Второе пришествие - Александр Новичков

И бродили по саванне не только местные твари, рыщущие в поисках добычи, но и дневские церковники, патрульные отряды, состоящие из рыцарей и священников, ищущие беглецов из сгоревшей Турии.

Чтобы оказаться хотя бы в относительной безопасности, мы должны были пройти некую крепость, форт, название которого никто не знал, либо не помнил. А этот форт, надо сказать, был поставлен в удачном и с военной, и с экономической точки зрения месте. Он закрывал собою узкий каньон – единственный на многие километры проход через горную гряду, отделяющую прибрежную часть империи. Чтобы попасть в глубь страны, не делая при этом огромных крюков и не рискуя собственным здоровьем, пробираясь через скалы, нужно было контролировать этот форт.

И командующим армией церкви Дневы это тоже было известно. Поэтому сразу после вероломного нападения на Турию они должны были бросить все доступные силы на захват форта. Все должно было быть именно так. Мои спутники утверждали что каньонный форт очень надежен, с боков его прикрывают скалы, за высокой стеной с сотней бойниц несколько десятков человек могут сдерживать целую армию. Да, осада такого сооружения могла продлиться недели, даже месяцы, но у мира, куда я попал, имелась особенность, из‑за которой нельзя было ничего предполагать. Особенность неизученная, странная, почти что невероятная, но все же вполне объективная – магия.

А я был уверен: чтобы сломить оборону форта, церковники прибегнут к магии.

Когда мы поднялись на возвышенность, на восточной стороне равнины можно было разглядеть тонкую светлую полосу – дорогу, ведущую от Турии к горам. На ней не прекращалось движение. И я постоянно наблюдал за маленькими коробками повозок, за конными и пешими отрядами рыцарей, за одинокими всадниками, спешащими то в одну, то в другую сторону. От моих глаз не укрылись зияющие чернотой кострища, на которых все еще сохранились полуистлевшие тела жертв, привязанных к обгорелым столбам, – те, кому не удалось сбежать от патрулей. Но кострами все не ограничивалось, между ними встречались и кресты, и колеса, и виселицы. Нет, виселиц было мало, зато придорожные баобабы были увешаны изувеченными телами, словно кто‑то попытался их нарядить, как елку, на какой‑то дьявольский новый год.

— Максим, – рядом подсела Лилия, – как ты думаешь, что будет дальше?

— Дальше?

— Ну, я о том, как нас встретит дядя Гюнтер. Думаешь, он поможет нам в поиске Германа? А может, мы найдем его раньше, чем встретим дядю Гюнтера?

Я задумался. Ненадолго.

— Нет. Те, кто заставляет Германа бежать от нас, слишком умны, чтобы допустить случайную встречу. Мы увидим его, когда они этого захотят. И по поводу твоего дяди – тоже нет, он не поможет нам.

— Что? Ты правда считаешь, что он нам не поможет?

— Нет.

— Почему?

— Потому что хорошо вижу. И понимаю: случилась беда. Когда вера оказывается сильнее здравого смысла, обязательно случается беда. Разве ты сама не видела, что стало с Турией?

— Видела, – призналась она. – И меня это пугает… Дядя Гюнтер всегда был очень хорошим.

— Расскажи мне про него. Опиши.

— Он очень хороший. Очень добрый, умный, отзывчивый. Он никогда никому не отказывает в помощи. Совсем не жадный и не корыстный. Однажды он подал нищему два золотых. Представляешь? Целых два золотых. А потом выяснилось, что у нас не хватает денег, чтобы снять комнату на постоялом дворе. Пришлось ночевать на улице.

— Он сильно религиозен?

— Вера его не знает границ. Он научил меня верить в бога. Он объяснил мне где заканчивается правда и начинается ложь. Нет никого, кто бы так самоотверженно служил господу…

— Тогда все будет очень плохо, – выдохнул я.

Лилия вздрогнула:

— Ты что‑то знаешь? Поведай мне, я сильно переживаю за нас и за дядю. Я просто не могу поверить, что это он приказал так поступить с людьми, живущими в Турии. Так жестоко… Это не похоже на дядю Гюнтера…

— Как раз наоборот. Попробую объяснить. Дело в иноверии. В каждой уважающей себя религии последователей заверяют в том, что именно их вероисповедание является исключительным, оригинальным и единственно верным, так сказать, первородным. А все остальные религии – сплошь ересь, выдумки и сатанинская наука. А если говорить более ясным языком, каждое учение утверждает следующее: кто не с нами – тот дурак. Ты хоть понимаешь, о чем я тебе рассказываю?

Выражение лица девушки явно намекало на то, что она ни словечка не поняла из моей лекции.

— Ты говоришь очень мудрено и замысловато, – призналась она. – Произносишь много слов, которые мне непонятны. Это несомненно признак опыта и мудрости. Так же сложно иногда изъясняется учитель Меллор. Думаю, когда‑нибудь я смогу понять, о чем ты говоришь.

— Очень на это надеюсь, – скривил губы я. – Будем строить теорию по частям. Кто для тебя иноверцы? Ты сама говорила, что сжигать иноверцев нормально.

— Ненормально! Ты не так меня понял. Дело в том, что огонь очищает. Поэтому иноверцев предают огню, чтобы очистить их тело и разум от дьявольской скверны. Ведь душу невозможно уничтожить, можно только осквернить.

— Хм… Значит, огонь очищает? – Я не смог удержаться, чтобы не подшутить над размечтавшейся девицей. – Тогда я вместо ручья буду в костре по утрам умываться!

— Ты что, рехнулся? – вспылила она. Видно, не поняла шутки. – Если предать тело огню, душа очистится и сразу же направится к богу!

— Ладно, ладно. Про огонь все понятно. Кто такие иноверцы?

— Это заблудшие люди. Те, кто сбился с истинного пути, кто поддался на уговоры лжепророков, заблудился в собственных сомнениях…

— А иноземцы тоже заблудились?

— Конечно, заблудились. Они в церкви не ходят, молитвы не читают, лжепророки у них в почете, на каждом углу разглагольствуют. Поэтому они запутались и потерялись.

— И за это их на костер? – добавил я.

— Нет, конечно! – нахмурилась она. – Я сама не знаю, почему дядя Гюнтер так поступает. Неужели скверна так прочно засела в сердцах этих людей…

— А как бы ты поступила?

— Я? Ну… – задумалась она. – Я бы построила в этих краях церковь. И объяснила бы все людям. Открыла бы им глаза, пустила бы свет в их сердца.

— Вот о чем я и говорю. «Кто не с нами – тот дурак».

— Почему ты так говоришь?

— Ты сейчас выразила одну из трех основных позиций отношения к иноверцам – жалость. Ты жалеешь их, словно каких‑то калек, прокаженных, неполноценных, может, даже сожалеешь, что нельзя взмахом волшебной палочки вдолбить им в голову веру…

— Но разве может человек спокойно жить, когда его душу окружает скверна? Я не жалею их, просто говорю, как просветляла бы иноземцев, если бы кто‑то попросил у меня помощи в этом деле.