Цири (сборник) - Анджей Сапковский

И абсолютного, ненарушаемого нейтралитета!

Дийкстра поднял бобровый воротник плаща, прикрывая шею от ветра и секущих капель дождя. Осмотрелся, вырванный из раздумий. Вода в Большом Канале казалась черной. В слякоти и тумане даже гордость Лан Эксетера Адмиралтейство походило на казарму. Даже купеческие дома утратили свою обычную роскошь – их узкие фасады казались еще уже, чем обычно. «А может, и верно, черт побери, – подумал Дийкстра, – они стали уже: если король Эстерад повысил налог, хитрецы владельцы могли и заузить дома».

– И давно у вас такая чумная погода, ваше превосходительство? – спросил он, лишь бы прервать нервозную тишину.

– Такая неприятная погода, граф, у нас стоит с середины сентября, – ответил посол. – С новолуния. Зима обещает быть ранней. В Тальгаре уже выпал снег.

– Я думал, – сказал Дийкстра, – что в Тальгаре снега вообще никогда не тают.

Посол взглянул на него, будто удостоверяясь, что это шутка, а не проявление невежества.

– В Тальгаре, – решил пошутить и он, – зима начинается в сентябре, а кончается в мае. Остальные времена года – весна и осень. Есть, правда, еще и лето… обычно оно приходится на первый вторник после августовского новолуния. И длится аж до утра среды.

Дийкстра не засмеялся.

– Но даже там, – насупился посол, – снег в конце октября является событием.

Посол, как и большинство реданской аристократии, терпеть не мог Дийкстры. Необходимость принимать архишпиона он рассматривал как личное оскорбление, а тот факт, что Регентский Совет поручил переговоры с Ковиром Дийкстре, а не ему, считал смертельной обидой. Его корежило то, что он, де Руйтер, из славнейшей ветви рода де Руйтеров, графов в девяти поколениях, вынужден именовать графом этого хама и парвеню. Но, будучи идеальным дипломатом, он мастерски скрывал свою неприязнь.

Весла поднимались и мерно опускались, лодка быстро двигалась по Каналу. Они как раз миновали небольшой, но весьма изысканный дворец Культуры и Искусства.

– Мы плывем в Энсенаду?

– Да, граф, – подтвердил посол. – Министр иностранных дел однозначно дал понять, что желает увидеться с вами тотчас по прибытии, поэтому я сопровождаю вас прямо до Энсенады. Вечером же пришлю ко дворцу лодку, поскольку желал бы пригласить вас на ужин…

– Ваше превосходительство соизволит простить меня, – прервал Дийкстра, – но обязанности не позволяют мне воспользоваться приглашением. У меня масса ждущих решения вопросов, времени мало, приходится заниматься делами в ущерб удовольствиям. Поужинаем как-нибудь в другой раз. В более счастливые, более спокойные времена.

Посол поклонился и украдкой облегченно вздохнул.

В Энсенаду они, конечно же, прошли задним входом. Чему Дийкстра был весьма рад. К парадному входу монаршей резиденции, к изумительному, опирающемуся на стройные колонны фронтону прямо от Большого Канала вела широкая, но дьявольски длинная лестница из белого мрамора. Лестница, ведущая к одному из многочисленных задних входов, была несравнимо менее эффектна, но и более доступна для преодоления. Несмотря на это, Дийкстра, шагая, кусал губы и втихую ругался под нос, так, чтобы не слышали эскортирующие его гвардейцы, лакеи и мажордом.

Во дворце его ожидали новые лестницы и новый подъем. Дийкстра снова выругался вполголоса. Вероятно, влажность, холод и неудобное положение в лодке привели к тому, что нога в поломанной и магически вылеченной щиколотке начала напоминать о себе тупой, злостной болью. И скверными воспоминаниями. Дийкстра скрежетнул зубами. Он знал, что виновному в его страданиях ведьмаку тоже поломали кости. И глубоко надеялся, что ведьмака тоже дерет, и желал ему от всей души, чтобы драло и рвало как можно дольше и как можно чувствительнее.

Снаружи уже опускались сумерки, коридоры Энсенады были темны. Дорогу, по которой Дийкстра шел за молчаливым мажордомом, освещал редкий ряд светильников в руках лакеев, расставленных вдоль коридоров. А перед дверьми комнаты, в которую его провел мажордом, по стойке «смирно» стояли гвардейцы с алебардами, такие прямые и неподвижные, словно им в зады воткнули дополнительные ратовища. Лакеи со светильниками стояли здесь погуще, свет прямо-таки резал глаза. Дийкстра несколько удивился помпе, с которой его встречали.

Войдя в комнату, он мгновенно перестал удивляться. И низко поклонился.

– Приветствую тебя, Дийкстра, – сказал Эстерад Тиссен, король Ковира, Повисса, Нарока, Вельгада и Тальгара. – Не стой в дверях, изволь подойти ближе. Отбросим этикет, это аудиенция неофициальная.

– Светлейшая госпожа.

Супруга Эстерада, королева Зулейка, несколько рассеянным кивком ответила на почтеннейший поклон Дийкстры, ни на мгновение не бросая вязания.

Кроме королевской четы, в огромном покое не было ни души.

– Именно, именно. – Эстерад заметил взгляд. – Поболтаем в четыре, прошу прощения, в шесть глаз. Что-то мне, понимаешь ли, кажется – так будет лучше.

Дийкстра присел на указанном карле напротив Эстерада. На короле была кармазиновая, отороченная горностаями мантия, на голове, в тон мантии, бархатная шапо. Как все мужчины клана Тиссенидов, он был высок, могуче сложен и бандитски красив. Выглядел всегда крепким и здоровым; словно моряк, только что вернувшийся с моря, он прямо-таки излучал аромат морской воды и соленого ветра. Как у всех Тиссенидов, точный возраст короля определить было трудно. Судя по волосам, коже и рукам – местам, наиболее ярко свидетельствующим о возрасте, – Эстераду можно было дать сорок пять лет. Дийкстра знал, что королю пятьдесят шесть.

– Зулейка, – наклонился король к жене. – Взгляни на него. Если б ты не знала, что это шпион, ты б поверила?

Королева Зулейка была невысока ростом, скорее полновата, нежели худощава, и симпатично неуклюжа. Одевалась она характерным для женщин такого типа образом, заключающимся в таком подборе элементов одежды, чтобы никто не мог угадать, что она не собственная бабушка. Такого эффекта Зулейка достигала свободным, не выделяющимся покроем выдержанных в серо-коричневых тонах платьев. На волосы надевала унаследованный от предков чепец. Не пользовалась никакой косметикой и не носила никаких украшений.

– Хорошая Книга, – проговорила она тихим, мелодичным голоском, – учит нас быть сдержанными в оценке ближних наших. Ибо, говорит она, и вас тоже когда-то оценят. И хорошо бы, если не по внешности.

Эстерад Тиссен одарил супругу теплым взглядом. Повсюду было ведомо, что любил он ее безгранично, любовью, которая за двадцать девять лет супружества нисколько не остыла, а, наоборот, горела все ярче и горячее. Эстерад, как утверждали, ни разу не изменил Зулейке. Дийкстра не очень-то верил в нечто столь неправдоподобное. Он сам трижды пытался подставлять – а точнее, подкладывать – королю эффектных агенток, кандидаток в фаворитки, незаменимые источники информации. Ничего не получалось. И все же…

– Не люблю ходить вокруг да около, – сказал король, – поэтому сразу же поясню тебе, Дийкстра, почему я решил поговорить с тобою лично, а не доверять это министрам. Причин тому несколько. Во-первых, я знаю, что ты не прочь подкупать людей. В принципе я уверен в своих чиновниках, но к чему подвергать их тяжким испытаниям, вводить в искушение? Какую взятку ты намеревался предложить министру иностранных дел?

– Тысячу новиградских крон, – глазом не моргнув ответил шпик. – А если б он заартачился, то дошел бы до полутора.

– Вот за это я тебя и люблю, – после краткого молчания сказал Эстерад Тиссен. – Кошмарный же ты сукин сын, милостивый государь Дийкстра. Ты напоминаешь мне меня в юности. Гляжу я на тебя и вижу себя в этом возрасте.

Дийкстра поблагодарил поклоном. Он был моложе короля всего на восемь лет. И был уверен, что Эстерад прекрасно это знает.

– Да, кошмарный ты сукин сын, – повторил король, посерьезнев. – Сукин сын. Но порядочный и с хорошими манерами. А это большая редкость в наше паршивое время.

Дийкстра снова поклонился.

– Понимаешь, – продолжал Эстерад, – в любом государстве найдутся люди, которых можно назвать слепыми фанатиками идеи общественного согласия. Преданные этой идее, они ради нее готовы на все. На преступление тоже, поскольку цель, по их мнению, оправдывает средства и изменяет соотношения и значимости понятий. Они не убивают, нет, они спасают порядок. Они не истязают, не шантажируют – они обеспечивают интересы государства и дерутся за эти интересы. Жизнь единицы, если единица нарушает догму установленного порядка, для таких людей шелонга ломаного не стоит. А того, что общество, которому они служат, состоит именно из единиц, такие люди во внимание не принимают. Такие люди обладают так называемыми широкими взглядами… а широкие взгляды – это вернейший способ не замечать других людей.