Капитальный ремонт - Леонид Соболев

Однако все его ухищрения оказались ни к чему.

- Выходит, тоже на подвиги потянуло, Юрий Петрович? - ядовито спросил Николай. - Могу предостеречь: несовременно и несвоевременно.

Юрий покраснел. Накрытие получилось с первого залпа. Беспомощно, но он все же забарахтался.

- Это совершенно не обязательно, - пробормотал он. - Просто мне казалось, что приобрести кое-какой опыт до производства было бы полезно...

- А какой опыт? - язвительно спросил Николай. - В качестве кого, позвольте вас спросить?

Юрий пожал плечами, хотя внутри у него засосало: этот проклятый вопрос был ему хорошо знаком.

- Ну, я не знаю... Сигнальщика, комендора...

Лейтенант засмеялся.

- Не обижайся, но на месте Рязанова или другого командира миноносца я бы тебя на версту к орудию не подпустил. Комендор, брат, - это художник своего дела, и стрелять он начинает на третьем году службы. А до того только пуляет, огорчая своего артиллерийского офицера. Думаю, что и сигнальщик, кому можно доверять, вырабатывается не в две-три недели... Я бы тебя на свой корабль и вестовым не взял - небось, ты ни сюртук вычистить, ни тарелку согреть, ни кофе приготовить не знаешь. Да и не твое это дело, и лезть тебе в чужой фарватер совсем ни к чему. Матрос ты никакой, а офицера из тебя, худо-бедно, четвертый год лепят. Посему терпи, такая тебе планида обозначена, твое время еще настанет... Кроме того, предположим, я бы растрогался и сочинил просительное письмецо. Думаешь, Рязанов или Петров-Пятый так бы и заахали: "Пожалуйте, Юрий Петрович, желаете - к пушке, хотите - к штурвалу?" Ни в жисть. Никому не лестно заработать фитиль за совращение малолетних. И Рязанов схлопотал бы порядком, и ты провел бы весь отпуск в карцере... А что до подвигов - то если бы ты и пристроился на каком-нибудь миноносце, то заветного матросского крестика все равно бы не ухватил. Это только тебе по юности кажется, что война - цепь отважных поступков. Коли веришь старшему брату, прими сие за святую правду...

Но, заметив, как помрачнел Юрий, лейтенант тут же ласково похлопал его по плечу.

- Эх, Юрчён, Юрчён!.. По совести говоря, я тебя вполне понимаю, я бы на твоем месте тоже на флот рвался. Но вот что возьми во внимание: мы с тобой в одинаковой позиции. Кому - Киль, кому - Або, а мордой-то нас судьба стукнула об один стол, и кровь текёт из ноздрей в равной мере, что вполне в порядке вещей... Давай-ка лучше подумаем, как тебе отсюда добираться. Может, попасешься на Мюндгатан до поезда?

- Нет, - резко ответил Юрий, даже не дав себе времени обдумать вопрос: так неприятна была ему возможная встреча с Ириной. Но тут же он представил себе Сашеньку и пожалел, что так ответил, - кто знает, может быть, он сам отказывается от удивительного внезапного счастья? "Ну, дайте я вас приласкаю..." - прозвучал снова в его ушах странный, мягкий, обещающий голос, и Сашенька на мгновение встала перед ним завлекательным видением, могущим дать успокоение в бедах сегодняшнего несчастного дня...

- Как хочешь. Деньги-то у тебя есть?

- Плэнти*, - сказал Юрий. Говорить об идиотской покупке чемоданчика сейчас было просто стыдно.

______________

* Planty - с избытком (англ.).

- Ну и отлично, а то я малость поиздержался. Ирина здесь уже вторую неделю... Впрочем, Гудков подсчитал, чего нам по случаю войны набежит: и на бинокли, и на дождевое платье, и способие просто так, за ясные лейтенантские глаза. Разживусь - вышлю. Но пока - держи, что могу. - Он протянул Юрию русскую красненькую. - Извини, больше нет...

Юрий шел рядом с ним как во сне. Он никак не мог поверить, что план его лопнул так просто, быстро, откровенно. Потом упрямая мысль подсказала решение: как бы там ни было, он все же поедет в Або и добьется своего без протекции Николая, а до этого вернется на Мюндгатан... "Дайте я вас приласкаю..." Будь что будет. Если Або - то и она. Решив так, он успокоился и повеселел.

Но когда подошли к пристани, все опять разом переменилось. Катер с "Генералиссимуса" уже ожидал, но тут к стенке лихо подошла моторка с "Рюрика", и из нее выскочил все тот же лейтенант Бошнаков с каким-то белобрысым худосочным мичманком. Он поздоровался с Юрием, как с хорошо знакомым, и сказал несколько любезных слов. Николай прошел за ними к стоявшему у пристани штабному автомобилю, перекинулся несколькими словами с Бошнаковым и подозвал Юрия.

- Знаешь, тебе просто везет, - улыбаясь, сказал он, - сейчас из Сандвикской гавани идет "Стройный" прямо в Питер. Аркадий Андреевич тебя захватит и любезно устроит на поход. Чего тебе тут делать? Того гляди, удерешь в Або, я твой характерец знаю, а мне за тебя отвечать и перед корпусным начальством и перед угасающим нашим дворянским родом... Ну, не злись, не злись! Пиши все ж таки, может, и я найду время на письмецо.

Он крепко обнял Юрия, поцеловал в обе щеки и приподнял, как бывало, над мостовой.

- Братство бывает разное, - сказал он негромко и серьезно. - Бывает кровное, бывает - душевное, бывает - военное. Нам с тобой повезло - все это у нас есть. А теперь появилось еще братство географическое: Або - Киль. Пусть это будет нашим паролем в жизни: Або - Киль! Когда-нибудь доберемся и туда и сюда... Ну, беги!

Он быстро прошел на катер, а Юрий, глотая слезы, забежал в дежурку, схватил бушлат и чемоданчик. Катер с "Генералиссимуса" уже отваливал. Николай стоял в кормовой каретке, статный, красивый, в ослепительно белом кителе, - единственный в мире родной человек - и медленно поводил рукой над фуражкой в знак прощания. Юрий сорвал свою и замахал ею, потом побежал к автомобилю.

Все остальное было в печальном смутном тумане. И знакомство с мичманком, который, оказывается, вез в Петербург какое-то письмо адмирала, и прибытие на "Стройный", и прощание с Бошнаковым, когда пришлось бормотать какие-то вежливые благодарности, и звонки аврала, выход из гавани, далекий силуэт "Генералиссимуса" на отступающем в серо-голубую даль рейде, и промчавшийся на пересечку курса "Охотник" под флагом командующего флотом, сигнал "захождение", и застывшая вдоль борта шеренга офицеров и матросов, где Юрию отвели место между теми и другими, и резкий поворот лево на борт у Грохары, сильно накренивший миноносец, и потом этот бешеный, сотрясающий весь корабль неистовый ход - все проходило вне времени. И только теперь, на кормовом мостике "Стройного", он мог хоть что-нибудь сообразить, сопоставить, привести в систему и соответствие - настолько неожиданны и насыщенны были события этих трех-четырех часов четверга семнадцатого июля тысяча девятьсот четырнадцатого года от рождества Христова и восемнадцатого - от его собственного рождения.

Неотрывно глядя в клубящуюся пену буруна за кормой, он пытался собрать мысли. Все сплеталось, перепутывалось, взаимно пронизывалось. Киль и Або, Мюндгатан и Друсмэ, зеленая полутьма ванны и Вагнер с его душу-вынимающей тоской о любви и подвиге, давняя горечь несправедливых неудач Николая и странные, видно, не сейчас родившиеся мысли его о будущем России и о проруби, где им суждено болтаться, и нависшая над головой война, и этот оперный заговор "августейшего друга", и жалкое их ливитинское безденежье, и недостаточная дворянская родовитость, негодная для общества Греве и Гейденов, российских дворян иностранных кровей, и эта сумасшедшая, слепая, самолюбивая, что-то кому-то доказывающая упрямая любовь к женщине, кружившей головы всем и каждому, и отчаянная попытка Николая выправить начало грозной войны, внезапный взлет военного рыцарства, по-запорожски чистого и высокого, и собственный его, Юрия, порыв в бой, и адмирал с пустыми от бешенства глазами, и опавшие в бессилии лепестки роз, и Сашенька с жарким влажным кольцом медлительного поцелуя, и дурацкий спектакль в магазине, и руки Николая, охватившие голову и портящие пробор, и эта тревога, тревога, тревога перед будущим, где зияет полная бесцветная пустота и совершенная неизвестность, что же ему делать, и вьющиеся в глубине миноги, поджидающие утопленников, и мещанская квартира Извековых, поджидающая его самого, - все это путалось в его сознании безнадежным клубком без конца и без начала, и он тупо и отчаянно смотрел вдаль - туда, где перевертывающаяся, винтящая кильватерная струя, так же путающая слои воды, как жизнь путает его мысли, исчезала и где торжественная, покойная гладь штилевого моря брала наконец власть...