В начале было время - Юрий Линник

Зару пришла в голову дерзновенная мысль: создать прибор, который регистрировал бы колебания праны в природе, - вскоре первый фенометр был разработан.

И это оказалось не слишком сложным делом! Многие процессы могли использоваться в качестве датчиков уровня праны, - для этого они должны были улавливать повышение или понижение энтропии в окружающей среде. Зар все четче осознавал, что информация, неся с собой определенность и структуру, является антиэнтропийной силой.

Чувствительная система на жидких кристаллах, стоящая в листопадном лесу, действовала как включенный светомузыкальный экран: на ожившей кристаллической пленке плыли симметричные радужные пятна, напоминающие расцветку фантастических бабочек. Это тончайшие излучения праны вносили активность в спящий кристалл!

В игре узоров и пятен можно было легко распознать устойчивые, часто повторяющиеся структуры, - они удивительным образом напоминали орнаментику древних: изящный меандр, цепочки спиралей, гармоничные синусоиды,- все это возникало перед зрителем, являя ему тайное строение бегущего времени, несущего в своих берегах информацию, прану.

Сопоставляя узоры на кристаллической пленке с орнаментами древней Лемурии, Зар говорил полушутя: - Наши предки обходились без фенометров? Они просто доверялись собственной впечатлительности: ведь человек лучше любого датчика реагирует на вибрации праны.

В тонкостях поэтической и музыкальной ритмики Зар хотел найти подтверждение своим взглядам. И его ждал успех! Просмотрев огромное количество текстов и партитур, Зар сделал волнующий вывод: на протяжении тысячелетий человечество с поразительной точностью записывало пульсации праны, но даже не подозревало об этом.

Зар подготовил монографию по этой теме. Но к ней отнеслись скептически, - уж очень смелые зависимости устанавливал автор. А в эпоху вседробящего аналитического мышления такие связи казались фантастикой! ученые привыкли разъединять, но не связывать: мир в их глазах был суммой изолированных друг от друга блоков.

Появилась даже книга "Мир как хаос", - она обрела успех в широких кругах. Автор книги, философ Гиль, по праву считался разносторонне одаренным человеком,- он имел достижения в поэзии и математике, сочинял с помощью синтезатора музыку. Гиль хорошо знал Сина и Зара, но относился .к их исканиям без доверия. Иронизируя над Ритмониумом, Гиль однако часто приходил сюда: вероятно, он отталкивался от высоких гармоний Сина, как бы отрицая и разрушая их в себе. В своей работе "Поэтика бунта" он утверждал, что творческий потенциал человека с наибольшей полнотой проявляется в аритмии и дисгармонии: если природа навязывает человеку ритм и строй, то он самоутверждает себя, выбиваясь из этого ритма.

Гиль ввел в поэзию новую аритмическую метрику,в своих стихах он как бы выворачивал язык наизнанку, дабы освободить его от естественно соприсущих ему музыкальных структур. Казалось, что язык в стихах Гиля лишался членораздельности, что произошло возвращение в первоначальный звуковой хаос. Но с помощью новой формы Гилю удавалось передавать состояния и настроения, ранее ускользавшие от запечатления. Стиль поэта отразил какие-то сложные перемены в человеческих душах.

Теперь для нас несомненно, что это были отрицательные перемены. Однако Гиля можно по праву считать честным художником, - он отразил незримые катаклизмы в душах людей и нашел для этого новую поэтику.

Музыка Гиля обладала схожими стилевыми особенностями,- древние назвали бы ее антимузыкой: обычные тональности и гармонии Гиль словно перевернул в какомто дьявольском зеркале. Слушателю казалось, что распадается структура мира: добро и зло обращаются в странной инверсии, прекрасное и безобразное переходят друг в друга, - и нет никакого способа для различения этих противоположностей.

В музыкальном космосе Гиля человек чувствовал себя потерянно и одиноко, остро переживая абсурдность собственного существования. В этой жуткой вселенной отсутствовала канва ритма. Вначале это ужасало, но потом даже притягивало, - слушатель начинал чувствовать странное расслабление: им овладевала апатия, его влекло к развоплощению и растворению в бесконечном. Гиль научился пробуждать в людях память об изначальном Хаосе! Это была грозная и опасная сила, - лишь человек с сильной волей и дисциплиной духа мог пройти через искушение аритмией.

Ритмониум находился на противоположном эстетическом полюсе: если он повышал уровень сознания, то музыка Гиля, при всей ее формальной новизне и блеске, звала человека в темную бездну бессознательного. Гиль открыто говорил, что Ритмониум восходит к традициям мистерий, - для него это не было ни упреком, ни осуждением: ради доказательности он подкреплял свою догадку весьма глубокими, точно выверенными сравнениями. Гиль прекрасно знал, что обряды древних часто достигали потрясающих результатов, включение в определенный ритмический настрой помогало одолевать болезни, укрепляло дух человека. Однако способность к такому включению Гиль считал почти полностью утраченной.

Гиль никогда не хотел лично задеть и обидеть Сина.

В конце концов, ученый вправе проводить любые параллели и аналогии. Однако им легко придать любой эмоциональный оттенок,- это и сделали журналисты, подхватив ни лету сравнения Гиля. Газеты запестрели заголовками: "Магия в эпоху роботов", "Создатель Ритмониума зовет в пещеру", "Да-аритмии Гиля, нет - Ритмониуму Сина". Вульгарный и поверхностный характер заголовков говорил сам за себя. Гиля это искренне огорчало, но его опровержения и объяснения печатались петитом на последних страницах - читатель обычно не замечал их.

Тогда как карикатурные изображения Ритмониума занимали самые видные места в газетах. Все это раздражающе действовало на Гиля. Окончательный эмоциональный срыв у него произошел после того, как он получил несколько резких писем от немногочисленных почитателей Сина. В них содержалось страшное обвинение: зависть.

Конечно, с обычной точки зрения это было несправедливо,- никакого личного соперничества у Сина с Гилем никогда не было. Скорее всего это был бессознательный страх,- Гиль был искренне предан воспитавшей его цивилизации и видел в Ритмониуме как бы отрицание ее эстетики. Он с ужасом думал о том, что ритм снова ограничит личное творчество,- ритм для него был тесными оковами, а гармония казалась мертвым равновесием. Но н противоречивой душе Гиля звучала и другая нота!-он чувствовал, что лишил искусство дисциплины, самочинно отключив его от вечных связей с Космосом. За той анархией форм к которой стремился Гиль, ему иногда чудился призрак распада: сама энтропия дышала в него холодом, безразличием и апатией.