Лейтенант Копылов. Армейский роман - Леонид Канашин

На исходе февраля стало известно, что армейский корпус, в который входит наша дивизия, формирует сводный отряд для заготовки леса в Иркутской области. Приказом комбата в этот отряд была выделена понтонная рота в полном составе, а также треть нашей технической роты во главе со мной. Зачитав перед строем приказ, комбат добавил от себя, что отсутствие понтонеров не сильно скажется на боевой готовности нашей гвардейской части, так как, если Китай вдруг вздумает в это время на нас напасть, еще два-три месяца все реки на территории возможных боевых действий будут покрыты льдом. Про меня он ничего не сказал, но и так было понятно, что мое отсутствие тоже не сильно понизит боевые возможности саперного батальона.

Я был рад командировке. Да из этого Забайкалья – хоть на Луну! А тут – в родную Сибирь! Может быть, даже удастся повидать маму и Светлану…

Правда, радостное настроение от предстоящей поездки несколько омрачалось тем, что мне впервые в жизни предстояло руководить людьми. Два десятка солдат из нашей роты, которые поедут со мной, теперь будут подчиняться непосредственно мне: я буду нести ответственность за все, что произойдет с ними, за их здоровье, за их жизнь, а также за все, что они сделают или, боже упаси, натворят. Беспокойство мое еще более усилилось, когда Жеребцов объявил список отъезжающих. В него вошли почти все наши ротные «деды», то есть солдаты, срок службы которых заканчивался уже этой весной. Я бы, конечно, предпочел, чтобы со мной поехали молодые солдаты, и признаюсь, никак не ожидал, что командир роты за мой счет будет облегчать себе жизнь, спихивая мне наших старослужащих. В трактовке Жеребцова он делал мне великое одолжение, посылая со мной самых опытных и умелых бойцов. Так-то оно так, но, с другой стороны, именно среди «дедов» больше всего нарушителей воинской дисциплины. То они в самоволку сбегут, то ночью машину из парка угонят, то затеют пьянку в казарме… Молодому-то бойцу не до этого – ему в свободное от учебных занятий и обязательных нарядов время приходиться карлиться не только за себя, но и за «дедов»: драить полы в казарме, подметать территорию, чистить картофель и мыть посуду в столовой, а также выполнять другие работы, позорные для «дедов».

Однажды в батальонном клубе во время лекции об агрессивной внешней политике империализма я увидел, как через проход от меня среди бойцов переправочно-десантной роты один такой молоденький солдатик, видно, что совсем измотанный ночной работой, клюет носом, а потом и вовсе заснул, опустив голову на грудь. Заметил это и солдат, сидящий за его спиной. Сразу было видно, что это «дед» – верхняя пуговица расстегнута, китель ушит, волосы длиннее, чем положено. Улыбаясь злорадно, он обратил внимание своих соседей на спящего, затем осторожно положил ладонь одной руки на обритую голову «молодого», другой рукой оттянул средний палец и ударил с силой. Солдатик вздрогнул испуганно и схватился за голову. Я не выдержал, поднялся с места и, не говоря ни слова, потянул «деда» из клуба. В тамбуре я схватил его за грудь и со словами «ты что делаешь, сволочь» попытался прижать его к стене. Солдата не испугал мой натиск. Казалось, он был в недоумении.

– Лейтенант, ты сам еще службы не знаешь, а суешься не в свои дела. Убери свои руки!» – сказал он, отталкивая меня.

– Что ты сказал? Да я сейчас тебе… – я еще пытался его напугать, хотя уже понимал, что ничего я ему, этому наглецу из чужой роты, не смогу сделать. Тут лекция закончилась, из клуба толпой повалили солдаты, и мы разошлись с взаимными угрозами. После этого происшествия у меня долго оставался на душе неприятный осадок…

Через три дня мы уже грузились в специальный воинский эшелон, в который входили не только пассажирские вагоны (один из них, купейный, для офицеров), но и открытые платформы для перевозки техники. Понтонная рота заняла целиком один плацкартный вагон, а мои бойцы должны были расположиться в трех отделениях соседнего. Однако эти отделения оказались заняты солдатами из другой части, севшими в поезд раньше нас. Старший среди них – рослый старшина с наглым взглядом и слегка, как мне показалось, выпивший – настаивал на том, что весь вагон предназначен для его команды и предлагал моим бойцам искать места среди понтонеров. Без сомнения, он хитрил: ему просто не хотелось уплотнять своих солдат, вольготно расположившихся по всему вагону. Также не было сомнений в том, что он сразу распознал во мне армейского новичка, которого можно не особо принимать во внимание. Говоря со мной, старшина, как бы ненароком, подталкивал меня, постепенно вытесняя из вагона. И тут я, неожиданно даже для себя самого, взорвался. Горячая волна гнева поднялась у меня в груди и ударила в голову. В припадке бешенства я оттолкнул старшину и заорал на него иступлено. Не помню, что я кричал, но старшина сразу отступил.

– Да ладно, лейтенант, – сказал он. – Да занимайте вы эти места! Зачем так орать-то?

В это время проезд тронулся. Я проследил, чтобы все солдаты из чужой части покинули положенные моим бойцам места, проверил наличие в вагоне кипятка (сухие пайки были выданы всем заранее) и пошел устраиваться сам.

Офицерский вагон находился в голове состава. Дверь одного из купе, где разместились офицеры нашего батальона, была открыта. Из нее валил сизый табачный дым, слышался говор выпивших мужчин.

– А-а, Копылов! Ты где пропал? Давай-ка штрафную! – начальник штаба майор Тодоров с кумачовым лицом разливал водку по большим эмалированным кружкам.

Он был без кителя, в расстегнутой форменной рубашке, с армейским галстуком, висящим «вниз головой» на медной заколке. Купейный столик был уставлен закусками из сухого пайка, а под столиком я заметил такое количество еще не початых водочных бутылок, что у меня сразу упало настроение. Я живо представил себе, что меня ждет в течение этих трех-четырех дней пути: шум, гам, пьяный кураж, похабные анекдоты, карты, табачный смрад… Да и сама компания, за исключением Тодорова, была не очень мне по душе.

Командир понтонной роты капитан Бубнов был как раз из тех офицеров, которые считали нас, двухгодичников, людьми второго сорта. Конечно, он не говорил об этом вслух, но это сквозило в его манере общения с нами, вернее – в манере его необщения: мы были для него пустым местом. Думается, если бы все-таки что-то заставило его высказаться, то он сказал бы следующее: «А как вы хотите, чтобы я к вам относился? Я, прежде чем получил офицерские погоны, четыре года в училище на казарменном положении отбарабанил, а вы в институтах штаны протирали, вино с девками жрали!.. Вы тут помаячите два года, а потом – в теплые края на теплые места, а мне двадцать пять лет лямку армейскую тянуть по дальним гарнизонам!..».

Досадно было то, что в командировке Бубнов становился моим непосредственным командиром, так как майор Тодоров после нашего прибытия на место работ должен был вернуться обратно в Безречный.

С другими офицерами понтонной роты у меня тоже особой дружбы не сложилось, а с одним из них – младшим лейтенантом Веревкиным – мы вообще были, что называется, на ножах.

Этот Веревкин, высокий сухопарый офицер с вечной язвительной усмешкой на узком лице, держался со мной и Андреем подчеркнуто высокомерно – этаким офицерским дембелем. Что интересно, он тоже был двухгодичником! Срок его службы подходил к концу, но он уже подал рапорт с просьбой оставить его в рядах Вооруженных сил в качестве кадрового офицера. В армию Веревкин был призван после окончания техникума, поэтому-то он имел звание ниже нашего, да и по годам он был младше нас. Тем не менее, и меня, и Андрея он называл не иначе как «молодой» и «зеленый».

В один из первых дней нашей забайкальской службы Веревкин отказался принять у меня дежурство по парку. Издевательски усмехаясь, он сказал, что не сменит меня, так как в заборе не хватает одной доски. Я прошел к месту, им указанному. Действительно, доски не было, а была щель шириной с ладонь. Было также отчетливо видно, что доска разлучена с забором не менее года назад, и, следовательно, сотни раз до этого офицеры нашего батальона передавали друг другу дежурство без этой злополучной доски. В батальоне просто не было досок, чтобы эту щель забить. Вообще, в этих безлесных местах пиломатериалы – главный дефицит. Мне пришлось в тот раз звонить уже ушедшему со службы Тодорову домой, чтобы он разрешил мне сдать дежурство с этой дурацкой щелью. Я выслушивал по телефону отборные тодоровские маты (тогда я еще воспринимал их очень болезненно), а Веревкин стоял рядом и ухмылялся, довольный тем, как ему удалось «поучить зеленого службе».

И вот сейчас в дымном купе Веревкин сидел рядом с Бубновым и глядел на меня с пьяным прищуром, попыхивая сигаретой. Наверное, обдумывал, как бы меня, молодого, на ближайшей станции послать за дополнительной закуской или куревом…