Слепые по Брейгелю - Вера Колочкова

— Да, Валя. Я счастлив.

— И назад тебя не тянет? Только честно.

— Да не в том дело, Валь, тянет меня или не тянет. Тут другое… Тут привычка берет верх. Привычка, которая называется беспокойство.

— Да я понимаю, это ты правильно сказал. Ты привык о ней беспокоиться. И она привыкла, что ты беспокоишься. Приучила тебя к этому, сняла с себя лишнее беспокойство. Да уж, язык сломать можно. Беспокойство на беспокойстве сидит и беспокойством погоняет. И получается не жизнь, а маета какая-то. Для тебя — маета. А я тебя полюбила, Саш. И хочу, чтобы твоя жизнь была не маетной, а счастливой. Все, Саш, все! Ты сделал там все, что мог! И отдал от себя все, что мог, до последнего! Считай, твое время обратный отсчет начало, в счастливую сторону. Надо и тебе пожить, чтобы о тебе беспокоились. А я буду о тебе беспокоиться, Саш. Мне так хочется о тебе беспокоиться. И вообще, давай закроем эту тему, хотя бы на сегодня. Давай отдыхать будем. Пить вино, есть шашлыки, смотреть друг на друга. Отдыхай, Саш… Душой отдыхай. Здесь твой дом, здесь тебя любят.

Утро понедельника она провела, сжав зубы. Все делала через силу, подгоняя себя внутренней командой. Будильник звонит, вставай — так надо. Теперь в ванную… О завтраке подумать страшно? И не надо, не думай. А вот в порядок себя привести нужно. Волосы уложить, глаза подмазать, махнуть кисточкой с румянами по бледным скулам. Вот, уже и на человека похожа… Правда, очень относительно похожа. Но ничего, из дому выйти можно. И на работу можно идти. Можно, можно, и не трясись так, будто на сцену в голом виде выталкивают!

А ведь и впрямь будто на сцену. И будто в голом виде. Сегодня все внимание сотрудниц на ней сфокусируется, еще бы, такая новость! Машу муж бросил! Наверняка Лена с вечера всех оповестила, не смогла до утра дотерпеть. Уже поахали и поохали в телефонные трубки, первые сливки с новости сняли и съели. За ночь переварили, теперь кровожадных подробностей хочется. И чтоб в самое нутро заглянуть, поколупать там, где больнее…

Ах, если бы она умела быть сильной. Если бы умела обуздать эту дрожащую внутри подавленность, этот первый стыд женщины-брошенки. Ведь другие умеют как-то. Или никто не умеет, а только притворяются? Или наоборот, только она одна не умеет?

Еще и опоздала на десять минут… Все уже на местах, придется идти к своему столу, как сквозь строй. Под чужими любопытными взглядами, точно под шомполами. Любопытными и торжествующими. Да, торжествующими, а что делать? Раньше она одна среди них была — благополучно замужняя…

Наверное, ей это наказание за гордыню. Смотрела на них — на Лену, Таню, кассиршу Лилечку, на главбуха Веронику Сергеевну с другой стороны баррикады, причем баррикада эта казалась незыблемой. И в разговорах «за жизнь» почти не участвовала, помалкивала отстраненно. Да и что это были за разговоры? Основная их тема — ах, как нам, бедным, не замужем плохо. А кто замужем, тому хорошо. Да, надо признать, такое отстранение было приятным, даже некие дивиденды собственной значимости давало. Некие знаки отличия, счастливой женской избранности. Глупо, конечно, но ведь так и было…

А еще она любила прихвастнуть, так, ненароком, вставить в разговор словцо. Вроде того — а вот мой Саша, например… Или — да Саша никогда бы не позволил, чтоб я… Да плюс еще капризное пожатие плечиками, да будто жалуясь на излишнюю мужнину заботу. Такое кокетство почти детское, стыдно вспомнить. Дококетничалась, несчастная, теперь получишь откат по полной программе. Теперь уж оторвутся на тебе всем коллективом — Лена, Таня, кассирша Лилечка, главбух Вероника Сергеевна! Все тебя сунут фейсом об тейбл! И правы будут!

С перепугу рванула на себя дверь бухгалтерии, вошла, запыхавшись.

— Всем привет! Вероника Сергеевна, простите за опоздание, сама не знаю, как получилось!

И пошла к своему столу, спиной чувствуя напряжение тишины. Даже не поздоровались, растерялись, что ли? Наверняка ведь только сейчас о ней говорили, а она вошла, и замолчали. Да и по лицам все видно. У Лены лицо виноватое, у Тани — немного обескураженное. Видимо, последняя фраза за ней числится, на взлете задушена. А Лилечка часто-часто моргает глазками, ей неловко. Прямо застывшие фигуры из финальной сцены «Ревизора», ни больше ни меньше! Только у Вероники Сергеевны выражение лица более-менее человеческое, деловое, как всегда. Она первая и откликнулась на ее приветствие:

— Здравствуй, Машенька, здравствуй… Ну, как отдохнула? Как там Испания поживает, ничего?

— Все хорошо, Вероника Сергеевна, спасибо. Отдохнула отлично. А у вас как дела?

— Да тоже, в общем… Работаем вот… Ты мне перед отпуском справку за апрель по движению средств не отправила, а я у тебя в базе ее не нашла.

— Да? Странно… Я точно помню, что вам отправляла. Сейчас посмотрю…

— Да не срочно, Маш. Чаю хоть попей, вон, Таня сладкий пирог принесла. Вкусно.

— Да, Маш… — подала голос Таня, такой жалостливый, будто она была как минимум при смерти. — Я знаю, ты такой пирог любишь… С курагой, с изюмом… Тебе сейчас много надо сладкого есть, для нервной системы.

— Марь Сергевна, давайте, я вам чаю налью! — мячиком подскочила со своего места Лилечка, крутнувшись на стуле. — Вам покрепче, да? Чайник подогреть? Или вы сильно горячий не любите?

Так. Понятно. Видимо, от неловкости жалостливое сочувствие поперло. Кто его знает, в каких они выражениях тут изгалялись минуту назад. Нет, а ей-то чего теперь, так и принимать все это?

Глянула на Лену, та быстро отвела глаза, уставилась в монитор. А щиколотка под стулом подрагивает нервно, прямо ходуном ходит.

Нет, надо прекращать все это. Разом. Невыносимо же.

Набрала в грудь воздуху, хотела улыбнуться, но не получилось. На выдохе выпалила скороговоркой:

— А у меня новости! Пока я в Испанию ездила, меня муж бросил!

Немного на истерике вышло. Зато сразу легче стало, будто по комнате разряд прошел. Теперь, главное, не расплакаться. Теперь пусть высказываются легально, а не шепчутся за спиной.

— Маш… А кто, кто его увел-то? — первой бросилась любопытством вперед Таня, и стало понятно, на какой ноте закончилась пресс-конференция по случаю инцидента, пока она не открыла дверь.

— Его начальница, Тань. Он у нее водителем служит.

— Да ты что?! — вытек у Тани из груди свистящий шепот. — Ни фига себе… А ты куда смотрела? Неужели не замечала ничего подозрительного?

— Нет…

— Зачем-то еще в Испанию потащилась! Одна! Ты ж раньше никуда без мужа не ездила! Как тебя угораздило-то, Маш?

— Я не одна. Я с подругой ездила.

— Да это все равно что одна! Да разве можно, Маш? Ну, ты даешь…

— А мне, Маш, между прочим, сразу не понравилось, что у твоего Саши начальница — баба! — высунулась из-за монитора Лена. — Он где-то полгода назад к ней устроился, да? Я помню, ты говорила. Я еще тогда хотела тебе сказать, да постеснялась. Он же у тебя такой… Добрый такой, вежливый, вусмерть порядочный. За такими знаешь как всякие стервятницы охотятся? Ой, я не могу прямо… Как ты мне вчера сказала, с тех пор все думаю, думаю… И как ты это все переживешь?..

— Ну, ты ж пережила как-то! — ехидно перебила Лену Таня. — Тебя ж вроде тоже, того! Год назад муж бросил! У Маши-то ситуация полегче будет, у нее детей на руках не осталось, дочь уже взрослая, самостоятельная. Так что не равняй, себя в первую очередь пожалей!

— Ага, тебя не спросили, кого мне в первую очередь жалеть, — пробурчала Лена, сощурившись и явно подыскивая слова для более достойного ответа.

Не хватало еще, чтобы они сейчас вокруг этой темы собачиться начали, и без того друг друга недолюбливают. Вон и Вероника Сергеевна насторожилась, бровь подняла. Она женщина выдержанная, терпеть не может бабских перепалок. Глянула на нее с сочувствием, будто извиняясь за Лену и Таню, произнесла тихо:

— Ты, Машенька, главное, первое время перетерпи, потом легче станет. Я ведь тоже через подобный опыт прошла, знаю, что говорю. А самое главное — не вздумай себя жалеть. Когда себя жалеешь, то и впрямь жалкой становишься. Нет, это сразу, сразу ломать надо… Если ты сейчас эту жалкую жалкость в себе не сломаешь, годами с ней внутри будешь ходить. И кончится тем, что она тебя сожрет окончательно. Как женщину сожрет, как человека, как личность. Поняла, о чем я?

— Да, Вероника Сергеевна, поняла, спасибо вам. Спасибо…

Хлюпнула носом, не удержалась-таки. Слишком уж много сочувствия было в интонации Вероники Сергеевны. Настоящего сочувствия, искреннего, без примеси злорадного любопытства. И слова хорошие, правильные. Она бы и сама что-то подобное могла сказать — при других обстоятельствах. Если бы речь шла о ком-то другом. А так… Обесценивается это замечательное сочувствие, вот что. Грех признавать, но даже оскорблением слышится. Может, потому, что его волей-неволей приходится примеривать на себя? И последняя надежда уходит, когда сочувствие звучит убийственной искренностью? В таком случае пусть уж лучше Лена с Таней любопытно злорадничают! Да, как ни странно…