Еще вчера. Часть вторая. В черной шинели - Николай Мельниченко

В кроватке лежит чистенький кругленький малыш с голубыми глазами и улыбается мне! Когда я потом рассказывал об этом на работе, надо мной посмеивались:

– А закурить у тебя он не просил?

Никто не верил, но малыш действительно улыбался мне! Эмма рассказывает:

– Ты взял его ручки, сосчитал на них пальчики; затем – на ножках. Поводил рукой над лицом – реагирует, видит! Пощелкал пальцами – слышит! После отцовского «медосмотра» осторожно поднял «новобранца» и прижал к себе…

Первое свидание. Маленький, маленький…

Радостная вставка из будущего. Сейчас, в конце марта 2006 года, когда я пишу эти строки, нашему сыну через полмесяца исполнится 45 лет. Он – хороший, благородный и большой малыш, наша с женой радость и надежда. Сын состоялся как человек, специалист и руководитель. К этому времени он родил дочку и сына, построил дом, и наверняка посадил не одно дерево, в том числе в нашем садоводстве. В последний раз, правда, заснято это действо камерой документально, – он яростно крушил старые кусты больной смородины по просьбе престарелых родителей…

Теперь вся жизнь в доме родителей, а в какой-то степени – и детдома, крутится вокруг одной точки: нашего малыша. Кое-какое внимание перепадает, конечно, и его маме… Малыш всем улыбается, всем нравится, сразу и охотно пошел на «ручки» к бабушке Жене. А Тамила очень долго называла его «голубоглазиком», хотя вскоре его глаза стали карими… Дед Федор Савельевич души не чает в своем первом внуке. Деду я привез подарок, который мне в связи с рождением сына подарил радиолюбитель мой матрос Костя Егоров. В корпус пластмассовой мыльницы он поместил транзисторный приемник (наша промышленность начала выпускать похожие только лет через восемь). Дед страшно гордился этим подарком: все «падали», когда в его кармане вдруг начинала играть музыка или передавали последние известия.

Расстаюсь со своей, увеличенной на главного человека, семьей ненадолго: в конце июня мне обещан отпуск. Уезжаю в Латвию, на ракетную базу в лесах. Там мне предстоит непростая работа. В июле на время отпуска меня должен подменить Боря Мокров.

Вставка – извинение. Не могу умолчать о разных железяках, даже описывая рождение своего единственного сына. О времена, о нравы!

Каникулы на Венте

Стрельба в цель упражняет руку и причиняет верность глазу

На действующей ракетной базе в лесном массиве Латвии мне предстоят большие работы: надо сварить несколько километров труб и трубочек разных диаметров из нержавеющей стали. К этой работе мы готовились: добыли у Минсредмаша трубосварочные автоматы АТВ, фаскорезы, обучили там людей, изготовили специальный центратор – основу разработанной технологии. Я уже знаю, что автоматы АТВ не очень хороши: их не смогли запустить даже на ЛМЗ – знаменитом Металлическом заводе. Тяжелый автомат в теории надевается на стык двух труб, тщательно (до 0,1 мм) отцентрированных и закрепленных. Сварочная горелка с вольфрамом вращается вокруг неподвижного стыка, проволоку в зону сварки подает другой механизм.

Автоматы капризны, сложны в настройке, работают нестабильно. Очень чувствительны к броскам и провалам напряжения в сети. Требуется программирование величины тока в зависимости от положения сварки – потолочного, вертикального или нижнего; но оно не предусмотрено. Дорабатываем технологию и приспособления, чтобы хотя частично устранить эти безобразия. На объекте разворачиваем свое хозяйство. Автомат у нас подвешен над нашим стационарным, быстрым и точным центратором. Плеть сваренных труб длиной более 100 метров вытягивается из центратора, с другой стороны подаются отдельные трубы, которыми наращивается плеть. Готовые плети выкладываются вдоль трассы.

Трубы, после снятия фасок под сварку, надо тщательно готовить. Они изнутри отполированы, но их надо еще промыть в чистейшем бензине прямой перегонки «галоша», чтобы снять консервацию, затем протирать чистой бязью. На каждую трубу мы наносим клеймами трехзначный номер; шестизначный номер каждого стыка заносится в журнал работ.

На месте из алюминиевых листов приходится сооружать непростую мойку и хитрый инжекторный пистолет: бензин такой, что может полыхнуть от любой искорки. Зато мгновенно испаряется без всяких следов. Однажды прапорщик Лукашенко простирал в бензине старый замызганный китель. Чудо! Китель стал как новый! Теперь у нас куча «енотов-полоскунов», и все спецовки стают чистенькими и нарядными.

Внутри командного сооружения все стены и агрегаты опутаны тоненькими трубками. Заварить их стык ручной сваркой почти невозможно. Зато самый маленький автомат АТВ соединяет их очень просто и быстро. Одно это окупает все наши страдания с не очень совершенными автоматами…

Однажды возле нашей площадки появляется кортеж черных машин. За генералом – начальником Главка, наглым и грубым матершинником, перешедшего к нам из охраны ГУЛАГа, – свита генералов поменьше. Мы заранее предупреждены: отвечать только на вопросы, во всех спорах с высоким начальством предусмотрено единственное возражение: «Так точно, товарищ генерал!». Мы молча и спокойно работаем, генералы удивляются красоте стыков, сваренных автоматом. Краем глаза замечаю, что главный генерал не в духе и набирает воздух в легкие для разноса. В это время другому генералу так понравился стык на трубе, что он здоровается с ним «за ручку». Раздается вопль: стык еще раскален, и генеральская ладонь превращается в волдырь с хорошо прожаренной корочкой. Кортеж мгновенно сворачивается и уезжает зализывать полученные боевые раны. Мы же остаемся без руководящего «вливания»…

С удивлением присматриваюсь к жизни офицеров-ракетчиков. Они все сплошь младшие офицеры, с соответствующими окладами, хотя некоторые уже весьма в летах, как тбилисский старший лейтенант. Во всей части штатным расписанием предусмотрено только три должности старших офицеров – для командира и двух его замов. Жизнь у младших офицеров совсем не малина: неделя обычной службы сменяется неделей боевого дежурства, когда они неотлучно находятся возле своих игрушек. Для коротких сновидений рядом с технической зоной стоит маленький домик с большим ревуном на случай боевой тревоги. Неделя «обычной» службы тоже проходит в том же лесу от отбоя до подъема: надо обучать и воспитывать вверенный Родиной личный состав. Лишь поздно вечером молодой офицер может уехать на латышский хутор, находящийся не ближе 20–30 километров. Там жена и дети «оккупанта», за приличные деньги снимают комнатку в халупе у потомков латышских стрелков. Дети уже спят. Когда их родитель уедет на службу, дети будут еще спать…