Лис - Михаил Нисенбаум
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Эту песню знали почти все, и автобус грянул:
Довольно веселую шутку сыграли с солдатом ребята:Раскрасили красным и синим, заставляли ругаться матом.Как ни удивительно, омоновцы не пытались прекратить этот хоровой бунт, и машина тронулась с места, до отказа набитая вызывающим криком:
Мама – Анархия, папа – стакан портвейна.Через несколько минут колонна автобусов разделилась, развозя задержанных по разным изоляторам. Машина, в которой везли Якорева, попетляв у Белорусского вокзала, нырнула в пресненские задворки и спустя четверть часа приостановилась у ворот, которые разъехались и втянули автобус в небольшой дворик. Задержанных провели по коридорам, выкрашенным голубой краской, и растолкали по камерам. Якорев чувствовал, что соглашаться с любыми действиями милиционеров – значит принять лишение свободы и сотрудничать в этом лишении. Каждое соприкосновение с милиционерами он сопровождал протестующими комментариями: «Вы не имеете права отнимать документы», «Мне следует выпивать два литра воды в день. Обеспечьте, пожалуйста, нас всех водой», «Когда нам выдадут белье?» Подсознательным содержанием всех этих замечаний было: «Отпустите нас на волю, чтобы мы могли жить обычной нормальной жизнью, для которой здесь, в изоляторе, не создано необходимых условий».
Он нарывался, ждал ответа конвоиров и охранников, но те не реагировали на его слова вовсе или отвечали односложно. К удивлению Кости, его новые товарищи, которые шумно митинговали на площади, здесь разговаривали только друг с другом, в конфликт с милицейскими не вступали.
Арестованных по одному вызывали в маленькую комнату, где за письменным столом сидел немолодой офицер. Он задавал вопросы, неторопливо заполняя строку за строкой в протоколе: фамилия, имя, отчество, место учебы, место работы, дата рождения, привлекался ли раньше к ответственности… Бурча ответы, Костя представлял, как известие о его задержании доходит до матери, отца, деда, как об этом узнают на работе и в институте, как о случившемся расскажут Марьяне Силицкой и Кате Фонвизиной. Заполнив протокол, дежурный снял трубку и спросил: «Володя, эти твои не ушли? Пусть заглянут. Для изъятия». Через минуту дверь отворилась, и в комнату вошли два молодых смуглолицых мужчины. То ли дворники, то ли сотрудники столовой. Костю обыскали, вынули из карманов куртки, из рюкзака все, что оказалось при нем. Опять записывали в протокол: рюкзак серый, два отделения, телефон «нокиа», книга на английском языке (офицер старательно перерисовывал непонятное название: Richard Dawkins. The God Delusion[33]), таблетки «Линекс», ручка шариковая, игрушка мягкая (обезьяна). То, что милиционер видел, трогал, описывал обезьяну, подарок Марьяны, было неприятнее всего.
Якореву разрешили сделать один звонок по телефону. Следовало предупредить мать, но он набрал номер Тагерта. К счастью, тот сразу поднял трубку.
– Сергей, выслушай и не перебивай. Я в третьем СИЗО на Пресне. Пожалуйста, позвони маме и скажи, что я останусь ночевать у тебя. Взяли на митинге. Потом, потом расскажу. Еще одно. Есть у тебя знакомый хороший адвокат? – Тут Костя невольно покосился на милиционера, сидевшего в двух шагах. – Если тебе не сложно, объясни суть и попроси приехать. Не задаром, конечно. Если получится…
Последние слова Якорев произнес упавшим голосом. Он вдруг осознал, что придется провести ночь не в своей комнате, а в тюрьме, на неудобном матрасе, бок о бок с незнакомыми людьми.
Вскоре заключенным выдали сухой паек: пластиковую банку с растворимым супом, булочку, ломтик сыра, джем и пластиковую ложку. Нары в камере примыкали к стенам, составляя букву «П». Сейчас, кроме Кости, здесь оказалось четыре человека: три студента и один молодой парень, безработный анархист. Двое студентов были знакомы друг с другом, оба учились в МИИТ.
– Больше пятнадцати не дадут, – сказал Макс, высокий юноша с меланхолично-спокойным лицом, один из двух миитовских.
– Да за что? – удивился Костя.
– За все хорошее, – отвечал Артем, анархист. – Участие в несанкционированном митинге, сопротивление милиции, хулиганство.
– Честно говоря, я не ходил на митинг, – признался Якорев. – Мимо проходил, такое мое везенье.
Соседи обернулись на него. Макс неспешно произнес:
– Если прессуют, лучше, чтобы было за что. Они волки, да ты не овца. Хотя – тебе решать.
– Какие там волки, – презрительно потянул Рома, коротко остриженный парень, похожий на новобранца. – Да-а, теперь точно из универа погонят.
Оказалось, Рома учится в ГФЮУ. Узнав это, Костя обрадовался, словно встретил друга. Говорили, пока не сморил сон. Даже засыпая, Костя чувствовал чуждый, тяжелый запах камеры, но, как ни странно, это заставляло спать крепче. Утром, часов в семь, его разбудил грохот открываемой двери:
– Якорев, Зеленский, на выход!
Костя едва не буркнул «дайте поспать», но спросонок разглядел камеру, лежащих и привставших на нарах товарищей, голубую краску стен, с каждой секундой трезвея и вспоминая подробности случившегося.
Оказалось, его и еще одного студента выпускают без суда. Пока дежурный, сорокалетний милиционер с желтоватым рябым лицом, проверял по списку возвращаемые вещи, Костя спросил:
– Скажите, а что с остальными?
Дежурный не отвечал, продолжая проверку. Якорев повторил вопрос.
– Хочешь обратно в камеру? – насмешливо спросил дежурный.
– Хочу, чтобы всех отпустили.
– А я хочу крем-брюле и студентку в розовых гольфах, – отвечал милиционер. – Расписывайся.
Он ткнул пальцем в низ листа. Сердце Кости радостно колотилось. Чтобы не выглядеть слишком послушным или напуганным, он принялся проверять возвращенные вещи. Вроде все на месте: телефон, книга, игрушка, коробка с линексом. Стоп. Где наушники?
– Господин дежурный, я не вижу наушников, – сказал Якорев, стараясь не выдать волнения.
Он видел: Зеленский, студент из МИИТа, нервничает, опасаясь, что сейчас Костя договорится и милиционер раздумает их отпускать. Но промолчать Якорев не мог. Дежурный смерил его недовольным взглядом, взял в руки протокол со списком, глядел с полминуты.
– А где ты видишь здесь наушники?
– Это часть телефона.
– Ничего не знаю. Если бы были наушники, в бумаге бы написали.
– Но…
– В бумаге нет – в природе нет. А что ночью не купили – извиняюсь.
К дежурному вернулось прежнее насмешливое настроение.
– Будете расписываться или пойдете подумать? – Непонятно, обращался ли он только к Косте или к обоим задержанным.
– Слушай, распишись уже, а? – прошипел Зеленский.
Костя пожал плечами и поставил подпись.
– И здесь, – ткнул дежурный в другой документ.
– Что это?
– Протокол о задержании.
За доли секунды Якорев видел план последующих событий, точно фильм, где ему отведена главная роль. Вот он говорит, что не подпишет документ, не читая. Читает не спеша, понимает, что подписав, соглашается со всеми формулировками и с самим беззаконием его задержания, отказывается от подписи, его возвращают в камеру, а дальше? – бог знает, что будет дальше. Мать теперь точно все узнает, как и остальные. Работу в срок не сдаст, для заказчика незаконный арест не довод. Костя мотнул головой, стиснул зубы и подписал протокол. Дежурный аккуратно сложил документы в папку и запер в ящик письменного стола.
Во дворике какой-то понурый
