Всё о Манюне (сборник) - Наринэ Абгарян

Взрослые быстро теряют интерес к телевизионной трансляции и отвлекаются на какие-то свои разговоры. Зато мы наблюдаем за ней во все глаза. И много чего интересного примечаем. Например – как диктор перечисляет профессии. Рабочие и колхозники, труженики горнодобывающей и металлургической промышленности, слесари депо Москва-Сорти– ровочная и прочие сварщики. И только в самом конце – работники умственного труда. Словно умственный труд – самое непочетное занятие для человека. Когда Манька училась в первом классе, она как-то прискакала домой заинтригованная и ошарашила с порога бабушку вопросом: «Ба, а кем работает папа: колхозником или рабочим?» Узнав, что папа работает всего-навсего главным инженером на секретном оборонном заводе, Манька ударилась в слезы. Тотчас потребовала, чтобы дядя Миша переучился на слесаря и пошел пахать поля трактором. На расспросы с горечью призналась, что Анна Гургеновна целый урок объясняла, что самые почетные профессии в стране – это колхозник и рабочий.

– Чего же тогда она на учительницу выучилась? – спросила Ба.

– Наверное, плохо училась, и ее в колхозники не приняли? – предположила Манька.

Ба дождалась родительского собрания и устроила Анне Гургеновне такую головомойку, что вся округа гремела. На следующий после головомойки день, попеременно моргая от расстройства то одним, то противоположным глазом, Анна Гургеновна прочитала классу лекцию о том, что плохих профессий в природе не существует. Но некоторая недопо– нятость между Манькой и государственной системой образования все равно осталась. Поэтому, когда мы с ней подружились, она первым делом приперла к стенке нашу маму. Потому что та тоже учительница. Но мама тогда уже была закаленная Каринкиными проделками мама. Поэтому Манькиного натиска не испугалась и доходчиво объяснила, что любые профессии почетны, и уважать надо всех. Всех так всех. Мы согласны были уважать кого угодно – и сталеваров, хотя ни одного сталевара в глаза не видели, и ткачих. А уж перед такой профессией, как «депо Москва-Сортировочная», мы готовы были круглые сутки трепетать. Потому что впервые о ней по телевизору услышали. И тут же решили, что это что-то вроде консервного завода, где сортируют московские фрукты. Эти – в джем, а эти – в варенье. Поэтому и называется «депо Москва-Сортировочная»!

Теперь все было разложено по полочкам, и единственным невыясненным вопросом остался странный порядок, в котором диктор перечислял профессии.

– А почему он первым делом объявляет колхозников и трудящихся? – спросили мы у мамы.

Мама смешалась, но быстро нашлась:

– Просто так принято. Начинают с деревни и заканчивают городскими профессиями. Ведь деревня город кормит!

Такое объяснение вполне удовлетворило нас. Мы выросли в городке, окруженном со всех сторон пшеничными полями и виноградниками. Не будь тяжелого труда колхозников, как бы мы покупали в магазинах хлеб и другие продукты?

Чем ближе праздник, тем сильнее лихорадило район. Люди со страшной силой гадали, где все-таки пройдет демонстрация. Дело в том, что площадью, по которой можно торжественно маршировать туда-сюда колоннами трудящихся, наш город не располагал. Имелся закут между зданиями горкома и райкома, но размерами он еле дотягивал до небольшого ласточкина гнезда и весь был в облупленном асфальте и сокрушительных выбоинах. Да и маршировать по закуту было невозможно, потому что одним боком он упирался в здание милиции, а другим – в кинотеатр. Разумнее было бы просто собрать людей перед зданием райкома, велеть им кричать «ура» и размахивать транспарантами. А первый секретарь Арменак Николаич рассказал бы народу про пользу Первомая и про то, что дело Ленина будет жить в веках. Все бы радостно с ним согласились и разошлись по домам – жарить по случаю праздника шашлыки.

Но организатор демонстрации и по совместительству третий секретарь райкома товарищ Минасян разумом не располагал. Товарищ Минасян в прошлой жизни был фараоном, не иначе, поэтому мыслил только в превосходной степени и грандиозными категориями. Засим первомайскую демонстрацию организовал такую, что жители нашего городка потом долгое время стеснялись выезжать за пределы района – соседи, завидев нас, тут же начинали крутить пальцем у виска и с хохотом расспрашивать, кому это пришло в голову пригласить на светлый праздник весны и труда похоронный оркестр. Кому-кому. Сами знаете кому.

Утро Первомая застало тщательно накрахмаленных и отутюженных жителей нашего района на автовокзале. Почему на автовокзале, потому что товарищ Минасян учредил следующий порядок проведения мероприятия: сначала колонны тружеников, стартуя от автовокзала, бодро маршируют от одного конца улицы Ленина к другому. Добираются до восьмилетней школы и оттуда какое-то время шумят лозунгами в сторону границы. Чтобы Товузский район Азербайджана: а) оценил весь размах демонстрации армянских соседей и б) сделал о себе крайне неутешительные выводы. А то воду из нашего водохранилища забирают тоннами, а спасибо не дождешься, как бы ни намекал! Далее, одержав таким образом неоспоримую идеологическую победу над соседями и не прекращая скандировать лозунги, колонны разворачиваются и направляются на городскую площадь, где на импровизированной трибуне их дожидаются руководители нашего района (ожидание руководителей скрашивает ансамбль песни и пляски консервного завода). Трудящиеся в установленном порядке заполняют площадь, и тут торжество достигает апогея – Арменак Николаич, утирая скупую мужскую слезу, приветствует народ кивками и громкими речами, а народ, не сдерживая ликования, выкрикивает в ответ: «Ленин, партия, коммунизм!» Задник трибуны оформлен цветами и воздушными шарами, а также портретами министров и других членов ЦК КПСС. Развеваются флаги братских республик, звучит торжественная музыка, хор исполняет гимн. И пусть Ереван и Москва потом захлебнутся от зависти. Ибо лучшая демонстрация по всему Союзу случилась не на их площадях, а в маленьком высокогорном городке Берд!

К приезду товарища Минасяна людей построили в колонны. Колхозники несли перед собой вилы и тяпки, рабочие релейного завода теребили гайки и другие шарнирные механизмы. В авангарде колонн, отплевываясь запчастями, воинственно тарахтел грузовик «ГАЗ-51». Причем стоял он к движению задом, а к людям передом. Попытки развернуть его в правильном направлении не возымели действия – шофер грузовика мотал головой и объяснял, что велено встать мордой в толпу. «ГАЗ-51» по бокам был густо декорирован портретами Брежнева, Гришина, Суслова, Косыгина, Андропова и Демирчяна. В кузове, на небольшом возвышении, заботливо укрытом ковром в армянский национальный узор, топтались тщательно замалеванные в кипенно-белый цвет Рабочий и Колхозница. Рабочий нервно дергал кадыком, Колхозница топорщилась глазами и накладными пышными бедрами. Из-под целомудренно застегнутого на все пуговицы ворота проступала тонкая полоска смуглой кожи.

Сразу за грузовиком выстроились в торжественный ряд наши хористы. Вокруг, развеваясь кружевным праздничным жабо, метался взволнованный хормейстер Серго Михайлович.

Но внимание тружеников полей и прочей братии было приковано не к статуе «Рабочий и колхозница» и даже не к хаотично бегающему окрест хормейстеру. Внимание участников демонстрации и зевак привлек к себе оркестр похоронной конторы. Затянутый в темные костюмы и узкие лаковые штиблеты, оркестр топтался сразу за хором и явно скучал, угрюмо перебирая тарелками, зурной и доолом [28].

– А вас зачем позвали? – крикнул пробегающий мимо Серго Михайлович.

– Играть будем!

– Что будете играть?

– Да фиг его знает. Сбацаем обычный репертуар в мажоре, – откликнулась зурна.

– Совсем с ума сошли, – притормозил Серго Михайлович. – Чайковского будете в мажоре играть? Или, может быть, Верди?

– Ну зачем сразу классика? Народное возьмем, наше, родное.

– Это что, например?

– «Песню взрослого мужчины».

Серго Михайлович пожевал губами, а потом махнул рукой и побежал дальше. «Пятьдесят лет постучались в мою дверь, седые волосы посеребрили мои виски» в мажоре – вполне себе ничего. Главное, чтобы не «Литургия» Комитаса!

В девять ноль-ноль к автовокзалу подъехал оранжевый «москвич» третьего секретаря райкома. Передний и задний бампер машины были оформлены в гвоздики и флажки, усатый водитель дядя Акоп в огромной кепке-аэродроме и широком желтом галстуке, туго повязанном над кадыком, отливал в тон флажкам и гвоздикам помидорной пунцовостью. Затормозив в левый фланг демонстрантов, он какое-то время шарил невидящими глазами по разодетым до неузнаваемости в элегантное землякам. Потом все-таки стряхнул оцепенение, вылез из машины и открыл правую дверцу. Из салона, искрясь блескучей лысиной, вывалился товарищ Минасян. Темно-синий, застегнутый на все возможные пуговицы костюм ерошился лацканами и стрелками вусмерть отутюженных брюк, красный галстук удачно оттенял рыжие веснушки и праздничную взъеро– шенность взволнованного щекастого лица.