пути в Константинополь?

— Он… уехал дальше, — произнес де Пейн, встретившись с внимательным взглядом Зегенгейма. — У него очень трудное задание, но… он вернется к нам позже.

И лишь Людвиг заметил, как изменилось при этих словах его лицо, какая боль отразилась в холодных серых глазах. Он понял, что Роже — мертв.

Странно, но с приездом Гуго де Пейна жизнь в Тампле не оживилась; напротив, еще большая хандра и печаль поселилась в нем. Мессир, намеренно подчеркнуто отстранившись от дел, искал одиночества в Гефсиманском саду, блуждая по окрестностям Иерусалима, словно бы ища — неизвестно что? Свои воспоминания, утерянное счастье? Или огонь, способный вновь зажечь его волю, наполнить его душу новой энергией? Иногда казалось, что он становится прежним, — предвидящим все, натянутым, как струна, со стальной волей и неугасимой силой самоутверждения; но проходил день, и он вновь возвращался мыслями к Анне Комнин, к страшной гибели Роже де Мондидье, к смерти, которая будто преследует его и вкладывает в его руку беспощадный меч… Во время одной из прогулок, он неожиданно (да так ли уж неожиданно? — подумалось ему), встретил донну Эстер де Сантильяну, чародейную красавицу Иерусалима, попытавшуюся как-то рассеять его тревожные думы. Она взяла с него обещание непременно навестить ее в ее домике, просто так, по старинной дружбе, без церемоний.

— Да какие уж церемонии, черт возьми! — пообещал ей Гуго де Пейн. И он навестил ее, раз, другой… Слушая ее несмолкаемую болтовню, равнодушно наблюдая как танцует сия новая Саломея, кисло любезничая, но все же как-то странно отдыхая в ее доме, словно сбрасывая тяжелые путы. Он стал бывать у неё чаще, прекрасно ощущая, что и она, и он, и те — кто стоят за ними — все, все ведут какую-то сложную игру, опасную, может быть даже смертельную; но роли уже розданы и распределены, и он не вправе отказаться. Пусть!

Меланхолия исходила и от Людвига фон Зегенгейма, продолжавшего опрокидывать кубки фалернского и упражняться в стрельбе из арбалета по тыквам. Вскоре, ближайшие тыквенные ряды на рынках опустели, и Иштвану приходились доставать их на другом конце города; когда же сей полезный плод кончился и там, Людвиг согласился перейти на дыни и арбузы, хотя это было и не слишком удобно — семечки от них разлетались так далеко, что могли попасть в глаз какому-нибудь случайно заглянувшему во двор человеку; впрочем, один раз и попали, — оруженосцу Гондемару, удалившемуся в страшном негодовании.

Лишь один маркиз де Сетина неутомимо продолжал свои поиски в подземельях Тампля. Ему не давал покоя тот странный колодец, на который они натолкнулись с Андре де Монбаром, когда оказались засыпанными в коридоре, обнаруженном ими случайно. Если бы удалось добраться до него? Но вход в тот коридор был завален и пробиться туда можно было лишь чудом — раздвинуть каменные глыбы не представлялось возможным. Но если их нельзя сдвинуть, то можно — взорвать! И маркиз де Сетина вновь обратился за помощью к Андре де Монбару.

— Извольте! — согласился тот. — Вам какой взрывчик устроить, с мышиную норку или чтобы полквартала — на воздух?

— Да нет, лишь бы человек мог пролезть.

— Пойдемте, — ответил Монбар, собирая порошки, фитили и бутылочки с жидкостью.

— Постойте, — остановил его маркиз. — Надо предупредить Гуго. Чувствую, что мы на пороге интереснейшего открытия! Пусть мессир присутствует с нами.