Человеческий рой. Естественная история общества - Марк Моффетт
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
ЕС и Швейцария – это региональные субъекты, которых объединяет воспринимаемая необходимость противостоять угрозам со стороны чужаков, что вполне обоснованно дает обоим шанс на успех. У глобального человеческого союза не было бы подобной мотивации, и поэтому он был бы гораздо более шатким. Одно из возможных средств достижения глобального единства, возможно, заключается в изменении человеческого восприятия того, кто является чужаком, – такую точку зрения часто высказывал Рональд Рейган. Обращаясь к ООН, он заметил: «Я иногда думаю, насколько быстро исчезли бы наши различия по всему миру, если бы мы столкнулись с инопланетной угрозой извне»[1145]. В популярных научно-фантастических историях, подобных «Войне миров», изображается, как все человечество объединило усилия против общего врага. Но наши общества переживут даже это. Пришельцам из космоса удалось бы сделать нации несущественными ничуть не больше, чем европейцам, прибывшим в Австралию, удалось заставить аборигенов отказаться от их племен. Так было бы независимо от того, насколько инопланетяне поколебали бы убеждения людей, касающиеся их обществ, чьи столь любимые различия теперь при сравнении выглядели бы незначительными. Более того, когда человеческие общества тянутся друг к другу, будь то ради коммерческих преимуществ или чтобы защититься от пришельцев, такое доверие не уменьшает значимости их различий. Представление о космополитизме, идея о том, что люди во всем мире станут чувствовать имеющую первостепенное значение связь со всем человечеством, – это несбыточная мечта.
Общество и человеческая природа
Позвольте задать последний вопрос. Что случилось бы, если бы люди могли отказаться от своих маркеров или каким-то образом отставить в сторону стремление классифицировать друг друга с помощью ярлыков? В таком мире единственными различиями, которые воспринимают люди, стали бы различия между индивидами, а не между группами. Предполагается, что при таких условиях наши нации полностью бы разрушились, но трудно предположить, что появилось бы на их месте. Возможно, мы сосредоточились бы на установлении связей и принадлежности только к местным районам или людям, которых мы знаем лучше всего, и мировое население разделилось бы на миллионы микронаций. Можно предположить, что мы вернулись бы к обществам, характерным для наших предшественников, – на основе индивидуального распознавания, где каждый знал всех остальных.
Или, отбросив наши различия или нашу склонность судить о различиях, мы могли бы достичь противоположного результата: полностью покончить с обществами? Смог бы улей из сетей, созданных за счет международных путешествий и дружбы в Facebook, связать нас всех без разбора настолько тесно, что мы действительно добились бы этого неуловимого общечеловеческого единства, в котором пребывали бы все мужчины, женщины и дети?
Пусть наша опора на маркеры и уходит корнями далеко в человеческое прошлое, но то, что обусловлено природой, не всегда является желательным, и, к счастью, наш интеллект дает нам некоторую надежду освободиться от влияния нашей биологии и истории. Тем не менее, когда речь идет о том, как мы определяем границы своей идентичности, всякое изменение было бы очень трудным и потребовало бы большего чем образование. Хотя на первый взгляд освобождение от этнических и социальных маркеров выглядит хорошо, это действие, несомненно, означало бы утрату большей части того, что люди лелеют. Националисты или патриоты, люди заботятся о своей принадлежности к обществу, и лишь немногие охотно отказались бы от нее. Они бы и не смогли, потому что человеческая реакция на группы является непроизвольной. Маркеры – это обоюдоострый меч, заставляющий нас обесценивать тех, кто от нас отличается, и в то же время порождающий чувство гордости от принадлежности к группе и солидарности с абсолютными незнакомцами, которые соответствуют нашим ожиданиям. Отказ от маркеров противоречил бы вневременным психологическим потребностям человека. Вне всякого сомнения, если бы гипнотизер заставил нас всех забыть о наших различиях, мы сразу же стали бы искать новые, которыми можно дорожить. Единственный способ перенастроить эту отличительную характеристику человека – только вмешательство хирурга с почти сверхъестественным пониманием нервной системы, который мог бы удалить части мозга. Результатом такого научно-фантастического усовершенствования стало бы существо, в котором мы не узнали бы самих себя. Я не уверен, каким образом можно было бы оценить, стали бы такие люди счастливее нас сегодняшних, но совершенно точно, они уже больше не были бы нами.
Для людей в нашем современном состоянии вопрос о том, необходимо ли существование обществ, эквивалентен вопросу о том, должны ли люди находиться в обществе, чтобы быть эмоционально здоровыми и жизнеспособными. «У человека должна быть национальность, как у него должны быть нос и два уха», – писал Эрнест Геллнер, выдающийся ученый, размышлявший о национализме[1146]. Геллнер, который дальше доказывает – ошибочно, – что человеческая потребность быть частью нации есть не что иное, как изобретение современности, даже не догадывался, насколько верно его утверждение[1147]. Эволюция разума происходила в нами же созданной вселенной «Мы против них». Общества, появляющиеся на этой психологической основе, всегда были ориентиром, который дает людям надежное чувство значимости и ценности.
Упоминание о том, что у человека нет страны, заставляет вспомнить о нарушении функции, травме или трагедии. Без такой идентичности люди чувствуют себя изгоями, не имеющими корней и плывущими по течению, – опасное состояние. Показательным примером служит чувство бесприютности, испытываемое иммигрантами, которые утратили связи со своей родной землей только для того, чтобы столкнуться с резким отторжением в принимающей стране[1148]. Социальная маргинализация служит более сильным стимулом, чем религиозный фанатизм, что объясняет, почему многие будущие террористы увлеклись экстремизмом лишь после исключения их из основного течения культуры. Для социально обездоленных радикальные взгляды заполняют пустоту[1149]. Организованные преступные группы таким же образом присваивают себе некоторые из свойств, обусловливающих жизнеспособность общества, обеспечивая париям общие цели и чувство гордости и принадлежности. В самой зачаточной форме мы наблюдали это явление среди социально хорошо адаптированных ребят в Робберс-Кейв.
Свидетельства, представленные в этой книге, указывают на то, что общества являются человеческой универсалией. Предки человека жили в
