Имя ветра - Патрик Ротфусс

— Но я хочу здесь работать! — потерянно сказал я.

Лицо Килвина расплылось в огромной белозубой улыбке.

— Отлично. Я бы не хотел потерять тебя на другой стороне реки. Музыка — прекрасная вещь, но металл вечен. — Он стукнул по столу двумя огромными пальцами, чтобы подчеркнуть свою мысль. Затем махнул рукой, в которой держал незаконченную лампу, — словно муху отгонял: — Иди. Не опаздывай на работу, или я продержу тебя на протирке бутылок и размалывании руды еще четверть.

Уходя, я подумал о том, что сказал Килвин. Это были первые его слова, которые я не мог принять всем сердцем.

«Металл ржавеет, — подумал я. — Музыка остается навсегда».

Время показало, что один из нас был прав.

Покинув артную, я отправился прямо в «Лошадь и четверку» — пожалуй, лучший трактир по эту сторону реки. Трактирщик, лысый тучный человек, носил имя Каверин. Я показал ему свои талантовые дудочки и провел приятнейшие пятнадцать минут, торгуясь с ним.

Результатом стало то, что в обмен на игру три вечера в оборот я получал бесплатную комнату и стол. Кухня «Четверки» была великолепна, а моя комната оказалась фактически маленькой квартиркой: спальня, гардеробная и гостиная. Огромный шаг вперед от узкой койки в гнездах.

И кроме того, мы договорились, что я буду получать два серебряных таланта каждый месяц. Невообразимая сумма для человека, который был так долго нищ. И это не считая подарков и чаевых, которые могли мне оставлять богатые посетители.

Играя здесь, работая в артной и ожидая со дня на день появления на горизонте богатого покровителя, я мог наконец перестать выглядеть как нищий. Я мог купить вещи, в которых остро нуждался: еще одну смену одежды, приличные перья и бумагу, новые башмаки…

Если вы никогда не были так отчаянно бедны, я сомневаюсь, что вы сможете понять облегчение, которое я испытал. Месяцами я ждал, когда порвется башмак, зная, что любая маленькая дырочка станет катастрофой. Но теперь мне не надо было беспокоиться о плате за следующую четверть или о процентах по ссуде Деви. Я больше не опасался, что буду вынужден уйти из Университета.

Я великолепно поужинал олениной, листовым салатом и миской изысканно приправленного томатного супа. Еще были свежие персики и сливы и белый хлеб со сладким жирным маслом. Хоть я и не просил, но мне принесли пару бокалов превосходного темного винтийского вина.

Потом я ушел к себе в комнаты и заснул мертвецким сном, утонув в необъятности новой пуховой постели.

ГЛАВА ШЕСТЬДЕСЯТ ПЕРВАЯ

ИШАК, ИШАК

Экзамены прошли, и у меня не было никаких обязанностей до начала осенней четверти. Я провел эти дни, отсыпаясь, работая в мастерской Килвина и наслаждаясь новыми роскошными апартаментами в «Лошади и четверке».

Изрядное время отнимала у меня дорога — до Имре и обратно, которую я проделывал под предлогом навестить Трепе или вкусить радость общения с коллегами-музыкантами в «Эолиане». Однако за всем этим стояло одно: я надеялся найти Денну.

Но все мои старания оказались тщетными. Денна словно вообще исчезла из города. Я расспросил нескольких людей, на чей счет был уверен, что они не станут сплетничать, но ни один из них не знал больше, чем Деоч. Я немного поиграл с мыслью спросить о ней у Совоя, но отмел это как плохую идею.

После шестого бесплодного путешествия в Имре я решил прекратить поиски. После девятого убедил себя, что это потеря драгоценного времени. После четырнадцатого осознал с абсолютной уверенностью: Денну я не найду. Она и в самом деле уехала. Опять.

В один из моих без-Денновых приходов в «Эолиан» я получил от графа Трепе тревожные новости. Оказывается, Амброз, перворожденный сын богатого и влиятельного барона Джакиса, трудился как пчелка в высших кругах Имре. Он распространял слухи и сплетни и настроил большинство дворян против меня. Хотя он не способен был повлиять на уважение коллег-музыкантов, но явно мог помешать мне найти богатого покровителя. Так я получил первое представление о проблемах, которые Амброз был способен доставить человеку вроде меня.

Трепе извинялся и хмурился, а я кипел от негодования. Вместе мы умудрились выпить совершенно неразумное количество вина, награждая Амброза Джакиса всевозможными нелестными эпитетами. Наконец Трепе позвали на сцену, где он спел язвительную песенку собственного сочинения, высмеивающую одного из тарбеанских советников. Ее встретили бурным хохотом и аплодисментами.

Оставался совсем короткий шаг до сочинения песни об Амброзе. Трепе был неисправимым сплетником со склонностью к безвкусным выпадам, а мне всегда удавались привязчивые мелодии. Сочинение нашего совместного шедевра, любовно окрещенного «Ишак, ишак», заняло около часа.

На первый взгляд это была непристойная песенка про ишака, который пожелал стать арканистом. Ближе, чем этот чрезвычайно остроумный каламбур на фамилию Амброза, мы к упоминанию его подойти не смогли. Но всякий, у кого было хоть немного ума, мог догадаться, в чей огород камешек.

Уже стояла ночь, когда мы с Трепе выползли на сцену, мы были не единственными совершенно пьяными в зале. Публика встретила песню громовым хохотом и аплодисментами и тут же потребовала повторения. Мы спели еще раз, и все подхватили припев.

Ключом к успеху песенки была ее простота. Ее можно было насвистывать или напевать. Любой, даже трехпалый, мог ее сыграть, и всякий, у кого имелось ухо, хотя бы одно, — подхватить ритм. Песенка получилась вульгарной, низкопробной и привязчивой. Она распространилась по Университету, как пожар по полю.

Я толкнул наружные двери архивов и вошел в пустой вестибюль, привыкая к красному оттенку симпатических ламп. Сухой и прохладный воздух наполняли запахи пыли, кожи и старых чернил. Я вдохнул его с жадностью голодающего у булочной.

Вилем присматривал за входом. Я знал, что он сегодня будет работать. Амброза в здании не было.

— Я просто поговорить с магистром Лорреном, — быстро сказал я.

Вил расслабился.

— Он сейчас с кем-то занят. Это может затянуться…

Дверь позади приемного стола открылась, и оттуда вышел высокий тощий сильдиец, в отличие от большинства соплеменников гладко выбритый и с длинными волосами, стянутыми в хвостик. На нем была тщательно зачиненная охотничья кожаная одежда, выцветший дорожный плащ и высокие сапоги, пыльные с дороги. Когда он закрывал позади себя дверь, его рука привычно придержала рукоять меча, чтобы он не ударился о стол или стену.

— Теталиа ту Киауре эдан А'сиатх, — сказал он на сиару, хлопнув Вилема по плечу, когда проходил мимо него, — Ворелан туа тетам.