Именно это - Инго Нирман

Девушка остановилась перед Ребеккой и уставилась на нее. Подхватила спадающие джинсы, вовремя сдвинув ноги, чтобы удержать их. Поддернула их, точно обруч для хула-хупа, и пошла дальше.

То и дело на глаза Ребекке попадался один и тот же мужчина. Он подходил то к тем, то к другим, где в кружке еще было место; к одиночкам он не подходил никогда. Уходил лишь, когда оставаться дальше было невозможно.

Его отгоняли, правда, не тычками, а взглядом. Когда взгляды начали сыпаться со всех сторон, деваться ему стало некуда. Запутавшись в них, точно в паутине, неспособный больше пошевелить ни рукой, ни ногой, он превратился в тяжелый кокон, упал и покатился прочь. Получив еще пару тычков, он потерял скорость и замер на месте.

Проигравшими в этой игре были те, кто в нужный момент не успел отойти в сторону, поленившись заметить, что прижиматься уже начали, а танец перешел в совместное прыганье. Теперь никто не мог выйти из круга, даже если его охватит паника.

Потные, бухие — толпа стиснутых, ополоумевших кусков плоти в клубах тумана. Казалось, что они даже музыку затоптали. Всем хочется счастья, а жизнь все равно не может предложить им ничего лучше этого бала-маскарада и перетоптывания заплетающихся ног.

При этом клуб считался элитным, чужих не пускал и рекламы о себе не давал. В мозгу у Ребекки смешались все кабаки, где надо было платить за то, чтобы тебя хорошенько стиснули. Все они объединялись в одну бесконечную вечеринку, странным образом походившую на крытый лагерь для беженцев, где санузел один на сотни человек. Негде взять даже простыни, чтобы завернуться и укрыться от всех.

И не важно, какие наркотики она принимала, пила ли пиво или пускала себе кровь. Ребекка хотела — не зная, куда идти и где искать — напиться до своего естественного предела. Она сползла на пол, готовая к тому, что ее затопчут. Но ничья нога не коснулась ее — ноги всем уже лень было поднимать. Поднимешь — потеряешь место в круге.

Она уселась на корточки, прижав к себе колени так плотно, что они заболели, и попыталась успокоить дыхание.

Кто-то наконец решился подойти к ней. Не из сочувствия — он не собирался оказывать ей первую помощь. Его заинтересовала ее поза. Не потому, что поза могла показаться сексуальной, хотя она и вправду полулежала. От «сидя на корточках» до секса дистанция гораздо больше, чем от «стоя», она сама успела в этом убедиться. Он думал, что она испугалась чего-то, но испуг прошел, оставив о себе только запах пота.

Ей было жаль, что все уже кончилось. Конец близился, неторопливо, но гадко. Те, кто дотерпел до сих пор, раздевались, показывая свои лифчики-сеточки, трусики-стринги, какие-то знамена вокруг пояса, отовсюду торчащие веревочки и а-ля бомжовые, но чистые лохмотья. Может, и ей стоит закатать свою футболку выше грудей? Оставшиеся мужчины казались совершенно беспомощными, это было некрасиво. Впрочем, надолго это не затянулось: настала ночь.

Что меня ждет — не важно, главное, оно приветствует меня, светясь. Улыбаясь тихо и немножко чопорно, я исчезаю, прощаясь, чтобы наконец вернуться домой и произнести невысказанное.

Язык у Ребекки болел, рот пересох так, что больно было глотать. Ее не просто мучила жажда, она не только устала и хотела в сортир, ее терзала невыплеснутая злость. Она попалась на ложную — такую красивую! — приманку. Под ее отяжелевшими веками оживали неведомые силы. К сожалению, ни одна из них не могла избавить ее ото сна.

Ее голова упала на пол, рядом со стенкой. Тела над ней продолжали свое движение, потом она вдруг оказалась наверху. Кто-то поднял ее, поставил на ноги. Потом опять. Кадр — обморок — еще кадр: с каждым новым просветлением ее беспокойство росло. Чья-то голова снова стукнулась о твердое. То ли она сама, то ли еще кто-то твердил: «Открой, открой!», но глаз не открыла, потому что знала, что череп лопнет.

Она пришла в себя. Двигаться не хотелось, пахло чем-то кислым. Встала без усилий и, чтобы развеяться, вышла в мерцающий свет.

Последние посетители разбредались по сумеречным улицам. Было еще не поздно. Ребекка села в машину, стоявшую с распахнутой дверью, как будто дожидаясь ее. Машину заносило на резких поворотах. Вроде бы она сначала сидела справа, а теперь оказалась слева.

Она знала, что что-то защищает ее — возможно, это был ее постепенно уходящий хмель. Надо же было так напиться. Город раскрывался перед ней в привычных словах и картинках. Они приходили так чудненько, поодиночке: Скорость, Улочки, Безымянность, Огни в темноте, Огни на свету, Несуразности, Однообразие.

На эту ночь у Ребекки был волшебный пропуск, означавший «проход всюду», даже там, где она никогда не бывала, вот только проход туда был узок настолько, что она могла лишь заглянуть в щелочку, хотя сжималась и извивалась, как никогда. От памяти ее избавили. Она могла вспомнить все, что хотела, но это тоже были картинки, как игрушечные домики или улицы. Только эта улица была настоящая.

Машина неслась, не зажигая фар, по еще темным улицам, потом заехала в лес. И остановилась. Сосед и соседка взяли ее под руки и побежали, спотыкаясь, но не останавливаясь, по прохладной темной траве. Вырвавшись, Ребекка обогнала их на пару метров и поняла, что лучше упасть. Лежала, безучастно глядя на приближавшихся к ней людей. Хотела поймать их взгляд…

Притворилась спящей. Когда они прошли мимо, перевернулась на живот, одна подушка под животом, другая между ног. Кажется, с ней заговаривали, но она почти ничего не слышала из-за сплошного писка и чириканья вокруг. Ее опять подняли, она не протестовала, но открывать глаза не стала, и своими ногами тоже не пошла.

В парке

Почувствовав на веках тепло восходящего солнца, Ребекка невольно открыла глаза. Высокие деревья, которые в сумерках, казалось, тесно окружали ее, теперь тянулись к чистому голубому небу. Те зеленые массивы леса, которые она раньше видела только издали, вблизи оказались молодыми посадками, перемежающимися квадратами черной земли на холмах, отделяющих город от парковой зоны.

Парк был прозрачен, взгляд нигде не упирался в лесную чащу. Вскоре она почувствовала, что ей хочется только одного: отрешиться от мира, где, куда ни глянь, господствуют распланированные кем-то перспективы — пусть кругом будет одна лишь по-утреннему мокрая трава, сверкающая в тоненьких лучиках света.

Она нашла такое место — достаточно было лишь протянуть руку и перенести вес тела на другую ногу, — как вдруг откуда-то послышалось: «Эй!..» Послышалось? Это был тот лес, куда Крис завлекла Бруно. Лес прозрачен, укрыться негде, — может, у нее с ним тут ничего и не было? Или она хотела дать ей наводку на этот парк, который, укажи она на него прямо, превратился бы в метафорическую загадку: все пути открыты, все следы зарыты, есть клочок земли, что мы там нашли?

Ребекка вспомнила о высотках, где люди в окнах издали демонстрируют друг другу себя. Тот, другой, платит за столько же квадратных миллиметров, зарабатывает столько же, сколько ты, и встретиться вам до сих пор не давал лишь случай. Люди ведь обычно редко выходят за пределы круга старых знакомств, да и потом всегда в него возвращаются.

Она подумала о фильмах, посвященных жизни большого города: там тоже действие обычно начинается лишь после того, как кто-то случайно встретит кого-то на улице. Или пусть не случайно, а в привычном, знакомом обоим кабаке, в обычное время. То, что они нашли друг друга, свидетельствует о том, что они стосковались по реальным приключениям, потому что виртуальная прокрутка своих возможностей им уже надоела.

Высотки теснились, как загорающие на лужайке. Там тела хоть соблюдают дистанцию, старательно делая вид, что в упор не видят соседей. Та решимость, с которой они разоблачались на глазах у всех, давая поблажку своим в остальном незыблемым идеалам, обеспечивала им защиту. Половая принадлежность забыта. Так окна, если не считать верхних, недосягаемых этажей, и этажей самых нижних, обрезают тело до пояса.

Зачем так печься об интимной сфере, когда — хоть лежи на солнечной лужайке, хоть живи на самом солнечном этаже — все мы настолько, до умопомрачения, похожи друг на друга? Ребекка видела высотки, стоявшие так близко, что пространство между ними сливалось. Накрытые тенью другого, они зажигают все огни, чтобы только продемонстрировать себя. Один шаг — и ты уже в чужом уютном гнездышке, читаешь через плечо его почту или подслушиваешь телефонный разговор.

Чего же люди боятся? Чего им скрывать? Только и знают, что возводят перегородки, за которыми переключаются на полное самообеспечение, — неужели только для того, чтобы окончательно посвятить себя жене и детям?

Лишенные комплексов аристократы и бомжи всегда подчиняли себе все доступное пространство. Те, кого они допускали до себя, перед кем откровенничали, будь они даже из других сословий, потом разносили все услышанное, увиденное и воспринятое дальше по миру. А дальше слава ли, позор ли зависели лишь от того, кому достанется секретная шкатулка, кто найдет ключ к ней и кого выберут посланцем. Но секреты придворного аристократа редко бывают ценнее секретов последнего нищего.