Жены и дочери - Элизабет Гаскелл

- Все же, я не понимаю, что я могу сейчас сделать, папа. Возможно, я поступила глупо, но то, что я сделала, я сделала сама. Меня не заставляли. И я уверена, с точки зрения морали это не было предосудительно, как бы об этом ни судили. Как я сказала, все уже кончено, то, что я сделала, завершило дело, и мой поступок был совершен именно с этой целью. Если люди предпочитают говорить обо мне, я должна смириться, и так же должен сделать ты, дорогой папа.

- Твоя мама… миссис Гибсон… знает что-нибудь об этом? — спросил он с внезапным беспокойством.

- Нет, ничего, ни слова. Прошу, не говори ей. Это может привести к еще большему недоразумению. Я рассказала тебе все, что была вольна рассказать.

Мистер Гибсон с большим облегчением узнал, что его страх оказался безосновательным. Его охватил внезапный ужас при мысли, что та, которую он выбрал в жены, дабы она исполняла роль защитницы и проводника для его дочери, была осведомлена об этом неблагоразумном приключении с мистером Престоном. Даже более того, что она могла подстрекать Молли, чтобы спасти свою собственную дочь. То, что Синтия была истинной причиной всего произошедшего, он ничуть не сомневался. Во всяком случае, миссис Гибсон не играла в этой истории вероломную роль, это единственное утешение, которое он смог вынести из таинственного признания Молли.

- Тогда что нужно сделать? — спросил он. — Эти слухи распространяются, мне ничего не предпринимать, чтобы прекратить их? Я должен ходить, улыбаться и довольствоваться этими разговорами о тебе, переходя от одной пустой сплетни к другой?

- Боюсь, что так. Мне очень жаль, поскольку я не хотела, чтобы ты что-нибудь узнал, и теперь я понимаю, как это, должно быть, расстраивает тебя. Конечно, раз больше ничего не случится, и из произошедшего ничего не выйдет, удивление и слухи должны затихнуть. Я знаю, ты веришь каждому моему слову и веришь мне, папа. Пожалуйста, ради меня, терпеливо относись ко всем этим слухам и болтовне.

- Мне будет трудно, Молли, — заметил он.

- Ради меня, папа!

- Я не понимаю, что еще я могу сделать, — повторил он уныло, — только поколотить Престона.

- Это было бы хуже всего. От этого пойдут разговоры. И, в конце концов, возможно, не стоит его столь сильно винить. Да! Он замешан в этой истории. Но он вел себя со мной по возможности порядочно, — сказала она, внезапно вспомнив его слова, когда мистер Шипшэнкс появился в парке Тауэрса: «Не двигайтесь, вы не сделали ничего постыдного».

- Это правда. Ссоры между мужчинами, которая затрагивает имя женщины, стоит избегать любой ценой. Но рано или поздно я должен выяснить отношения с Престоном. Он поймет, что не так приятно ставить мою дочь в двусмысленное положение.

- Он не ставил меня. Он не знал, что я приду, не ожидал увидеть меня оба раза, и скорее всего, если бы мог, не взял бы письмо, которое я передала ему.

- Все это тайна. Мне ненавистно думать, что ты втянута в тайны.

- Ненавижу быть втянутой. Но что я могу поделать? Мне известно о другой тайне, о которой я обещала не говорить.

- Что ж, все, что я могу сказать: никогда не будь хранительницей тайны, если приходится быть соучастницей. Полагаю, я должен уступить твоим желаниям и позволить этому скандалу пройти без внимания с моей стороны?

- Что ты еще можешь сделать в этих обстоятельствах?

- В самом деле, что? Как ты это вынесешь?

Через мгновение быстрые горячие слезы выступили у нее на глазах; девушке, которая никогда не думала и не говорила зло о людях, казалось, тяжело будет вынести, чтобы все… весь ее мир… думал о ней дурно. Но она улыбнулась, отвечая отцу:

- Это как выдернуть зуб, через некоторое время будет кончено. Было бы намного хуже, если бы я действительно поступила дурно.

- Пусть Синтия поостережется… — начал он. Но Молли закрыла его рот своей рукой.

- Папа, Синтию не должно обвинять или подозревать. Ты прогонишь ее из дома, если так будешь делать, она такая гордая, кроме тебя ее некому защитить. И Роджер… ради Роджера ты никогда не сделаешь и не скажешь ничего, чтобы отослать Синтию, раз он доверил нам позаботиться о ней и любить ее в его отсутствие. О! Я думаю, что если бы она, в самом деле, была злой, я бы вовсе не любила ее, я бы чувствовала себя обязанной присматривать за ней, ведь он так сильно любит ее. У нее очень доброе сердце, и я сильно люблю ее. Ты не должен волновать или причинять боль Синтии, папа… запомни, она зависит от тебя!

- Я думаю, мир стал бы довольно хорошим, если бы в нем не было женщин. Они изведут любого. Из-за тебя я позабыл о бедном старом Джобе Хоутоне, которого должен был осмотреть час назад.

Молли подставила губы для поцелуя.

- Ты не сердишься теперь на меня, папа, правда?

- Уйди с глаз моих, — ответил он, целуя ее. — Если я и не сержусь на тебя, то мне следовало бы. Ты причинила мне столько беспокойства, что я еще не скоро от него избавлюсь, могу тебе сказать.

Во время этого разговора, несмотря на всю храбрость, Молли пострадала больше, чем ее отец. Он избегал этих пересудов, а она постоянно оказывалась в маленьком обществе городка. Сама миссис Гибсон простудилась и более того, ее не прельстила спокойная, старомодная поездка в гости, планируемая как раз в это время, и вызванная приездом двух милых, неучтивых племянниц миссис Дауэс, которые смеялись, болтали, ели и охотно бы флиртовали с мистером Эштоном, викарием, если бы ему представилась возможность понять, что происходит. Мистер Престон отказывался принимать приглашения на Холлингфордские чаепития с той же пылкой признательностью, что и год назад; иначе тень, которая нависла над Молли и нанесла жестокую обиду женской добродетели городка, могла распространиться и на него, ее соучастника в тайных встречах. Саму Молли приглашали на вечерние чаепития, поскольку не стоило проявлять столь явного пренебрежения ни мистером, ни миссис Гибсон; но существовал молчаливый и тайный протест против того, чтобы принимать Молли на прежних основаниях. Все были вежливы с ней, но в этой вежливости не было сердечности. Их поведение с ней не было прежним, в нем ощущались очень заметные перемены — но они не поддавались очертанию и определению. И Молли, несмотря на все свое ясное сознание и храброе сердце, остро ощущала, что ее только терпят, а не радушно встречают. Она уловила гудящий шепот обеих мисс Оукс, которые, впервые встретив героиню господствующего скандала, косо на нее посмотрели и критиковали ее притязание на привлекательную внешность, едва ли стараясь понизить голос. Молли пыталась быть благодарной, что ее отец не в настроении наносить визиты. Чувствуя такое равнодушие и унижение от жителей городка, она была даже рада, что ее мачеха слишком больна, чтобы выходить. Сама мисс Браунинг, верная старая подруга, разговаривала с ней с прохладным достоинством и весьма сдержанно. Она так и не услышала ни слова от мистера Гибсона с того вечера, когда причинила себе столько боли, рассказывая ему о неприятных слухах, касающихся его дочери.

Только мисс Фиби искала общества Молли даже с большей нежностью, чем прежде, и это испытывало спокойствие Молли даже больше, чем все пренебрежение, вместе взятое. Нежная рука, пожимавшая ее руку под столом, постоянное обращение к ней, словно для того, чтобы вернуть ее к разговору, трогали Молли почти до слез. Порой бедная девушка размышляла про себя, не была ли эта перемена в поведении ее знакомых всего лишь ее собственной фантазией; или, не будь того разговора с отцом, который она вынесла так смело, обнаружила бы она перемену в обращении с собой? Она никогда не рассказывала отцу, каково ей было чувствовать это постоянное пренебрежение: по своей доброй воле она предпочла нести это бремя. Нет, более того, она настаивала, чтобы ей позволили так поступить. Огорчать отца теперь, показывая, что она избегает последствий своего собственного поступка, было бы противно ее натуре. Поэтому она никогда не искала повода, чтобы не пойти немного развлечься или отказаться присоединиться к обществу Холлингфорда. Она вдруг перестала сдерживать напряжение, в котором жила, лишь однажды вечером, когда отец сказал ей, что всерьез обеспокоен кашлем миссис Гибсон, и хотел бы, чтобы Молли отказалась от вечера у миссис Гудинаф, на который пригласили их всех троих, но на который Молли собиралась пойти одна. Сердце Молли радостно заколотилось при мысли о том, что она может остаться дома, хотя в следующее мгновение ей пришлось винить себя за радость по поводу временной передышки, которая была куплена страданиями другого. Тем не менее, лекарство, предписанное мужем, пошло на пользу миссис Гибсон. И она была особенно признательна и ласкова с Молли.

- Право слово, дорогая! — сказала она, гладя Молли по голове, — я думаю, твои волосы становятся мягче и теряют эту неприятную волнистость.

Молли знала, что ее мачеха пребывает в хорошем настроении — гладкость или волнистость ее волос были бесспорными признаками расположения, в котором пребывала в данный момент миссис Гибсон.