Три Нити (СИ) - "natlalihuitl"

Мы прошли через Мизинец в подземелья старой гомпы и оказались в той же зале без окон, заполненной густым чадом благовоний, где давным-давно я помог убить и воскресить Чомолангму. У дверей нас встречали почжуты, выстроившиеся по четверо в ряд, слева и справа; среди них я заметил и Чеу Ленца. Железный господин сдержал слово и не казнил Ишо, но тот явно понес наказание за свою дерзость. Он страшно исхудал, осунулся и постарел лет на десять; когти на пальцах были сгрызены до крови, под глазами набрякли лилово-синие мешки. Правда, долго разглядывать Ишо мне не пришлось; миновав почжутов и шенов попроще, мы направились к середине залы. На этот раз вместо каменной чаши и крюков там стояли зеркала — такие высокие, что даже Железный господин мог отразиться в них целиком. Всего числом их было двадцать четыре; они образовывали круг, в который лха и вошел, жестом велев мне остаться позади. Сам он сел, подобрав лапы, на подстилку из трехцветного шелка. Черный наряд стлался по полу и клубился, точно грозовые тучи.

Все замерло. С минуту, не меньше, в воздухе висела тишина — такая пронзительная, что мне уже подумалось, не оглох ли я, — как вдруг резким, дребезжащим голосом взвыл ганлин, ударили гонги, запели невидимые трубы. Из зеленоватой мглы зеркал проступили надменные морды, богатые наряды, толстые животы. Надо лбами у призраков сверкали венцы-бьяру с короткими рогами из драгоценных камней: бирюзы, янтаря, кораллов, яшмы… И хотя я никогда не видел этих мужчин и женщин прежде, я понял, что то были правители Олмо Лунгринг.

Один из них, явившийся прямо перед Железным господином, имел особенно странный вид. Бурую грудь и мощные лапы покрывала броня, старинная на вид и, судя по обилию узоров и позолоты, никогда не бывавшая в битве; кожаные ремни и шелковые завязки едва сходились на дородном теле. К вороту доспехов крепились знамена, украшенные хвостами яков и тигриными шкурами; на надбровьях медного шлема алели кораллы, изображая языки негаснущего пламени. Но, хоть облик князя и казался почти нелепым, его налитые кровью глаза смотрели грозно и страшно. К нему Эрлик и обратился — и его голос звучал как рокот далекого грома.

— Мургу. Ты предал меня.

Призрак открыл рот, намереваясь что-то сказать; все правители уставились на него — одни с любопытством, другие — со злостью, третьи — почти с грустью. Но не успел князь набрать воздуха в легкие, как чьи-то лапы втолкнули в круг двух испуганных подростков: девочку лет шести и мальчика немногим старше. Они мало походили на грузного мужчину в зеркале, но по тому, как исказилось его лицо, как дрогнули и сжались толстые губы, я понял, что это его дети. Должно быть, их отдали на воспитание ко двору Бьяру: обычай, существовавший с незапамятных времен, недобрый смысл которого я вполне уяснил только сейчас.

— Но я не трону невинных, — продолжал Железный господин. — Твоим детям будет дан выбор.

— Сэза! — позвал один из почжутов.

— Динтри! — вторил ему другой.

Дети подняли головы; в их глазах стояли слезы.

— Ваш отец — предатель. Он нарушил закон; он отрекся от истинных богов. Он хочет погрузить земли Олмо Лунгринг в войну; хочет пролить кровь своих сестер и братьев.

— Отрекитесь от него; отрекитесь от его преступных замыслов — и сможете вернуться в Нгепо Трана как наследники рода Мен и законные правители.

Почжуты умолкли. И тогда Эрлик спросил:

— Каково будет ваше решение?

— Я отрекаюсь! Отрекаюсь! Клянусь, господин, этот негодяй — он для меня никто! — закричал мальчик, тыча пальцем в зеркало. Видение в нем поморщилось и сплюнуло с отвращением. — Нет, хуже, чем никто! Он преступник, в которого я первым швырну грязью, если он пройдет мимо!

— А ты, Сэза?

— Я… — девочка утерла глаза кулаком; ее голос дрожал, так что ей пришлось отдышаться, прежде чем ответить. — Я не могу отречься от отца.

— Сэза! — закричал мальчишка, хватая ее за плечи и встряхивая, как куклу. — Не глупи! Разве он думал о нас?! Он знал, что нас убьют, — и все равно решился на мятеж! Ему плевать на нас — так и ты плюнь на него!

Но когда подросток разжал пальцы, тело его сестры повалилось в черный дым, уже бездыханное. Шерсть у меня на загривке стала дыбом; и не я один ужаснулся — прочие князья Олмо Лунгринг тоже беззвучно молились и качали головами, творя перед грудью знаки защиты. Даже по щекам жестокосердного Мургу катились слезы. И все же, пока шены железными крюками вытягивали его сына и то, что осталось от дочери, из круга зеркал, упрямец мотнул головой — один-в-один готовящийся броситься на врага баран — и закричал:

— Думаешь, это остановит меня? Ошибаешься! Завтра мы пойдем войной на ваш гнилой, разжиревший на чужой крови Бьяру! Соберем всех, кого вы замучили податью, у кого отобрали земли, зерно и слуг! И не надейся на черных шенов — у меня есть свои колдуны, не хуже!

— Так ли это, Мургу? — спросил Железный господин, и его голос звучал как звон кузнечного молота, ударяющего по металлу.

Толстый князь исчез из зеркала; вместо этого в нем замигали пестрые огоньки. Они казались расплывчатыми, как плывущие под водою медузы, но приближались, стоило только приглядеться — да так, что можно было различить каждую шерстинку на носу, каждую серьгу в ухе или серебряную пуговицу на рубахе. Это были колдуны всех мастей, не меньше сотни, а может, и тысячи — я не успел сосчитать. Среди них попадались дикие старухи-рогпа, с перепутанными гривами и длинными лиловыми сосками, торчащими из шерсти; мудрецы южной страны, с окрашенными хной ладонями; гадатели с востока, держащие у пояса таблички предсказаний, и заклинатели духов с запада, продевающие сквозь пальцы толстые цветные нити. Но особенно много было служителей старых богов: одетых в желтое детей Норлха; поклонников Пехара, скрывающих морды под широкополыми шляпами; дочерей Курукуллы со стрелами, пропущенными прямо через живую плоть. Все колдуны были заняты делом: одни склонились над рисунками в песке, другие швыряли под лапы косточки, камни и обрывки шнуров, третьи плели обереги из веревок и тростинок, четвертые мычали заклятья, пятые — начищали ваджры, пурбы и кривые тесаки. Стоило подольше сосредоточиться на ком-нибудь, как призрак вздрагивал и начинал вертеть головою, будто почувствовав чужое присутствие.

Когда все князья вдоволь налюбовались на эту пеструю толпу, случилось вот что: живая тьма, облекающая Эрлика, будто бы дала трещину. Над переносицей, между высоких бычьих рогов открылся еще один глаз, сверкающий, будто алмаз, и узкий, как змеиный зрачок. Его взгляд устремился внутрь зеркала — и плывшие в нем огоньки начали гаснуть один за другим. Вперившись в черное стекло, я увидел, как тела колдунов усыхают: кожа натягивается на ребрах, щеки впадают, глазницы превращаются в пустые колодцы… Кто-то пытался сопротивляться, молясь и воздевая вверх лапы с раковинами, капалами и идолами ца-ца, но это продолжалось недолго. Лучи яркого сияния впивались в них, как крюки в рыбьи жабры. Еще несколько мгновений в зеркале виднелись съежившиеся мумии несчастных, валяющиеся в ворохе опавшей одежды и облезшей шерсти, а потом и они исчезали.

И когда не осталось ни одного огонька, перед лицом бога снова появился воинственный князь. Он сбросил шлем и часто дышал, вывалив язык из пасти; знамена за широкой спиной трепетали.

— Мургу, — снова позвал Железный господин, и его голос звучал как рокот стен, ломающихся от толчков землетрясения. — У тебя больше нет ни детей, ни слуг. Ты остался один.

— Ну так убей меня! Чего ты ждешь? Я стану гьялпо, гневным духом, и все равно пойду войной на тебя, даже из преисподней! — заорал мятежник, выплевывая пенящуюся слюну изо рта, как искры из кузнечного горна. Но не успел его крик стихнуть, как на лбу Эрлика снова распахнулся огненный глаз. Сияние пронзило глупого князя насквозь, пройдя сквозь доспехи, одежду, шерсть, кожу, жир и мясо, высвечивая скользкие кишки, похожие на переплетение трубчатых водорослей, и темные сгустки внутренних органов, спрятанные за гнутыми ребрами… А потом все это пришло в движение, перемешиваясь, разбухая, вздуваясь! Даже кости пустились в рост, как трава по весне, давя потроха, растягивая шкуру. Князь издал ужасный вопль, но тут же забулькал, захрипел, выпуская из глотки какую-то густую жижу; его губы слиплись, оставив лишь крошечное отверстие. Скоро он уже не был похож на живое существо — скорее, на туго набитый мешок, с длинной, тонкой шеей, согнувшейся под тяжестью пучеглазой башки. Подвязки на доспехах полопались, парчовый наряд превратился в лохмотья; знамена скрылись под складками кожи. Я узнал это странное создание — Мургу превратился совсем не в гордого гьялпо, а в прета, жалкого голодного духа.