Любовь как сладкий полусон - Олег Владимирович Фурашов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В итоге, баловень судьбы постепенно привык избегать трудностей. Ленца частенько одолевала его. Допустим, вернувшись из армии, он не утруждал себя тренировками, и, как результат, не восстановился в «основе» городской сборной.
Спортивная неудача не слишком уязвила его самолюбие, которое тешилось иными – более приятными вещами: Виктор пользовался успехом у дам. Счастливчикам склонность прелестниц подчас даётся сама собой, как солнечный свет египтянам, и до известных лет не требует усилий над собой. Нельзя сказать, что Кропотов страдал ярко выраженным нарциссизмом, однако элементы самолюбования в нём, нет-нет, да и давали о себе знать.
Высоченный (под два метра), крупный, атлетически сложённый, с симпатичной физиономией и компанейским характером, Виктор пленял барышень «напропалую», как доходчиво выражались его однопризывники из воинской части. Там он слыл знатным «ходоком». Когда красавчика демобилизовывали (конечно, со слов самого Виктора), то офицерские жёны тихо плакали в чепчики и платочки, супруга командира части рыдала в полковое знамя, а жена прапорщика Подгребалова неделю отказывалась от приёма казённой красной икры и пайкового шоколада, припасённых для Виктора (по уставу, вообще-то, предназначенных на случай «ЧП»).
По возвращении на гражданку избалованный хохмач обнаружил, что в ельцинско-чубайсовской России той поры царил культ рвачества, бандитских «наездов» и расхристанности в сексуальной сфере. Последнее обстоятельство его отнюдь не огорчило, и он принялся, словно охотник глупых рябчиков на волосяную петлю, «снимать» деревенских хохотушек. А те отчаянно бросались в заманчивые объятия местного казановы, как мыши-лемминги – в морскую бездну.
Упомянутые лемминги прославились на весь мир тем, что в известные периоды несметными полчищами с фатальной обречённостью топятся в море, подталкиваемые напирающими задними рядами страждущих сородичей. Аналогично и замараевские девчата, теснясь в очереди, прожорливой саранчой летели в западню прожжённого сердцееда. Сам Виктор по этому поводу самодовольно говорил: «Настал час Кропота!»
Всякая его любовная интрижка, начинавшаяся приятно и красиво, неизменно завершалась тем, что очередная страдалица, в лучшем случае, оставалась с носом (ладно, если не «с пузом»), а её недавний «ангел сердца», свободный, что и прежде, по-ястребиному парил в чувственной вышине и хищным раскосым глазом отыскивал новую жертву.
Сельчане не раз и не два поневоле становились слушателями визгливых возгласов какой-нибудь озабоченной мамаши, во всю ивановскую кудахтавшей встревоженной квочкой над «желторотой и неоперившейся» дочерью: «Галька! Дура! Сызнова к Витьке попёрлася! Ведь спортит он тебя, ой, спортит! Гляди, забрюхатишь, я тебя к порогу и близко не подпущу!»
Однако похотливые притязания приятеля, гипнотизировавшие деревенских простушек, представлялись чушью несусветной по отношению к Стелле, и потому Юрий, оскорблённый в своих убеждениях, упрямо вторично выдохнул, ничуть не сомневаясь в собственной правоте:
– Как же…Нужен ты ей…Как полкану…
– О! О! Чё ты разгундосился-то, ровно Иерихонская труба, изнасилованная ослами? – крякнул Кропотов.
Лихой директорский шофёр мало что знал ( а точнее, ничего не знал) о библейской Иерихонской трубе, над которой безвинно оболганные им лопоухие животные в принципе не располагали возможностью надругаться. Но такая уж у него была привычка: молоть языком что ни попадя.
– Сам ты то место! – продолжал горячиться молодой тракторист.
– Да не кипешись ты, – с миролюбивым превосходством опытного в амурных делах, отозвался его нечаянный соперник. – Чего нам лаяться? Мне ж покеда не обломилось, зато засветилось.
– Как же…Засветилось ему…, – непримиримо ворчал Юрий.
– Да ты послушай, хо-хо, – не без неловкости хохотнул Кропотов. – Я ж сам себе писюн на отсечение дал, что фифочка моя будет. Ну, ты ж мой принцип знаешь: чувак, который тащит тёлку в постель на втором свидании – тормоз. Дык, я-то процесс и не собирался затягивать. Короче, сегодня перед обедом меня с ней в сельхозуправление за бумагами отправили. Представь: снегопад, белые деревья мелькают за окном авто, негромко звучит музон, в салоне уютно и тепло. Всё это на сумасшедшей скорости. Предлагаю ей шоколадку и прочие тыры-пыры. И намекаю, мол,
как много девушек хороших, мечтает втайне о плохом…
– Ну? – напрягаясь, бычком наклонил голову Кондрашов.
– Да какая-то она…непонятная. Настолько фешенебельная, что мне нерентабельная…
– А по-русски можешь сказать?
– Хе-хе, короче, если честно, по таблоиду…конкретно схлопотал. Заставила извиниться, чтоб всё по-хорошему оставалось…
– Здорово! – просиял Кондрашов.
– Чего здорового-то? – пристыдил его Виктор. – Другу по морде дали, а он – кайф ловит…
– Кропот, – перебил его Юрий, – дело не в тебе. Любой схлопотал бы! Это такая девушка! Её ведь не случайно зовут как добрую фею из сказки…5
– Э-эх, Кон, – не вытерпел Виктор, называя товарища на футбольный манер. – Фе-ея…Да брезгует она нами. Мы ж для неё – сельпо. У ней в Среднегорске, небось, богатенький буратино на поле чудес крутые башли строгает. А так бы я её…
– Знаешь что, Кропот, заткнись! – наливаясь лютой ненавистью, прервал его пошлые излияния Кондрашов. – Пацан ты, что надо, факт. Но если ты в таком тоне про Стеллу вякать будешь, то я тебе…То я тебе дам в морду!
– О!…Раздался голос из помойки, когда туда упал кондом! – поскабрезничал лихой шофёр, не столько оскорбившись, сколько оторопев от дерзости. – Да я же тебя по стенке размажу…
– Может, и размажешь, – набычился Юрий, доставая руки из карманов. – Но р-р-раза я тебе врежу! А там будь что будет…
– Да ладно, не злись, – добродушно посмеиваясь, похлопал доморощенный хохмач его по плечу. – Я же шутейно. Не буду. Про Тёплый ключ тоже покумекаю. Идёт?
И Виктор, в знак примирения, протянул Кондрашову согнутый
мизинец.
– Идёт, – ответил тот, ударяя мизинцем по мизинцу. – Кстати, и писюн тебе тоже придётся отрезать.
…И после секундной паузы приятели расхохотались.
5
Доброе расположение духа к Юрию возвращалось постепенно, в ходе репетиции, чему в немалой степени способствовало то, что в распевке и в хоровом исполнении песен теперь принимали участие Стелла с Мариной. Кроме того, во время пробного выхода с номерами на сцену, Лукин объявил коллективу, что ведущими предстоящего концерта будут он и Кондрашов. И тотчас приступил к «обкатке» на практике. Эксперимент себя оправдал: конферанс у юного дебютанта получался удачно. Юрий столь энергично входил в новую роль, что и не заметил, как время «подкатило» к полуночи.
И лишь когда артисты-любители засобирались домой, одна загвоздка, о которой некоторые несознательные лица легкомысленно забыли, напомнила о себе. Едва сложившийся квартет весёлой гомонящей ватагой направился к выходу из зрительного зала, как Кондрашов вдруг заметил Самохину, стоявшую у них на пути. Нина не смотрела на Юрия. Но её фигура недвусмысленно выражала ожидание. И юноша замялся на полдороге, не зная, как ему себя вести.
Формально между ним и Самохиной вчера произошёл разлад, недомолвка, недопонимание, но разрыва-то не случилось. И тот эпизод не освобождал Юрия от незримых моральных уз с Самохиной (а лучше бы избавил). Такая вот неприятная двойственность.
