Один человек и один город - Вероника Евгеньевна Иванова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Но что же мне сказать сенатору? Как подобрать слова? Просить? Может быть, умолять? Нет, это выглядело бы подозрительно. И позорно. Разговаривать на равных тоже не получится: мне нечего предложить, кроме верности и преданности, а такого добра у Джозефа Линкольна хватает и без меня. Не удивлюсь, если к офису каждый день длинные очереди выстраиваются.
Попробовать надавить на жалость? Глупо. Намекнуть на семейные ценности? Пустой звук. Из всего разнообразия способов остается только запугивание, однако оно… Как ни крути, а от признания в грехах прошлого больше всех проиграю я.
Что же получается? Нам и поговорить будет не о чем?
– Приехали.
О, так скоро? Да, до «Каса Конференсия» от дома всего ничего пути, это ведь первая треть вилла Лимбо. Почти пограничная территория, невидимая, но неприступная для тех, кому не повезло. Пока или уже.
За высокой оградой, стилизованной под стены настоящего дома, прячется все, что только можно пожелать душой и телом. И примерно каждый месяц меняется гамма интерьера. Стиль – реже. Здесь, на серединном Юге, все больше консерваторы, чем революционеры: дурачится только тот, кому напекло голову.
– Напитки, сеньор?
Не успел выйти из машины, официанты уже атакуют. В принципе, можно было остаться сидеть, опустив стекло, и тот же самый бокал оказался бы у меня в руках лишь минутой позже.
– Надеюсь, скучать не будешь?
А если бы я ответил: «Буду»? Что-то изменилось бы? Сенатор стряхнул бы с себя группу немолодых и нарочито скромно одетых негоциантов?
– Думаю, найду себе какое-нибудь занятие.
– Мы обязательно поговорим. Чуть позже. А пока… Развлекайся!
Собственно, больше ничего не остается, как медленно направиться по аллее к сияющему огнями дому. Мимо оживленно беседующих людей. Они знают меня, я знаю большинство из них, но сегодня мы делаем вид, что незнакомы. Взаимно и старательно.
– Фрэнк! Какими судьбами?
– Да вот, за сенатором увязался.
Не ожидал его встретить. Хотя, все правильно: где же ещё находиться взрослому мальчику, получившему право подписывать документы?
– Это здорово!
– Что именно?
– Ну, что ты здесь. Хоть будет, с кем поговорить.
– Думаю, тут и без меня…
Хэнк смешно хмурится:
– Без меня – тоже, поверь. Все эти сборища чертовски скучны, начиная со второго раза.
– А какой у тебя сегодня?
– Третий! - Хлопает меня по плечу, заодно убирая с дороги какой-то очередной немногочисленной, увлеченной разговором компании. - Ну их, к богу в рай… Я знаю одно местечко в здешнем саду, оттуда открывается самый чудесный вид на свете!
Хэнк не обманул: о долгой прогулке по зеленому лабиринту жалеть не пришлось.
– Нравится?
Загорелые стройные тела, резвящиеся в светлой лазури бассейна. Оголенные в рамках приличий, конечно же.
– Ну хоть кто-нибудь?
Откровенно говоря, что купальщицы, что девицы с подносами: фигурки, отличающиеся друг от друга только цветом напитков в бокалах. Все на одно лицо.
– Кстати, если тебе это кажется важным: они не продаются. От подарка, да, не откажутся, но подарок – не обязательное требование. Так что если вдруг захочешь устроить торжественное открытие спальни в своем новом доме…
– Уверен, что кто-то из них может захотеть? Они красавицы, но не дуры же, если получили приглашение сюда. А с меня взять нечего, ты же знаешь.
– Зато они не знают, - заговорщицки шепнул Хэнк. – Вон, взгляни! Кажется, ты ей приглянулся.
– Которой?
Часть 1.6
В указанном направлении девушек виднелось много, и увлечены они были скорее собой и друг другом, чем возможными кавалерами. Хотя одна время от времени и впрямь поворачивала голову, чтобы стрельнуть в меня взглядом.
– Хороша?
Я глотнул вина. Сухое, чтоб его!
– Для меня? Недостаточно.
– Кто же тебе нужен?
А и правда, кто?
– Она должна быть особенной.
– Похожей на… - начал было фантазировать Хэнк, но я его оборвал:
– Ни на кого не похожей. Единственной на свете.
– Хм. Полюбить, так королеву, проиграть, так миллион?
– Можешь смеяться, если хочешь.
– Да нет, не хочу.
Он тоже слегка приложился к бокалу, продолжая разглядывать купальщиц, фигуры которых в опускающихся сумерках начинали блестеть все заманчивее. А поскольку юные грешницы манят начинающих святых особенно сильно…
– Только не старайся осчастливить кого-то из них, ладно?
– Почему бы и нет?
Тщательно ухоженные тела, кукольные мордашки, подрисованные до полного совершенства, грация детей природы и алчный огонек в глазах. Они не жертвы. Они – охотницы.
– Не оценят твои старания.
– Ты сегодня совсем злой, Фрэнк.
– Разве? – Я поставил бокал на поднос отирающейся вокруг нас официантки. – Посмотри внимательнее. Каждая из них прекрасно понимает, что приписана к Вилла Лимбо. Рассчитывать на счастливый случай и благодушно настроенного богача, который заберет бедняжку с собой, к горным вершинам другого мира? Да они бы рассмеялись тебе в лицо, если бы не тешили себя надеждой урвать хотя бы кусок от твоего пирога! Но нет, будут покорно сносить все, от шуток до оскорблений, послушно улыбаясь. Им не нужна другая судьба. Никому здесь другая судьба не нужна.
– А как насчет тебя?
– Я – с обратной стороны.
Только теперь уже непонятно, с какой именно. Сенатор ведь может и отказаться помочь. Или не проявить достаточно заинтересованности, что, впрочем, одно и то же.
– И тебе никогда не хотелось шагнуть…
– В грязь?
Я там уже был. Недолгое время, но мне успело не понравиться.
Плохо, когда тебя считают безгласной вещью. Но когда тебя вообще не замечают, ещё хуже. «Иди погуляй, мальчик, пока мы с твоей мамой… побеседуем». Я обычно не соглашался, хотя это было намного больнее, чем слушать гомон толпы и притворяться, будто ничего не происходит. А она знала, что я рядом. Мама. И мне казалось, что моя близость успокаивает её. Все-таки успокаивает, хотя и немного пугает тоже. Наверное, чувствовать, что в нескольких футах от тебя находится человечек, способный на все – не самое дурное ощущение на свете. Я бы хотел попробовать, по крайней мере. Даже если бы боялся этого больше смерти.
– Они такие же люди, как мы, Фрэнк. Они любят и ненавидят, создают семьи, работают… Почему ты отказываешь им в человечности?
– Я? Им отказал кто-то другой. Кто-то там, наверху.
– Подумай, Он ведь
