Приключения Жихаря - Михаил Успенский

Поэтому примчавшегося на необыкновенном коне Жихаря скифы встретили весьма радушно – не помнили такого в племени, чтобы кто–нибудь по доброй воле согласился сойти в могильную яму.

Здесь, в степи, отсутствие Смерти почти не замечалось, трава успела вымахать выше пояса, И что в ней творилось, никто не видел. Разве что по небу иногда пролетал гусь, пронзенный меткой стрелой. Да еще солнце в безоблачном полуденном небе чуть покраснело, как бывает при тумане или при пожаре, хотя степь нигде не горела. Там, на солнце, тоже было не все в порядке.

Кузнец Окул пожаловался Жихарю, что дров и угля при работе тратится больше, чем в прежние времена, потому что горят они не так жарко. Жихарь на это не обратил внимания, а Колобок встревожился. Он сказал, что вот так, незаметно, земля остынет, потому что все ее тепло уйдет в небесную пустоту, а взять нового теперь негде. То есть на смену обычной Смерти придет иная, тепловая…

Лю Седьмой слегка утешил Колобка, сказав, что еще допрежь остывания станет нечем дышать – ведь воздух очищается через зеленые листья, а они нынче никуда не годятся. Люди, конечно, не умрут, но все задохнутся, станут синие и угорелые, совершенно безумные, и если Смерть все–таки соизволит вернуться, то работы для себя уже не найдет даже по части мелких жуколиц – все, что шевелится, неизбежно подохнет.

Колобок щедро отпустил белому свету на остывание несколько веков, Лю Седьмой на задыхание – от силы несколько лет, а то и месяцев.

– Чего ж я один–то среди вас, безжизненных, делать буду? – сокрушался Колобок. – И от кого мне тогда уходить?

Гомункул на эту поездку решительно отказался париться в дорожной суме. Ляля И Доля сшили ему из кожаных ремешков такую ловкую сбруйку, чтобы Жихарь мог навешивать ее на шею. Богатырь поворчал, но согласился. Колобок был легкий, высохший. Золотую цепь он перед дорогой снял и отдал на хранение домовому, посулив содрать с того в случае пропажи три шкуры. Гомункул знал, что у скифов бывают золотые украшения и понаряднее – со зверями и всадниками.

Умели ведь когда–то…

Сейчас они умели только вспоминать былое величие, рассказывать друг другу одни и те же старые сказки, пить ставшее непьяным кислое кобылье молоко да, как было сказано выше, губить коней. Усмирение рабынь вовсе сошло на нет…

– Почему голову врага на груди носишь, а не у седла? – спросил Жихаря молодой вождь. Предводителей здесь выбирали, понятное дело, по весу.

– Это друг и советчик! – обиделся Жихарь, и скифы стали глядеть на него почтительно: надо же, до чего жесток многоборский князь!

Сам Колобок, против своего обычая, не обиделся и не стал ничего объяснять.

Пышных хлебов здесь не пекут, знают лишь плоские пресные лепешки…

К погребению все было готово. Скифский жрец давал покойному вождю последние напутствия – к кому обратиться да чего сказать, скольких предков приветить, скольким врагам и на том свете задать хорошую взбучку. При этом он нет–нет да и взглядывал в сторону Жихаря – мертвец хорошо, а на живого все–таки надежды больше.

– Еды на троих кладите! – потребовал Колобок.

– Тебе–то зачем? – шепотом спросил Богатырь.

– Положено – отдай! – строго сказал Гомункул. – Хлеб, знаешь ли, сам себя несет…

Воины в высоких колпаках глядели на Жихаря с благодарностью: хоть Смерти и нет, но кому охота коротать вечность в душном подземелье?

Покойного вождя жрецы своевременно подготовили к длительному хранению – вытащили скудные мозги и обильные внутренности, пропитали смолой и травяными настоями, – но работу эту, наряду с прочими, выполнили кое–как, отчего славный Карбаксай явственно пованивал. Ладно еще, что и нюх у людей притупился…

Плача не слышалось: за месяцы прощания со своим главарем всё выплакали, а до Жихаря с Колобком никому дела не было, сами напросились…

– Коня берегите, – сказал напоследок Жихарь. – Вернусь – спрошу!

– Продай, а? – сказал вождь. – Проверим, крестец у него крепок ли?

– Проверь! – великодушно разрешил богатырь и захохотал. Потом спустился по бревну с поперечинами в яму.

Скифы споро, пока странный гость не передумал, настелили над ямой бревна.

– Плотней, плотней! – командовал Жихарь. – Не желаю пыль глотать!

Наконец последний солнечный лучик над головой его истончился, поиграл на бревенчатой стене и угас.

Полетели первые комья земли. Удары становились все глуше и глуше.

– Так они курган целую неделю будут насыпать, – сказал богатырь и закашлялся. – Жалко, что нельзя раздвоиться: я бы до вечера управился, хорошенько поевши…

И почувствовал, что есть не хочется. И пить. И спать. На земле он этого не замечал. То есть замечал, но не хотел подробно думать.

– Ничего, – сказал Колобок. – Сейчас должно подействовать. Курган – это ведь для людей, для памяти…

– Душно становится, – пожаловался богатырь и закашлялся. – И запах этот…

И темно…

– Лю мне подарил фонарик, – сказал Колобок. – Единственный умный человек среди вас, обломов. Даже непонятно, почему он с вами связался.

– А ты чего связался?

– У меня своя выгода…

– Зажигай свой фонарик, деловой…

В синем свете фонарика появились из тьмы высокие кувшины с пивом и квашеным молоком, связки конской колбасы, кабаньи окорока, головы сыра, стопы лепешек.

– Ты поешь, – велел Колобок. – Непременно. А то проголодаешься в Костяных Лесах, отведаешь тамошней пищи…

– Да я помню, – ответил богатырь. – Помню, что нельзя. Только кусок в рот не лезет, да и едят люди нынче больше по привычке… Скоро совсем разучимся…

Он подчинился, отведал скифской еды. Но то ли она безвкусной была, то ли вкус тоже подался вдогонку за Смертью.

– А вот эта золотая бляха с оленем умруну ни к чему, – сказал Колобок. – И гребешок этот со всадником и пешими воинами… Поднеси–ка меня поближе…

– Еще мы мертвяков не обирали, – оскорбился Жихарь. – Добро бы я его в поединке уложил…

– Ладно, я сам…

И Колобок начал было выпрастываться из своей сбруйки, но вдруг тоненько взвизгнул, крутнулся и вцепился лапками в ворот Жихаревой рубахи.

– Чего ты, чумной?

– А зачем он глядит!

На лице скифского вождя в самом деле открылись две черные дырки, но света не отражали.

– Не дрожи ты! – досадливо сказал богатырь. – Подумаешь, умрун поднимается!

То ли мы видели!

– Это ты сам дрожишь, – шепнул Колобок. – А на меня спираешь…

Дрожали, конечно, оба – не могут ни люди, ни колобки привыкнуть к такому, да и не надо им к такому привыкать…

Звякнули золотые пластины. Карбаксай пошевелился и молчком сел на своем ложе. Жихарь ожидал, что умрун будет подниматься с великим кряхтением, но все звуки были внешними.

Заскрипели сапоги – покойник спустил ноги на деревянный настил, потом выпрямился…

– Осинки–то не припасли, – сказал Колобок.

– У меня оберег серебряный, – ответил богатырь.

Но мертвец не обратил на них никакого внимания, так что и оберег не понадобился.

Карбаксай подошел к бревенчатой стене и трижды ударил в нее кулаком.

– Оволс! – потребовал кто–то из–за стены басом.

Мертвый скиф выкрикнул бессмыслицу:

– Сенсация: поп яйца снес!

Но не такая уж это была и бессмыслица – бревна словно бы лопнули посередине, подались внутрь земли, открывая образовавшийся в ней проход.

Толстый вождь с трудом протиснулся внутрь. Богатырь кинулся за ним, но бревна сразу же вернулись на место.

– Как же так? – растерялся Жихарь. – Что теперь делать?

– Стучи давай!

Богатырь троекратно грохнул по бревнам, так что сверху посыпалась земля.

– Оволс! – раздался все тот же голос.

– Какой оволс? Я дяденьку сопровождаю! Мне положено! – возопил богатырь.

– Оволс! – настаивал незримый страж.

– Повтори, что мертвяк сказал! – посоветовал Колобок.

Жихарь, как мог, воспроизвел нелепицу.

– Оволс еовс! – отозвался привратник, а стена не колыхнулась.

– Блин поминальный! Что ему нужно? Бабка про это ничего не говорила! Вот влетели!

– Тихо ты! Я все понял! Надо ему палиндром сказать!

– Какой палиндром?

– Такой, чтобы в обе стороны одинаковый! Ведь в Костяных Лесах и говорят навыворот! А на границе как раз надо палиндром предъявить!

– Где же я его возьму?

– Погоди, сейчас вспомню… А! Течет море–не ром течет!

Стена бесшумно раздалась, и богатырь увидел далеко впереди удаляющуюся тень скифа.

– Сейчас догоню! – пообещал он Колобку и рванул в проход.

– Не поспели вовремя с него побрякушки снять! – пропыхтел Гомункул.

– А ты–то чего пыхтишь? – возмутился Жихарь. – Это же я бегу!