Преодоление: Роман и повесть - Иван Арсентьев

Все это пронеслось сейчас в памяти Хрулева здесь, на ромашковой поляне, в высоком темпе, и в заключение он еще подумал, что если прикинуть разницу в возрастах Круцкого и его супруги, то она этак лет на десять оставит его позади. Возможно, из‑за этого Круцкий не появляется с ней на людях?

О том, что бывшая Котикова умышленно избегает попадаться ему на глаза, опасаясь, как бы он не разгласил то, что она считала тайной, Хрулеву как‑то в голову не приходило.

Сейчас директор не глядел на главного инженера, перебрасывался репликами с окружающими, но тот, словно догадываясь, что директор думает о нем, поднялся на колено, взял стопку и жестом попросил внимания, чтобы сказать тост.

— Товарищи, — заговорил он тепло и проникновенно, поглядывая на сидящих справа и слева. — Позвольте мне в нашем тесном и дружном рабочем круге поднять этот тост за человека неисчерпаемой энергии, за организатора отечественной промышленности, за чуткого, душевного… Кхи! — закашлялся Круцкий, захлебнувшись собственным славословием. — За отсутствующего среди нас начальника главка Федора Зиновьевича Яствина!

— За Федора! За Зиновьевича! — подхватили кругом. На дальнем краю не расслышали в шуме, подвыпившим все равно за кого кричать.

— За Митрия! За Васильевича!

Но тут прозвучал недовольный голос Хрулева:

— Товарищи, если вы не против, чтобы я отдохнул вместе с вами часок–другой, прошу забыть вообще о моем здесь присутствии.

Хрулев посмотрел вдоль застолья и швырнул через плечо надкусанное яблоко. Ветлицкий поглядел в сторону Крупного. «Чего его заносит? От избытка верноподданических чувств? Или ведет подготовку с дальним прицелом? Так или иначе, а Яствину о тосте донесут…»

Опущенные веки главного не позволяли заглянуть ему в глаза, только уголки его сочных губ дрогнули в едва приметной иронической улыбке. Мол, ладно, я не глупее вас, знаю, что делаю…

Да, Круцкий хорошо изучил и своего начальника главка и своего директора. Он понимал: незначительный, мало кем замеченный эксцесс необходимо сгладить, но сделать это надо опять‑таки с пользой для себя. И он, придав своему голосу легкий налет обиды, молвил, покачивая головой:

— Дорогой Дмитрий Васильевич! Дорогие товарищи, хватит, мне кажется, что мы в будни то и дело ругаемся по всяческим производственным делам. Лично я не вижу ничего плохого в том, что люди, связанные между собой накрепко не только производственными отношениями, здесь, на досуге, на отдыхе откровенно искренне скажут друг другу что‑то радостное, приятное. Ведь, как говорят на Кавказе, злое слово убивает, доброе слово поднимает человека. Посмотрите вокруг, товарищи, где мы находимся? Это же ковер прекрасных цветов, созданный самой природой. А что такое наш дружный коллектив? Это еще более прекрасный живой ковер, и мы никогда не позволим никому истоптать его! Испортить его!

Рабочие, притихли, прислушиваясь, перестали жевать.

И тут вдруг ни с того ни с сего баянист как шарахнет марш тореадора! Нескладно, фальшиво, зато так громко, что оглушенное застолье взвыло.

— Черт тебя забирает, что ли! Шума от тебя, как от пресса стотонного!

Баянист замолк, надулся, но затем глотнул теплого пива, повеселел и рванул «барыню». Участники пикника задвигались. Женщины повскакивали первыми, пустились в пляс, захлопав ладошами. Отяжелевшие от сытной еды мужчины раскачивались неохотно, топтались по–медвежьи в середине круга и с усердием пневматических молотов давили каблуками белые головки ромашек.

«Основательно топчут ковер, созданный природой лично…» — усмехнулся Ветлицкий, вспомнив недавние громкие слова Круцкого.

— А вы что же? — спросила, подходя к нему, Лана и топнула несколько раз. — Ну? Как вам не стыдно? Девушка приглашает его, а он… Ну‑ка, вставайте!

— Мы не по этому делу, — развел руками Ветлицкий.

— Не хотите?

— Право, не умею.

Лана надула губы, но тут же встрепенулась, бросила насмешливо:

— А что? Это не страшно. Говорят, плохие танцоры бывают хорошими мужьями!

И крутнувшись на каблуках, исчезла в плясовом вихре.

Ветлицкий встал, подошел к группе мужчин, толковавших о чем‑то. Среди них — высокий худой секретарь парткома Пчельников.

— Надо везде и всюду, — слышался из группы поучительный голос Круцкого, — воспитывать у рабочего человека чувство гордости. Классовой гордости! Он должен гордиться тем, что принадлежит к авангарду человеческого общества. Если рабочий сознает свою роль, он горы свернет.

— Гордиться, конечно, надо, но в меру, а то самого, гляди, разопрет в добрую гору… — сказал насмешливо секретарь Пчельников. Круцкий замахал отрицательно рукой.

— Я не имею в виду примитивной гордости, чванства вульгарного. Я говорю о той гордости, которая появляется как следствие приобщения к высшим культурным ценностям. Нынешний передовой рабочий рассуждает со знанием дела о Пикассо, о симфоджазе, о новых вернисажах. Происходит как бы обратная связь, и это поднимает рабочего на высшую степень духовного роста. Думается, — посмотрел Круцкий в сторону председателя завкома Глазова, — следует почаще устраивать различные коллективные культпоходы.

«Вот чертов демагог! Как ловко расшаркивается перед рабочей массой! Лихо жонглирует. «Авангард, гордость, беспредельные возможности, тра–та–та!..» Вон сидит Катерина Легкова, авангард, орден недавно получила за то, что сама по сути автомат. Ей ли до симфоджаза после восьмичасовой смены на прессе, ей ли до Пикассо, если дома ждут дети, для которых надо рыскать по магазинам…

— …Величие… предначертания… космос… галактика…

В это время со стороны поляны, где стояла машина Хрулева, раздались шум, громкие возгласы.

— Эй! Братцы, народ, слушайте!

— Колька, включи скорей транзистор!

— Тише, вы!

— Еще один наш корабль в космосе!

— Женщина в космосе! «Чайка»!

— Ух, ты! Да за это… Васильич, ставь народу бочку пива!

*— Ур–р-ра нашим девкам!

— Вот, товарищи, еще одно событие века, — воскликнул Круцкий, — и мы с вами его непосредственные участники потому, что и наши подшипники работают сейчас в бездонном небе во славу Родины!

Ветлицкий не стал больше слушать ораторствующего Круцкого, побрел за пределы поляны, заглядывая попутно в гущу подлеска. Он знал своих наладчиков — хватят лишку, значит, будут завтра думать не о работе, а о похмелке.

Нередко случается так, что в лес влюбляются именно те люди, которые выросли в степях или горах. То же и с Ветлицким. Детство и юность прошли на берегах Волги, где леса давно извели, видел их больше в кино да на картинах Шишкина, а все равно наибольшее наслаждение бывает у него при встрече с лесом.

Вот и сейчас, незаметно для самого себя, он все дальше и дальше уходил от ромашковой поляны. Уже не стало слышно людских голосов, звуков баяна, впереди, за ольшаником показался — другой, смешанный с березками. Ветлицкий вошел в него и замер с приподнятой ногой: впереди в траве гордо краснела головка подосиновика — едва не наступил на нее. Вынул нож, срезал первый в этом году настоящий гриб, насадил на прутик и пошел дальше, не глядя куда, шаря по земле глазами неопытного грибника.

Мягкая тишина нарушалась лишь хрустом валежника под собственными каблуками, никли притомившиеся на жгучем солнце березы, под ними то чернуха выглянет из‑под кустика зеленого, то блеснет застенчиво лисичка под хвойной тенью и вот — ноги сами останавливаются у старой осины, у подножья которой словно пушистый коврик расстелен — густо зеленеет чистейший мох. Ну как удержаться, ну как не потрогать, не погладить, не припасть на минутку разгоряченной щекой?

Ветлицкий всем лицом прижался к прохладным ворсинкам, к благоухающим горьковатой сыростью опавшим листьям. Над головой жужжала залетная пчела, в зарослях копошились зяблики, откуда‑то появилась кукушка и принялась отсчитывать кому‑то года. Ветлицкий слушал лесные голоса, слушал перекрывавший их рокот козодоя и не заметил, как задремал.

Разбудил его негромкий шепот:

— Не трожь, а то еще стукнет. Он выпивший.

— Не–е… он так…

— Выпившие храпят. Это грибник, видишь, сколько на прутике подосиновиков?

Ветлицкий приоткрыл глаза, возле него топтались две пары детских ног в кедах и еще пара — в сандалиях. Потряс головой, приходя в себя.

Мальчики — один с корзинкой, два — с полиэтиленовыми мешочками отступили чуть назад.

— Откуда вы, ребята?

— Мы?

— Ну да.

— Из пионерлагеря...

— Мы заготавливаем лекарственные растения, — показал один из мальчиков на корзинку, полную зелени.

— А–а-а… — Ветлицкий взглянул на часы. — Вот это вздремнул на природе!…

— А мы подумали, что вы… — замялся мальчик.