Лейтенант Копылов. Армейский роман - Леонид Канашин

И вот сейчас в дымном купе Веревкин сидел рядом с Бубновым и глядел на меня с пьяным прищуром, попыхивая сигаретой. Наверное, обдумывал, как бы меня, молодого, на ближайшей станции послать за дополнительной закуской или куревом…

Я взял протянутую мне Тодоровым кружку, сделал один глоток теплой, противной водки, а затем задержал кружку у рта, делая вид, что пью до дна. Впрочем, никто за мной не следил – Тодоров начал рассказывать очередной анекдот, и все смотрели на него. Я поставил кружку на стол, потихоньку достал с верхней полки свои вещи и подался обратно к солдатам.

– Ребята, – объявил я им, – я еду с вами…

Тут же Балашов, самый авторитетный «дед» в моей команде, потеснив кого-то из солдат, освободил мне место на нижней полке. Я достал свой офицерский сухой паек, сказал «угощайтесь» и принялся есть. Бойцы уже перекусили, поэтому лишь ближайшие из вежливости взяли по галете, так что я ел в одиночестве. Солдаты были искренне рады, что я еду с ними. Во-первых, у меня была гитара, а во-вторых – переносной транзисторный приемник, большая редкость в те годы, тем более среди солдат.

Выяснилось, что никто из солдат играть на гитаре толком не умеет, поэтому, когда я покончил с едой, они попросили меня сыграть что-нибудь. Я не заставил долго себя упрашивать, быстро настроил гитару и стал исполнять одну за другой бардовские и студенческие песни. За годы учебы в институте я разучил их сотни. Вскоре плацкартное отделение было заполнено до отказа. Пришли даже солдаты из других вагонов, и в один момент краем уха я услышал, как чужой солдат спросил у одного из моих: «Откуда этот лейтенант?». И мой «дед» ответил с явной гордостью: «Это наш зампотех!».

Уже на следующий день пейзаж за окнами изменился: вместо унылых равнин и голых холмов потянулись радующие глаз рощи и перелески. А еще через двое суток поезд, протиснувшись сквозь гряду таежных сопок, вырвался к замерзшему Байкалу. С левой стороны продолжали нависать заснеженные вершины Хамар-Дабана, а справа открылось огромное, чисто выметенное ветрами ледяное поле, отливающее всеми оттенками синего и зеленого. На далеком горизонте тонкой исчезающей полоской темнел противоположный берег. Там была Листвянка, там была моя мама, не подозревающая, что ее сын находится сейчас всего в каких-нибудь ста километрах от нее.

Солдаты прильнули к окнам и, потрясенные, молча смотрели на разворачивающуюся панораму ледяного простора.

– Чувствуете, как омулем запахло! – сказал кто-то восторженно.

– Это Петренко набздел, – тут же отреагировал ротный остряк Пичугин.

– Че-е?! – взревел здоровенный Петренко, бросаясь под дружный хохот на маленького, вертлявого Пичугина.

– Нет-нет, я ошибся! – заверещал Пичугин, мухой взлетев на верхнюю полку и отбиваясь от Петренко босыми ногами. – Это Ахметов!

– Не я, не я! – запротестовал Ахметов. – Как можно так врать!

Петренко удалось сдернуть Пичугина с полки, тот, падая, повалил еще кого-то – и началась всеобщая кутерьма: крики, хохот, стоны, треск перегородок под напором молодых здоровых тел… «Вагон бы не разнесли» – подумал я, унося подальше гитару. Эти мои так называемые «деды», вырвавшись из казармы, вели себя как малые дети.

Иркутск мы проезжали ночью. В районе вокзала эшелон простоял часа два на каком-то дальнем пути, затем, как бы раздумывая, тронулся потихоньку, но, когда за окном наконец-то показались здания студгородка, поезд уже набрал приличную скорость, и родное мое общежитие мне удалось увидеть лишь мельком. В некоторых окнах горел свет. Может быть, в одной из этих «не спящих» комнат была сейчас моя Светланка, и, может быть, она, оторвав именно в эту минуту усталые глаза от книги, проводила взглядом наш прогремевший за окном состав…

К середине следующего дня мы прибыли к месту разгрузки. Вокруг была глухая тайга. Железнодорожная ветка заканчивалась тупиком. Нам нужно было до конца дня разгрузить технику. Мы перерубали скрученную в толстые жгуты стальную проволоку, с помощью которой грузовики, подъемные краны, передвижные пилорамы, полевые кухни и другие агрегаты были прикреплены к железнодорожным платформам, и сгоняли технику на разгрузочную площадку, выстраивая ее в походную колонну. Нам еще предстоял стокилометровый марш к району лесозаготовок. Майор Тодоров, хоть и имел помятое и опухшее лицо, был как всегда «бодро-весел». Его беззлобная матерщина слышалась то в одном, то в другом конце колонны.

Переночевали, в последний уже раз, в вагонах. Моторы автомобилей на ночь не глушили, опасаясь утром, в тридцатиградусный мороз, их не завести. Едва забрезжило, прозвучала команда «подъем», и, наскоро перекусив, мы тронулись в путь.

Длинной неуклюжей змеей колонна втянулась в настороженную тайгу. Дороги как таковой не было, мы продвигались по заросшей кустарником, заметенной снегом просеке. В голове колонны шли мощные «КрАЗы». Они пробивали в глубоком снегу путь для идущих следом «Уралов» и «ЗИЛов». В моей роте было пять грузовиков «ЗИЛ-157». Эта машина, – почти ровесница Второй мировой войны, простая и надежная, как утюг, нагреваемый на огне, – к данным условиям оказалась менее всего приспособленной. Колея, которая оставалась в снегу после «КрАЗов», была для моих «ЗИЛов» слишком глубока, и они то и дело «садились на брюхо», беспомощно вращая колесами. Движение колонны стопорилось и возобновлялось лишь после того, как «малютку» буксиром вытаскивали на участок, где колея была не такой глубокой.

Я ехал в кабине «ЗИЛа», водителем которого был Олег Балашов. Веселый и расторопный, этот парень все больше мне нравился. Он быстро приноровился к езде по глубокому снегу: чувствовал, где надо сильнее разогнаться, где, наоборот, включить самую низкую передачу, а где просто выбраться из колеи и промчаться по целине – и наша машина почти не застревала. Олег призвался в армию из Красноярского края. Между его родным поселком и моей Листвянкой было полторы тысячи километров, но мы решили считать друг друга земляками. В кабине было тепло; за стеклами в лучах поднимающегося все выше и выше солнца сияла своей торжественной красотой заснеженная тайга; из транзистора, настроенного на волну «Маяка», громко звучала музыка – и ехать нам было весело и приятно.

Ближе к полудню колонна вышла к реке. Тодоров, Бубнов и еще несколько старших офицеров из других частей потоптались на льду, совещаясь, затем заняли свои места в машинах, и автомобили двинулись на переправу. Вскоре и машины моей роты уже катили по гладкому речному льду. Нам с Балашовым оставалось всего метров сорок до другого берега, как вдруг идущий впереди «ЗИЛ» резко остановился. Я помнил, что при езде по льду категорически нельзя останавливаться.

– Не тормози! Объезжай подальше! – крикнул я Балашову, на ходу выскакивая из кабины.

Я сразу увидел, что передние колеса остановившегося грузовика проломили лед. За рулем машины, судорожно дергая рычагом скоростей и непрерывно газуя, сидел Ахметов. Лед под «ЗИЛом» трещал и прогибался.

– Вылезай быстро! – заорал я Ахметову и, распахнув дверцу, выдернул его из машины.

В это время под машиной утробно ухнуло, и вся передняя часть автомобиля провалилась по лед. Вода, стуча обломками льда, хлынула в кабину. Мы поспешно отбежали прочь. Мимо нас на большой скорости проносились машины, замыкающие колонну. Лед под тяжестью грузовика продолжал проламываться, и машина рывками уходила все глубже и глубже. На какие-то секунды это погружение приостановилось, и появилась надежда, что задняя часть автомобиля останется на поверхности, но этого не произошло. Опять треск и шум – и вот на том месте, где только что был грузовик, лишь большая прорубь, заполненная колышущейся массой битого льда. Когда колыхание в проруби улеглось, стало видно, что верхняя часть кабины потонувшего грузовика слегка, всего лишь на несколько сантиметров, выступает из воды.

С берега уже спешил к нам, громко матерясь, майор Тодоров, другие офицеры и солдаты.

– В машине кто-нибудь остался? – подбегая, спросил майор. Лицо его выражало крайнюю тревогу.

– Никак нет, товарищ майор!..

– Слава богу, твою мать! А что в кузове?

– Консервы: тушенка, сгущенка…

– Ни х.., высушим!

Тодоров перевел дух, а затем вперил бешеный взгляд в стоящего рядом со мной, совершенно потерянного Ахметова.

– Ты сидел за рулем? Ты чем слушал, когда я говорил, как надо ездить по льду? «Нельзя переключаться, нельзя тормозить!»…

– Он не тормозил, товарищ майор, – вступился я за оробевшего солдата, – у него передние колеса провалились.

– Вот так они, мать-перемать, прямо ни с того, ни с сего и провалились! – перекинулся Тодоров на меня.

– Наверно, здесь горячие ключи бьют, – высказал я догадку.

– Какие, на х.., ключи!.. А ты, салабон, – майор опять обратился к Ахметову, – раз уж не умеешь ездить, будешь сейчас у нас плавать!..