Капкан для Александра Сергеевича Пушкина - Иван Игнатьевич Никитчук

– Ничего не слышу и слышать не хочу! Уволь меня, уволь, прошу!..

– Нет, братец, не уволю. Уж если ты влез в это дерьмо, так и хлебай его по полной!.. Это царь убирает со своей дороги паршивого французишку, посмевшего лезть в чужой огород… Вот она, подлинная причина внезапного сватовства!..

Пушкин тяжело дышал, он больше не мог говорить.

– Ты всегда был бешеный, такой и остается твоя африканская натура, – растерянным голосом говорил Жуковский. – Но даже если это так, то государь думал не о себе, а твою семью хотел оградить, сохранить спокойствие в твоей семье…

– А ты не скажешь, чем же я должен расплатиться царем за его благодеяние? – немного успокаиваясь, сказал Пушкин. – Может, мне на коленях перед ним встать в знак благодарности?..

Весь следующий день Жуковский не расстается с каретой. Он снова у Загряжской. Потом видится с Геккереном. Едет к Пушкину, потом снова к голландскому посланнику…

С утра 9 ноября Василий Андреевич снова у Геккерена. Он надеется, что у барона появился какой-нибудь спасательный путь, но тот только руками разводит.

– Что вы по этому поводу думаете, барон, если мне стать официальным посредником для улаживания этого дела?..

– Я уже говорил вам, милейший Василий Андреевич, что честь и жизнь моя и моего сына в ваших руках.

После этого они сели за стол, чтобы составить план дальнейших действий, и начали они составлением письма от имени Геккерена Жуковскому, как официальному посреднику.

«Милостивый государь! – писал старый барон. – Навестив мадемуазель Загряжскую по ее приглашению, я узнал от нее самой, что она посвящена в то дело, о котором вам сегодня пишу. Она же передала мне, что подробности вам одинаково хорошо известны; поэтому я могу полагать, что не совершаю нескромности, обращаясь к вам в этот момент…»

Далее подробно историю вызова. Не успели они закончить работу над письмом, как в кабинете появился Дантес. Он поприветствовал Жуковского и сел рядом с отцом.

– Василий Андреевич, это дело касается непосредственно моего сына, поэтому, я думаю, будет правильным, если мы ознакомим его с нашим текстом, – сказал барон, передавая письмо Дантесу.

Прочитав письмо, Дантес его вернул, не помолвив ни единого слова.

– Мы продолжим, Жорж?

В ответ Дантес только кивнул головой. Геккерен продолжил писать, повторяя вслух каждое написанное слово.

– «Мой сын принял вызов, – писал старый Геккерен, – принятие вызова было его первой обязанностью, но, по меньшей мере, надо объяснить ему, ему самому, по каким мотивам его вызвали…»

– Мы подошли к заключительной и очень важной части письма, ваше превосходительство, и я жду вашего совета.

Какое-то время подумав, Жуковский начал диктовать: – «Свидание представляется мне необходимым, обязательным…»

– О каком свидании идет речь, господа? – Дантес впервые заговорил. – Меня и Пушкина? Это трудно представить! Впрочем… – и он снова замолчал.

Работа над письмом продолжилась:

– «…свидание между двумя противниками, в присутствии лица, подобного вам, которое сумело бы вести свое посредничество со всем авторитетом полного беспристрастия… Но после того, как обе враждующие стороны исполнили долг честных людей, я предпочитаю думать, что вашему посредничеству удалось бы открыть глаза Пушкину и сблизить двух лиц, которые доказали, что обязаны друг другу взаимным уважением…»

– Ах, если бы это сработало, ваше превосходительство… Давайте пожелаем друг другу успеха, вам прежде всего…

Еще чернила не подсохли, а Жуковский уже снова в кабинете Пушкина. По дороге на Мойку Жуковскому представлялось, что все должно закончиться как нельзя лучше: свидание соперников, признание Дантеса, и Пушкин отказывается от дуэли.

Но не успел Жуковский произнести и пару слов, как вынужден был ретироваться, спасаясь от гнева поэта.

– Домой! – только и сказал он кучеру.

Вспоминая столь быстрый визит, он, как наяву, видел перед собой в бешеном гневе Пушкина, который чуть ли не в лицо швырнул ему письмо Геккерена.

Но доброй души Василий Андреевич не мог отказаться от того, чтобы не помочь другу. Едва раздевшись, он сел за стол писать письмо.

«Я не могу еще решиться почитать наше дело законченным, – писал Жуковский. – Еще я не дал никакого ответа старому Геккерену… Итак, есть еще возможность все остановить. Реши, что я должен отвечать. Твой ответ невозвратно все кончит. Но ради бога, одумайся. Дай мне счастие избавить тебя от безумного злодейства, а жену твою от совершенного посрамления…»

Он выбирал выражения, но чем он больше старался, тем больше оказывался на стороне Геккеренов.

На следующий день Дантес сам приехал к Жуковскому.

– Есть какие-то новости, ваше превосходительство? – протягивая руку, спросил он у Василия Андреевича, слегка улыбаясь. – Я готов драться с господином Пушкиным, но никак не пойму, из-за чего? Я готов и лично встретиться с ним, естественно, в вашем присутствии. И последнее, о чем мне хотелось бы узнать: где и когда может состояться эта встреча?

Жуковскому было неловко, но он пересилил себя.

– На ваш вопрос, господин поручик, могу только сказать: увы!.. Пушкин отверг все предложения, поэтому такая встреча пока невозможна, но я приложу все усилия.

Дантес улыбнулся. Пожал плечами, попрощался и удалился. А Жуковский сел за еще одно письмо к Пушкину.

«Хочу, – писал он Пушкину, – чтобы ты не имел никакого ложного понятия о том участии, какое принимает в этом деле молодой Геккерен. Вот его история. Тебе уже известно, что было с твоим вызовом, как он не попал в руки сыну, а пошел через отца, и как сын узнал о нем только по истечении 24 часов, то есть после вторичного свидания отца с тобою. В день моего приезда, в то время, когда я у тебя встретил Геккерена, сын был в карауле и возвратился домой. А на другой день, в час, за какую-то ошибку он должен был дежурить три дня не в очередь… Эти обстоятельства изъясняют, почему он лично не мог участвовать в том, что делал его бедный отец, силясь отбиться от несчастья, которого одно ожидание сводит его с ума. Сын, узнав положение дел, хотел непременно видеться с тобой, но отец, испугавшись свидания, обратился ко мне…»

Доброй души Василий Андреевич даже расчувствовался, прочитав написанное и представив страдания старого барона.

Подняв перо, волнуясь и страдая от сознания, что сейчас он уничтожит последнюю надежду на примирение, все же