Сексус - Генри Миллер

Я вернулся в зал. Она танцевала уже с кем-то другим; Карузерс печально торчал в углу. Движимый желанием утешить его, я подошел и завел с ним светскую беседу. Если его и терзала ревность, он умело скрывал это; со мной он был учтив, чуть ли не сердечен. Любопытно, он в самом деле ревновал Мару или она сболтнула это так просто? Может, сообщая это, она хотела скрыть что-то другое? Она сказала о своей болезни. Если это была серьезная болезнь, странно, что она ни разу не упомянула о ней раньше. Болезнь случилась с ней совсем недавно: это мне стало понятно по тому, как она сказала о ней. Он выхаживал ее. А ГДЕ? Не в ее доме, это точно. Еще одна зацепка в моем сознании: она строго-настрого запретила мне писать ей домой. ПОЧЕМУ? Может быть, у нее вообще нет дома? Та женщина с бельем, на заднем дворе, не ее мать, она мне это сказала. А кто же была та женщина? Мара говорит, должно быть, соседка. Она предпочитала не говорить о своей матери. Письма мои она читала тетке, а не матери. А тот малый, встретивший меня в дверях ее квартиры, – ее брат, что ли? Она говорит, что брат, но он совсем не похож на нее. А куда подевался ее папаша? Где он пропадает целыми днями, ведь он теперь не занимается скаковыми лошадьми, не запускает своих бумажных змеев? Во всяком случае, мать свою она не слишком любит. Как-то намекнула мне даже, что та, вероятно, вовсе ей и не родная мать.

– Мара странная девушка, не правда ли? – обратился я к Карузерсу, когда тонкая струйка нашего разговора стала иссякать.

Он издал короткий смешок, словно приглашая меня к полной откровенности насчет Мары, и ответил:

– Она совсем ребенок, знаете ли. И кроме того, нельзя верить ни одному ее слову.

– Вот и мне так кажется, – сказал я.

– У нее в голове ничего нет, кроме желания получше провести время, – сказал Карузерс.

И как раз на этих словах Мара подошла к нам. Карузерс нацелился танцевать с ней.

– Но я ему обещала, – сказала Мара и взяла меня за руку.

– Нет-нет, все в порядке, – поспешил я сказать. – Танцуй с мистером Карузерсом, мне надо идти. Скоро увидимся.

Я откланялся, не дав ей времени возразить.

На следующий вечер я пришел к театру загодя. Купил билеты, еще раз взглянул на афишу. Там были и другие мои любимцы: Тикси Фриганца, Джо Джексон, Рой Барнс. Первоклассный состав.

Прошло полчаса с условленного времени, а Мара не появлялась. Мне не хотелось пропускать слишком много номеров, и я решил больше не ждать. Только подумал, куда пристроить лишний билет, как мимо меня прошел к кассе довольно симпатичный негр. Я остановил его, билет он взял и очень удивился, когда я отказался от денег.

– А я подумал, вы барышник, – сказал он.

Томас Берк появился на сцене после антракта. Я никогда не мог объяснить себе потрясающее впечатление от него. Но с ним и с песней «Розы Пикардии» 17, которую он пел в тот вечер, в моей жизни произошло несколько странных совпадений. Позволю себе от момента, когда я стоял в раздумье на лестнице в танцзал, скакнуть на семь лет вперед.

«Ковент-Гарден». Именно туда отправился я через несколько часов после прибытия в Лондон. И там была девушка, которую я пригласил танцевать, и роза, купленная мной на Цветочном рынке, и я вручил девушке эту розу. Я собирался в тот раз в Испанию, но обстоятельства привели меня сначала в Лондон. Страховой агент, багдадский еврей, из всех мест, куда меня можно было бы повести, выбрал именно зал «Ковент-Гарден опера», превращенный в тот день в дансинг. А накануне отъезда из Лондона я решил отплатить ему визитом к английскому астрологу, жившему неподалеку от «Кристалл-паласа» 18. Идти к дому астролога пришлось через чужое владение, через сад, который, как сказал мимоходом нам астролог, принадлежал Томасу Берку, автору «Ночей Лаймхауза». В другой раз, когда моя поездка в Лондон сорвалась, я вернулся в Париж через Пикардию. И вот, пересекая эту улыбчивую страну, я иногда останавливался и проливал слезы счастья…

Вдруг я вспомнил все разочарования, все неудачи, все надежды, превратившиеся в сожаления о невозвратном, и впервые осознал значение слова «странствия». Это Мара сделала возможным мое первое странствие и неизбежным второе. Наверное, нам не суждено еще раз увидеть друг друга. Я стал свободен в совершенно новом смысле: был волен пуститься в бесконечные скитания, превратиться в вечного странника. И если попробовать найти единственную причину той страсти, которая овладела мной и держала крепкой хваткой семь долгих лет, так это Томас Берк со своей сентиментальной песенкой. Еще вчера вечером я снисходительно сочувствовал мистеру Карузерсу, а сейчас, слушая пение, я ощутил, как страх и ревность пронзили мое сердце. Песня была о розе, никогда не увядающей розе, которая цветет в сердце. Я слушал эти слова, и предчувствие близкой потери терзало меня. Страх мой оформился, обрел отчетливые очертания: я потеряю ее, потеряю, потому что слишком люблю. Карузерс со своей равнодушно-учтивой манерой капнул яду в мою кровь. Карузерс дарил ей розы; это он пришпилил к ее поясу розу, которую она дала мне. Зал взорвался аплодисментами, и розы полетели на сцену. Берк снова запел ту же самую песню – «Розы Пикардии». Те же самые слова, истерзавшие мою душу, оставившие там пустыню… «Но есть в Пикардии роза, которая не увядает… Цветет пикардийская роза в самом сердце моем… »

Я не мог больше выдержать и кинулся к выходу. Бегом через улицу – и в дансинг.

Она была там. Смуглый парень, с которым она танцевала, довольно уверенно прижимал ее к себе. Едва смолкла музыка, я подошел к ней.

– Где ты была? – спросил я. – В чем дело? Почему не пришла?

Казалось, она удивлена: чего я раскипятился из-за таких пустяков? Что ей помешало? Да ничего особенного. Просто не смогла вовремя сбежать из одной довольно дикой компании. Нет, Карузерс здесь ни при чем, он ушел вскоре после меня. Это Флорри, она устраивала у себя вечеринку. Флорри и Ханна, ты их, наверное, помнишь? (Помню ли я их? Еще бы! Нимфоманка Флорри и вечно пьяная дура Ханна. Как можно таких забыть.) Крепко выпили, и кто-то попросил ее показать шпагат… Она попробовала… Ладно, чего уж там, она сама на себя злится. Вот и все. Но я ведь мог бы догадаться, что что-то случилось: она не из тех, кто не приходит на свидание.

Я обратил внимание на то, что она сегодня не такая взвинченная, как обычно, наоборот, очень собранна и спокойна.

– А когда ты сюда пришла? – спросил я.

Всего за несколько минут до моего прихода. А какое это имеет значение? Ее старый приятель Джерри, бывший боксер, а теперь студент-юрист, пригласил ее пообедать. Они встретились на той вечеринке, и он был настолько любезен, что проводил ее домой. Она хотела бы встретиться со мной в субботу, во второй половине дня в Виллидже. Хочет повести меня в чайную «Пагода». Хозяин этого заведения, даосский доктор, ее друг. Мне надо обязательно с ним познакомиться, он лапочка.

Нет, я хочу подождать ее и отвезти домой на метро. Ну зачем же, она почти взмолилась, не стоит так беспокоиться, иначе она совсем поздно попадет домой. Я не отставал. Ей, я видел, не очень это нравилось. Больше того, она была явно раздосадована. Вдруг ей понадобилось в уборную. Понятно: пошла кому-то звонить. Я еще раз подумал, а в самом ли деле она живет в том месте, которое называет своим домом?

Вернулась с абсолютно натуральной улыбкой на лице. Оказывается, хозяин предложил отпустить ее пораньше. Мы можем уйти, когда захотим. Но сначала надо немного подкрепиться. По дороге и в ресторане она без умолку болтала о своем хозяине и его удивительной доброте. Хозяин был греком с необычайно широкой душой. Как он помогал некоторым девушкам! Как же он помогал? И кому? Ну, например, Флорри. Флорри еще до того, как она начала встречаться с нынешним своим другом-доктором, пришлось делать аборт. Так вот, Ник не только оплатил все, но еще за свой счет отправил ее на пару недель на природу. Ханне вырвали чуть ли не все зубы, а Ник подарил ей искусственную челюсть!

Я вежливо осведомился:

– А сам-то Ник как справляется со своими трудностями?

– О Нике никто ничего толком не знает. Он ни к кому из девушек не подкатывается. Дел у него – по горло. У него игорный дом в Манхэттене, он играет на бирже, владеет банями на Кони-Айленде 19, у него интересы в ресторанном бизнесе. Ему просто некогда думать о других вещах.

– Но ты, кажется, одна из его фавориток, – сказал я. – Приходишь и уходишь, когда тебе вздумается.

– Ник обо мне высокого мнения, – сказала она. – Может быть, потому, что я в отличие от других девушек привлекаю особый тип мужчин.

– А ты не хотела бы зарабатывать чем-то другим? – задал я неожиданный вопрос. – Наверное, тебе не приходило это в голову именно из-за твоих, как ты говоришь, успехов. Разве тебя не привлекает что-нибудь другое?

Ее улыбка показала, сколь наивен мой вопрос.