По воле судьбы - Маккалоу Колин

Но один человек не выходил у него из ума — Цицерон. Хотя Цезарь снова послал ему полное увещеваний письмо, а затем то же самое сделали Бальб и Опий, старый упрямец упорно стоял на своем. Нет, он ни за что не вернется в Рим! Нет, он не займет свое место в Сенате! Нет, он публично не станет расточать похвалы милосердной политике Цезаря, хотя приватно ее одобряет! Нет, ни Аттик, ни Бальб, ни Оппий ему теперь не указ!

И все же, вступив в конце марта в Кампанию, Цезарь совершил хитрый ход, не позволявший упрямцу уклониться от встречи. Он поселился у Филиппа в Формиях. На вилле, соседствующей с виллой Цицерона.

— Меня принуждают! — гневно вскрикивал тот, расхаживая по кабинету. — Словно у меня нет других дел. Тирон все болеет. Мой сын взрослеет, и я хочу отметить его совершеннолетие в Арпине. А еще эти несносные ликторы! И посмотрите на мои глаза! Моему человеку требуется полчаса каждое утро, чтобы промыть мои глаза, слипшиеся от гноя!

— Да, видок у тебя еще тот! — сказала Теренция, не желавшая потакать вечному нытью мужа. — Однако лучше со всем этим покончить. Думаю, после встречи тебя оставят в покое.

И Цицерон, облачившись в лучшую тогу, поплелся следом за ликторами к соседу. Подступы к великолепной вилле Филиппа напоминали сельскую ярмарку. Всюду палатки, толкотня, теснота. И в самом доме сновало не меньше народу. Интересно, где же при таком скопище мог обустроить своего гостя Филипп?

Но вот и Цезарь. О боги, он совсем не меняется! Сколько лет они не виделись? Около девяти? Однако, решил Цицерон, садясь в кресло и принимая чашу разбавленного фалернского, он все-таки изменился. От глаз его всегда веяло холодом, но теперь этот взор леденит. Он всегда подавлял, но никогда — в такой степени. «Передо мной властелин, — подумал в ужасе Цицерон. — Превосходящий Митридата с Тиграном в силе, величии, славе».

— Ты выглядишь усталым, — заметил Цезарь. — И сильно щуришься.

— Воспаление глаз. Обострение. Ты прав, я устал.

— Мне нужен твой совет, Марк Цицерон.

— Советы — неблагодарная вещь, — сказал Цицерон, пытаясь отделаться банальной фразой.

— Я согласен. И все же проблемы от этого никуда не уйдут. Я должен ступать очень мягко, как кот по яйцам. — Цезарь подался вперед и улыбнулся. Глаза его потеплели. — Разве ты не поможешь мне поставить нашу Республику на ноги?

— Нет. Поскольку ты сам сбил ее с ног!

Улыбка ушла из серых глаз, но на губах задержалась.

— Не я все это затеял, Цицерон, а мои противники. Мне не доставляло удовольствия переходить Рубикон. Я сделал это, чтобы сохранить свое dignitas, после того как мои противники сделали его предметом насмешек.

— Ты предатель, — твердо сказал Цицерон.

Губы превратились в жесткую прямую линию.

— Цицерон, я пригласил тебя сюда не для препирательств. Я нуждаюсь в твоей поддержке, ибо очень ценю твою проницательность. Давай пока опустим тему так называемого правительства в изгнании и обсудим Рим и Италию, которые перешли на мое попечение. Я поклялся, что буду обращаться и с Римом и с Италией — которые, по-моему, одно и то же — с величайшей мягкостью. Ты знаешь, что я много лет отсутствовал. Ты должен осознавать, что я нуждаюсь в помощи.

— Я осознаю одно: ты — предатель!

Показались зубы.

— Марк, не будь же глупцом!

— Кто из нас глупец? — спросил Цицерон, расплескивая вино. — «Ты должен осознавать» — это язык царей, Цезарь. Ты пытаешься отмести очевидное. Все население полуострова «осознает», что тебя не было несколько лет!

Глаза закрылись, на щеках цвета слоновой кости зажглись два ярких пятна. Цицерон невольно поежился: Цезарь вот-вот потеряет терпение. Ну что ж, пусть теряет, корабли сожжены!

Но ничего не произошло. Глаза открылись.

— Марк Цицерон, я иду на Рим, где намерен собрать Сенат. Я хочу, чтобы ты присутствовал на первом его заседании. Хочу, чтобы ты помог мне успокоить народ и заставить Сенат снова работать.

— Ха! — фыркнул Цицерон. — Сенат! Твой Сенат! Если бы вышло по-твоему, знаешь, что бы я там сказал?

— Нет, но хочу узнать. Говори.

— Я предложил бы этому Сенату издать указ, запрещающий тебе приближаться к Испании. Все равно — с армией или без. Я предложил бы Сенату запретить тебе даже смотреть в сторону Греции или Македонии. А еще предложил бы заковать тебя в кандалы. До тех пор, пока в Риме не соберется настоящий Сенат, чтобы судить тебя как врага государства! — Цицерон ласково улыбнулся. — В конце концов, Цезарь, ты ведь законник! Тебе не понравится, если мы казним тебя без суда!

— Ты витаешь в облаках, Цицерон, — спокойно сказал Цезарь. — Так не получится. Твой настоящий Сенат убежал, его нет. А это значит, что единственным в Риме Сенатом будет тот, который составлю я.

— О! — воскликнул Цицерон, со стуком ставя чашу на стол. — Это говорит царь! О, что я здесь делаю? Мой бедный, несчастный Помпей! Выставленный из дома, из города, из страны! Он разорвет тебя на куски, когда придет время!

— Помпей — ничто, — медленно произнес Цезарь. — Но я искренне надеюсь, что меня не заставят это продемонстрировать.

— Ты действительно думаешь, что можешь побить его?

— Я это знаю. Но повторяю еще раз: надеюсь, до этого не дойдет. Отбрось фантазии, Цицерон, взгляни на вещи реально. Единственный настоящий солдат в вашей армии — Тит Лабиен, но он тоже ничто. Я не хочу открытой войны, разве это не было очевидно с самого начала? Люди не гибнут, Цицерон. Количество крови, которая пролилась, минимально. Но что мне делать с такими упрямцами, как Агенобарб и Лентул Спинтер? Я простил их, однако они вновь что-то против меня замышляют, вопреки данному слову!

— Ты их простил! А по какому праву? Чьей властью? Ты — царь, Цезарь, ты рассуждаешь как царь! Но у тебя нет никаких полномочий! Ты теперь обычный сенатор-консуляр. И то лишь потому, что настоящий Сенат не объявил тебя изгоем. Хотя, перейдя Рубикон, по нашей конституции ты стал предателем! И то, что ты кого-то прощаешь, не имеет значения. Никакого значения! Да!

— Я попытаюсь еще раз, Марк Цицерон, — сказал, глубоко вздохнув, Цезарь. — Ты поедешь в Рим? Ты займешь свое место в Сенате? Ты окажешь мне помощь?

— Я не поеду в Рим. Я не займу места в твоем Сенате. Я не окажу тебе помощи, — ответил Цицерон с сильно бьющимся сердцем.

Цезарь помолчал. Потом снова вздохнул.

— Очень хорошо, я все понял. Я оставляю тебя, Цицерон. Тщательно обдумай мое предложение. Неразумно продолжать отвергать меня. Воистину неразумно. — Он встал. — Если ты не желаешь быть моим советником, я найду того, кто даст мне совет. — Ледяной взгляд. — И поступлю так, как мне подскажут.

Он повернулся и удалился, предоставив визитеру самому добираться до выхода. Цицерон брел по коридорам огромной виллы, прижимая обе руки к диафрагме, чтобы избавиться от подступившего к горлу удушающего комка.

— Ты был прав, — сказал Цезарь Филиппу, удобно располагаясь на ложе в комнате, которую ему каким-то чудом удалось придержать для себя.

— Он отказался?

— Уперся. — Сверкнула улыбка. Искренняя, веселая. — Бедный старый кролик! Я видел, как его сердце бьется о ребра под складками тоги. И восхищен его смелостью, ведь она вовсе не свойственна бедным старым кроликам. Очень хочу, чтобы он образумился. Знаешь, все-таки он мне нравится, несмотря на все его глупости.

— Что ж, — спокойно сказал Филипп, — мы с тобой всегда можем найти опору в величии наших предков, а у него их нет.

— Я думаю, именно поэтому он и не может отойти от Помпея. Он страшится неравенства между нами. В этом смысле Помпей больше подходит ему. Помпей демонстрирует всему Риму, что предки не обязательны. Однако я бы хотел, чтобы Цицерон уяснил, что древняя родословная может и помешать. Будь, например, я пиценским галлом, половина этих олухов не сбежала бы за Адриатику. Тогда, по их мнению, я не мог бы стать римским царем. А человек из рода Юлиев может. — Он вздохнул, сел на край ложа и посмотрел на Филиппа. — Луций, поверь, у меня нет никакого желания царствовать. Я просто хочу иметь то, что мне положено, вот и все. Ничего не произошло бы, если бы они согласились со мной.