Пьяная Россия. Том первый - Элеонора Кременская

Я молчал и пожирал глазами внучку. Она дичилась, но поглядывала. Зовут Настя.

13-е (Месяц сего года)

Размечтался о девчонке-соседке. Настей звать. И вот результат. Из больницы вышел. Выписали. Сказали, дома долечишься. Подумаешь, какой нашелся. Всего-то ребро сломал, легкое ребром пробил. А пациент из седьмой палаты хребет переломил, пьяным с пятого этажа сиганул, жить надоело и ничего не жалуется, дома лежит-полеживает, жена его заместо медсестры уколами потчует, услуги медиков нынче дороги, легче самому научиться уколы себе вкалывать, наркоманы же могут.

Нет, я не жалуюсь, но все же этот из седьмой палаты целый месяц в больнице провалялся перед тем, как его домой вышибли, а я лишь три дня! А у меня ребро сломано, легкое пробито, с присвистом разговариваю, потому как передних зубов нету!

Я к главврачу пошел. А он улыбнулся мне дежурной улыбкой и по спине меня, по-отечески постучал, мол, ты кто? Ты – человек обыкновенный, не богач, а стало быть, нам, врачам, ты не интересен.

А у меня ребро сломано, легкое пробито, с присвистом разговариваю, руку переломил, нервный тик правого глаза получил, так что не знакомым людям все кажется, будто я им подмигиваю.

Пошел правды в соседнюю больницу искать, психиатрическую. Там, хорошо. Пациенты по стенкам слоняются, сами с собою разговаривают, себе же поддакивают, ну точка в точку, как обычные люди по сотовым телефонам.

Главврач психиатрической на меня посмотрел, выслушал, посочувствовал и записал меня в клиенты своей больницы.

А у меня ребро сломано, легкое пробито, с присвистом разговариваю, руку переломил, нервный тик получил да еще и голова затряслась.

В психиатрической и переломы мои решили полечить. И хотя я – человек обыкновенный, не богач, а выписывать меня не торопятся. А мне того и надо, глядишь, ребро срастется, легкое поправится, рука как новенькая станет, тик пройдет, а голова трястись перестанет. Я ведь как эти увечья получил? Пошел к соседке с цветами, Настю повидать, а там ее ухажер, здоровенный десантник на побывку из армии приехал. Я же не знал, я же думал, будто Настя для меня одного предназначена. Казалось мне так. Считал я, что она сидела-посиживала с бабушкой своей и меня, такого хорошего, дожидалась. А тут десантник! Неожиданно и обидно! До крыльца я кубарем летел, а как с крыльца слетел, так и забылся.

А в психиатрической хорошо. Тихо. Вон в пятую палату самоубийцу с переломанным хребтом определили, опять, говорят, попытался сигануть на тот свет, ан, не вышло! Жена его воркует, ухаживает, а он на нее волком глядит и молчит, ну ничего, подлечат. Врачи, здесь, хорошие, старенькие, еще советской закалки и, стало быть за народ, страдающие. Недавно, женщину больших форм, что я в трамвае да в общежитии видал, тоже сюда доставили. Оказалось, одиноко ей чего-то сделалось, ну и наелась таблеток. Хорошая женщина, две кровати заняла, пружины под ней скрипят, но держатся.

Бабка Клава с братом моим принесли мне недавно кастрюльку с холодными котлетами, так пойду, угощу свою новую знакомую, чего уж там, от судьбы бегать…

Баянист

Ранним утром Первого мая Федор Иванович Колесников, пенсионер со стажем, причесался, спохватился, что позабыл умыться, почистил зубы и потрогав обросший щетиной подбородок тут же начисто сбрил всю шерсть. Тесный старинный костюм трещал по швам, и он грустно усмехнулся своим мыслям: «Вырос!» Обтер тряпочкой запылившийся футляр от баяна, проверил и сам инструмент.

Тульский баян ответил обрадованными переливами. Приободрившийся Федор Иванович щелкнул напоследок ногтем в одну из многочисленных фотографий, висевших в рамочках на стене, где ему улыбались выпускники по классу «Баян» музыкальной школы номер семь города Ярославля. Впрочем, Колесников продолжал преподавать и, несмотря на почтенный возраст, более восьмидесяти лет, бегал по жизни бодрячком, не собираясь сдаваться на милость болезням и смерти.

Колонна единороссов сгоняемая со всех сторон суетливыми распорядителями только-только начала формироваться. Белые, голубые, красные флаги, составлявшие в целом триединство русского флага, трепетали на холодном весеннем ветру. Солнце светило ярко, но не грело. Люди поеживались, переминаясь с ноги на ногу, боязливо оглядывались на присутствующих здесь же начальников. Все они и власть имущие, и простые смертные совсем не рады были предстоящему шествию, но «дежурные» улыбки на всякий случай натянули на посиневшие от холода губы.

Федор Иванович оказался как раз, кстати, со своим тульским баяном. Когда он развернул мехи и послал в толпу людей звуки плясовой музыки, когда пошел частить простые народные частушки про любовь да нелюбовь, куда только и девалось уныние витавшее, несмотря на яркое солнце, над толпой.

Баян перелетел за спину артиста, виртуоз продолжал играть, как ни в чем не бывало. Толпа дружно, без раздумий, отдалась во власть русских плясовых.

Сказывалось всеобщее равенство, мужики с силой топали, им в ответ топали женщины. Частушки, одна заковыристее другой перелетали от одной стенки танцоров к другой. Не уступая ни на пядь, будто от этого зависела вся их жизнь, лихие частушечники яростно сверкали друг на друга глазами и горделиво подбоченившись, наступали.

Русские всегда останутся русскими, при каком угодно правительстве всегда, тем более, что правители приходят и уходят… Скоро вокруг баяниста выстукивали каблуками, подпрыгивали, пускались вприсядку разные ловкие танцоры. Над головами неслись слова веселых частушек. Молодежь, удивленно хлопая ресницами, подвигалась поближе, находя народные частушки весьма похожими на моднявый реп.

Сияя начищенными трубами, протопал вперед сводный духовой оркестр и скоро под звуки марша, колонна единороссов двинулась к центру города.

Колесников помахал им вслед, свои ведь, русские люди, просто подневольные! Заставили! Куда денешься? А не явись, попробуй-ка на первомайское шествие, выживут из учреждения, вышибут с завода, куда пойдешь, чем будешь детей кормить?

– Плавали – знаем! – вздохнул Федор Иванович.

Через полчаса отхода огромной толпы единороссов на том же месте стали собираться немногочисленные коммунисты.

Им он играл светлые советские песни. Старики с чувством в голосе пели, им вторили плачущие ностальгирующие старухи. Колонна формировалась, баянист притягивал людей мелодиями полузабытых песен.

И вот, украшенный красным бантом, прикрепленным к петлице пиджака, сияющий от счастья Федор Иванович двинулся вслед за маленьким духовым оркестром.

Красные флаги реяли над стариками. По пути, постепенно к шествию присоединялись прохожие среднего возраста, молодежь не отставала. Активисты шествия тут же передавали новеньким красные бантики, ленточки, бумажные флажки, яркие воздушные шарики.

Старики пели и шумно шагали в ногу. Колесников, подхватывая на лету боевые марши духового оркестра и ловко подстраиваясь, помогал своей музыкой всеобщему ликованию.

Холода никто уже не чувствовал. Федор Иванович заметил давешних танцоров, они сумели сбежать с митинга единороссов. Довольные, легко присоединились к демонстрации коммунистов, что было для них куда как привычнее, нежели лживые отчеты, речи сегодняшних управителей России.

После короткого митинга коммунисты не спешили расходиться. Колесников играл, а в перерывах потрясая уставшими руками, слушал отрывистые речи окружающих его людей:

– Я – советский человек! – ударял себя в грудь один худощавый старик. – У меня ни копейки за душой!

– Вот, лично тебе, сколько денег для счастья надо? – прозвучало где-то совсем рядом.

– Купить дом, – забормотал в ответ не молодой уже мужик, по виду простой работяга, – как минимум дом миллион рублей стоит. Трактор, дойную корову, мебель, по мелочи что-то, одним словом, на все про все тоже миллион рублей уйдет. «Уазик» не помешал бы, итого три миллиона рублей вполне хватит!

– А президент наш каждый месяц зарплату в три миллиона рублей получает! – съехидничал кто-то из толпы.

Ему ответили недоверчивым молчанием. Наконец, переварили информацию и ахнули:

– Это сколько в год? Куда ему такая прорва денег?!

Колесников вовремя разрядил накалившуюся обстановку плясовой мелодией.

До самого вечера ему не давали уйти. Песни, частушки, разговоры крутились вокруг баяниста резвым ветерком и высокое чистое небо сияло над головами собравшихся. А в центре города, на большой площади единороссы в пику коммунистам устроившие концерт не знали, что поделать с толпами пьяных гуляк набежавших отовсюду, на праздник жизни. Бутылки катались под ногами прохожих и скоро брезгующие подобным зрелищем добропорядочные не пьющие горожане перекочевали к коммунистам, затертым властями на небольшой дворик возле городского театра. Из толпы горожан вынырнули ученики Колесникова и он смог отдохнуть, передав свой инструмент в надежные руки молодых баянистов. Виртуозов среди них хватало.