Край Ветров: некроманс - Диэр Кусуриури

— Он-то, может, и беспечен, но твоя дамочка, думаю, нет.

— Да ну, — я улыбнулся. — Клад за домом в бухте помнишь? Мне кажется, они с Зореей стоят друг друга. На все сто.

И тут нам внезапно принесли большую часть заказа, а потом донесли и оставшуюся. Даже не пришлось размышлять о том, не ждут ли повара вылупления яиц и последующего взросления тех кур, из которых они собираются приготовить нам еду. Я вылакал сырный суп почти что залпом (Камориль, стоит отдать ему должное, на самом деле разбирается в моих вкусах касательно съестного), а потом с удовольствием, чуть ли от оного не постанывая, впился в удивительные, сочные, сладкие жареные крылышки, не лишенные пикантной бодрящей кислинки.

— Это обалденно, — решил я поделиться с друзьями своим отношением к стремительно исчезающему из тарелки яству.

— Кушай-кушай, — протянул Камориль, наворачивая йогуртовый тортик. Видимо, он решил отойти от традиции питаться в общественных местах нормально, потому заказал пять кусов различных тортов и горшочек печеного сала с луком и специями.

— Приятного, — улыбнулся нам Эль-Марко, перекладывая Николе в тарелку с салатом кусок свинины с кровью. — Тебе надо, ешь. Половина клетчатки, половина белка, помнишь?..

Девочка сначала посмотрела на него яростно. Потом обреченно вздохнула. А потом, даже вздрогнув чутка, налегла на горячее, мягкое мясо.

— Никому не рассказывайте, что я это ем, — Камориль погрозил нам пальцем, отправляя в рот полупрозрачный квадратик сала, с которого капал золотистый жир с мелкими крупинками специй в нем. — Это все для вашего же блага! Сытый посредник между жизнью и смертью — залог крепкого здоровья, успеха и долголетия!

— Ну, пахнет оно ничего так, — заметил я, — твое, не побоюсь этого слова, сало.

— Ну да, да, давай, смейся, скажи еще что-нибудь про суповой набор и про то, что мы с этим горшочком бурлящего жира созданы друг для друга, — проворчал некромант, тем не менее, не прекращая хрустеть луковым колечком.

— Заметь, не я это вслух произнес, — рассмеявшись, уточнил я, продолжая наматывать пасту на вилку. — И вообще, я нахожу крайне забавным тот факт, что женские серьги ты носишь и ничего, а кушать сало стесняешься.

— Знаешь присказку про наглую рыжую морду? — обворожительно улыбнулся Камориль.

— Ой, а у вас там петрушинка застряла, — весело заметила Никс.

— Где?! — всполошился некромант, резко подскакивая из-за стола и убегая куда-то за угол, вероятно, в поисках уборной и, соответственно, зеркала.

— Эк ты его, — протянул я, откидываясь на спинку стула. — Никс, да ты талант!

— Да уж, как ляпну, бывает, — огорчилась девочка. — Оно мне, знаете, в жизни не очень-то помогает.

— Я клубнику вот эту у тебя украду? — поинтересовался Эль-Марко, подцепляя ягоду из мороженного Никс на вилку.

— Э-эй! — возмутилась Никола, но было поздно — Эль-Марко с довольным видом уже жевал. — Я ж ее специально напоследок оставила! Ты должен будешь мне теперь две клубники! Нет, три клубники! Три килограмма клубники! И это в плюс к тем трем бананам, что ты мне проспорил!

— Было же два банана, — недоверчиво заметил Кападастер. — А три килограмма клубники — легко, июнь не за горами, там-то ты у меня никуда от трех килограмм не отвертишься… еще умолять будешь, чтобы эти пять килограмм наконец кончились.

— А где это вы собрались клубникой давиться? — осведомился вернувшийся Камориль. — Если прям с грядки, то возьмите меня с собой, я с грядки люблю.

— А у вас в саду что-нибудь съедобное растет? — спросила Никс.

— Ежевика и черная смородина, — кивнул Камориль, — шелковица, черника и две сливы.

— А почему сливы? — не понял я.

— Чтобы делать из них чернослив, — пояснил Камориль зловещим голосом и демонически расхохотался. Потом резко перестал и сказал задумчиво: — Еще — паслен, но его я бы не рекомендовал никому есть. Хоть он и похож на маленькие черные помидорки.

— Так, — я залпом выпил оставшийся сок, — рассчитываемся и идем.

— А как же черный кофе? — Камориль посмотрел на меня жалостливо.

— По дороге в ларьке купишь, — сказал я.

Так и вышло, благо, как раз на пути к старому городу, в одной из подворотен, на весну установили палатку с разнообразным кофе. Я не выдержал и раскошелился на стаканчик с пушистыми сливками и шоколадным сиропом на дне.

Солнце, стремясь спрятаться на ночь за зубчатым краем города, краснело, вырисовывая на дорогах, лестницах и площадях четкие, иссиня-черные силуэты крыш, труб и белья, рядами развешанного на веревках в частных домах. Наши тени тоже нещадно ломались о неровные стены, перетекали одна в другую, когда мы шли все в один ряд, покуда это позволяла ширина улицы.

— Мйар, дай свой кофе попробовать, а ты — мой, — предложил Камориль.

— Вот еще, — фыркнул я, — твой горький черный кофе? Сам его пей.

— Не горький он совсем, он сладкий, даже очень, — возразил некромант. — С корицей и карамелью, между прочим!

— Ну, не зна-ю, — продолжал ломаться я. — Разве что из-за корицы…

— Я хочу попробовать! — вызвалась Никс.

— А у тебя что? — спросил Камориль.

— Гренадин и перец, — гордо ответствовала Никола.

— Эль-Марко, а у тебя? — обратился Камориль к целителю.

— Горячее молоко с медом у меня, — сообщил тот.

В итоге мы все попробовали кофе (и молоко у Эль-Марко) друг у друга, и из-за того, что кто-то, очевидно, пробовал особенно жадно, кофе стремительно кончился. Урн по пути нам не попадалось, поэтому Никс, воровато оглядываясь, составила все бумажные стаканчики в один и быстро-быстро сожгла их, не выпуская из рук.

Мы как раз забрались на один из довольно высоких холмов, окружающих центр города, и подошли к просвету между домами, через который можно было обозреть пейзаж. Внизу, под ногами, простирался обрыв, долго и широко, потом — полоса деревьев, не дающая оползню разрастаться, потом — дорога, и уже за ней тысячей окон сверкал, возвращая обратно отраженный свет, купающийся в лучах заката город. Отсюда можно было разглядеть море, светящееся на горизонте изогнутой зеленой дугой, и неровный гребень волнорезов справа, у скал, и широкую белую полосу набережной, что врастает в морскую гладь длинными прямыми стрелами двухэтажных пирсов.

Мы смотрели на город, и солнце грело нам спины и холки. Никс подняла ладошки к лицу и, открыв их, сдула пепел от сожженных стаканчиков. Ветер, треплющий нам волосы и одежду, тут же подхватил его и развеял, разметав, по округе, растворив, как соль в воде, в прозрачном весеннем воздухе.

Все здесь светилось ожиданием лета и полной, безапелляционной готовностью к его приходу.