Все предельно - Стивен Кинг

Я хотел было открыть окно, чтобы впустить хоть немного свежего воздуха, но мои мышцы отказывались повиноваться. Все что я мог, было просто сидеть сцепив руки вместе, сдавливая ногтями кожу. Смешно, одна группа мышц, не хотела работать, другая, не могла перестать.

— Прямо как в этой истории, — сказал он. — Про парня который покупает почти новый Кадиллак всего за семь с половиной сотен долларов. Ты ведь знаешь эту историю?

— Конечно, — сказал я, выдавив каждое слово. Я не знал этой истории, но я отлично знал, что я не хотел ее слышать, я не хотел слышать ничего из того что он говорил. — Одна из известных. — Дорога идущая впереди нас, мелькала как в чернобелом кино.

— Ты прав, чертовски известная. Так этот недотепа, присматривает себе машину, и вдруг видит почти новый Кадиллак на лужайке одного парня.

— Я же сказал, что я…

— Да, ну и значит там табличка под стеклом — ПРОДАЕТСЯ. — У него была сигарета за ухом. Когда он поднял руку чтобы ее достать, его футболка немного приподнялась и я смог увидеть еще один большой черный шов. Затем он взял ее, и футболка вернулась на место.

— Паренек, знает, что Кадиллак ему не по карману, но все же, чем черт не шутит. Ну и он подходит к хозяину «Кэдди» и спрашивает, сколько тот хочет за тачку. А хозяин, снимает повязку, потому что он мыл машину, — и говорит, — Тебе сегодня повезло. Всего семь с половиной сотен баксов и машина твоя.

Выскочил прикуриватель. Стауб достал его и поднес к концу сигареты. Он ехал в дыму, и я видел, как тоненькие струйки сочились из швов держащих его голову на плечах.

— Паренек смотрит на приборную доску «Кэдди» и видит, что тачка даже еще не обкатана. Он говорит хозяину, «Ага, конечно, это так же смешно как стеклянная дверь в субмарине». А тот отвечает: «Никаких шуток приятель, выкладывай наличные, и она твоя. Вот дьявол, я возьму даже чек, ты мне нравишься». А парень говорит…

Я выглянул в окно. Все же я где-то слышал эту историю, давно, возможно, когда еще учился в школе. Но вместо Кадиллака там, говорилось про «Штормовик», но все остальное было похоже.

— Парень говорит «Быть может мне только семнадцать, но я не такой придурок, потому как никто не продаст такую машину, всего за семь с половиной сотен баксов». Тогда хозяин говорит ему что он делает это потому, как в ней воняет, и этот запах въелся в машину, он перепробовал все, но ничего не берет эту вонь. Он был в продолжительном отъезде по делам, уехал всего на…

— … несколько недель, — сказал водитель. Он улыбался, как будто считал, что рассказывает нечто смешное. — И когда он вернулся, то нашел свою жену мертвой в машине, она умерла, сразу как только он уехал. Я не знаю, было ли это самоубийство или инфаркт, но она уже начала разлагаться, и машина провоняла этим запахом насквозь, поэтому он ее и продает. — Он хохотнул. — Хах, ни хрена себе история!-

— Почему же он не позвонил домой? — Мой рот не подчинялся мне. Мой мозг спал. — Он отсутствовал две недели по своим делам, и не разу не позвонил чтобы узнать что там с его женой?

— Ну, — сказал водитель, — не в этом смысл, приятель, тебе не кажется? Какого хрена, он продал машину — вот в чем смысл. В конце концов, можно ездить с открытым окном, ведь так? Это всего-навсего история. Фантастика. Я вспомнил о ней, из-за этой вони. А здесь действительно воняет.

Он замолчал. Я подумал: он ждет чтобы я что-то добавил, хочет чтобы мы покончили с этим. И я тоже этого хотел. Правда. Но что потом? Что он сделает потом?

Он показал на свой жетон с надписью: Я ЕЗДИЛ ВЕРХОМ НА ПУЛЕ В ПАРКЕ УЖАСОВ, Лакония. Я заметил, что под его ногтями была земля. — Вот где я был сегодня, — сказал он. — В парке ужасов. Я кое-что сделал для одного парня, и он дал мне однодневный пропуск. Моя подружка, должна была поехать со мной, но позвонила и сказала что не сможет, у нее опять эти месячные, из-за которых он скулит как собака. Это хреново, но я спрашиваю себя, где альтернатива? Лучше пусть течет, а иначе я окажусь в дерьме, мы оба будем в дерьме.

Он издал звук, отдаленно напоминавший смешок.

— Поэтому я поехал один. Не будет же этот билет пропадать просто так. Ты был когда-нибудь в парке ужасов?

— Да, — сказал я. — Однажды. Когда мне было двенадцать.-

— С кем ты был там? — спросил он. — Ты ведь не ездил туда один, тебе ведь было лишь только двенадцать.

Но ведь я ему не говорил об этом? Он просто играл со мной, все время водя меня за нос. Я было подумал, о том чтобы открыть дверь, и прыгнуть в ночь, стараясь закрыть голову руками, прежде чем ударюсь о землю, но он наверняка успеет схватить меня, и затолкнуть обратно в машину, прежде чем я прыгну. Все что мне остается, это сидеть здесь держа руки вместе.

— Нет, — сказал я. — Мы были там вместе с отцом.

— Ты ездил верхом на пуле? Я ездил на этой хреновине четыре раза. Твою мать! Она переворачивается! Он посмотрел на меня, и снова пустой смешок слетел с его губ. Лунный свет отражался в его глазах, делая их похожими на белые круги, похожими на глаза статуи. И тут я понял, что он был больше чем просто мертвец — он сошел с ума.

— Скажи мне правду, ты ведь ездил на ней, Алан?

Я хотел сказать ему, о том что он не правильно назвал мое имя, меня звали Гектор, но какой был в этом смысл? Мы уже подошли к концу.

— Да, — прошептал я. Ни одного огонька кроме луны. Деревья кружились в диком танце, как на маскараде. Дорога впереди нас, то появлялась исчезала из виду. Я посмотрел на спидометр, и увидел что он гнал со скоростью восемьдесят миль в час. Мы оседлали пулю, да, именно сейчас, я и этот мертвец, который гнал как черт.

— Да, я ездил на ней.

— Неа, — сказал он. Он затянулся, и я снова увидел, струйки дыма выходившие сквозь швы на шее. — Никогда. И только не с твоим отцом. Ты стоял там, ждал своей очереди, но только ты был с матерью. Очередь была длинная, там всегда длинная очередь, а твоя мать не хотела стоять там, на самом пекле. Она и тогда была уже толстой, и жара донимала ее. Но ты канючил, канючил, канючил весь день, и в конце когда подошла твоя очередь, ты струсил. Разве не так?

Я молчал. Мой язык пристал к небу. Мертвец поднял свою руку. В свете приборной панели его кожа казалась желтой. Он едва коснулся ей моих сцепленных рук, и они безвольно разжались как от прикосновения волшебной палочки.

— Ведь так?

— Да, — шептал я. Я не мог ничего поделать, я мог лишь только шептать. — Когда мы подошли к краю, я увидел, как высоко это было, как люди кричали там, и как она переворачивалась… я струсил. Мама дала мне оплеуху, и молчала до самого дома. Я никогда не ездил верхом на пуле. — По крайней мере, до этого момента.