В Иродовой Бездне. Книга 2 - Юрий Грачёв

Однако душа юноши не застывала в этом холоде греха и разложения. Он часто молился — дышал горним воздухом небес, и это давало ему силу жить, А главное — Слово Божие, Евангелие — оно было с ним.

Вновь и вновь погружался он в музыку псалмов Давида. Теперь они не читались, а переживались. Лева припомнил, что, когда его исключили из школы, он учился на курсах пчеловодства, садоводства и огородничества, они проходили практику в садах. Лева носил тогда с собой красиво изданный миниатюрный псалтырь. В свободные минуты отдыха он читал его, старательно вникая в псалмы. Однако, несмотря на все его желание познать глубину псалмов, они были как-то своеобразно недосягаемы для него: он ощущал красоту их умом, но не сердцем. Теперь же, когда он проходил жестокую практику жизни, псалмы вошли в его сердце. Они словно стали его собственными, и ему отчетливо стало ясно, почему его предки, гонимые молокане, молились псалмами. В их страданиях, в их тяжелых бедствиях псалмы были так близки им, и они, обездоленные, гонимые, вопияли к Богу, молясь со слезами псалмами Давида. Так и Лева, не просто читал псалмы, а взывал ими к Богу всем своим существом.

— Что же ждет его впереди? Какой бы ни дали ему срок, здоровье уж подорвано. А он знал и слышал, как суров, как жесток режим этих, как их скорее в насмешку, чем всерьез, называли, исправительно-трудовых лагерей. Кого и как они «исправляли»?..

Лева не мог не думать и о другом. Кто знает, какой будет приговор? Быть может, придется уйти из жизни…

Ведь в перечне мер социальной защиты по второй части 10-го пункта 58-й статьи значилась и высшая мера — расстрел. И лишь при смягчающих обстоятельствах был оговорен срок заключения не ниже десяти лет.

Давно Лева не имел никаких вестей с Волги, не знал, что с мамой, с семьей, не знал, что с отцом и что вообще произошло за те месяцы, когда он находится под следствием: он был лишен всякой переписки… И снова один и тот же неотвязный вопрос: что его ждет?

Этот вопрос беспокоил не только его лично, но и любого из заключенных, у кого следствие было закончено и они ожидали решения без суда. Все они были как-то особенно задумчивы, чутко прислушивались к каждому стуку. По ночам ожидающих приговора внезапно вызывали. Куда? Зачем? В этап или еще куда — никто не знал. Они уходили и навсегда исчезали для товарищей по камере.

Много легче было, когда вызванному тут же объявляли приговор со сроком и тут же переводили в другую камеру — для этапа. Уголовникам было лучше всех. Они ждали суда, уходили на суд, и потом, обычно уже в тот же день, получали приговор и возвращались в камеру осужденных. Сидевшие с ними друзья быстро узнавали, кто какой срок получил. Иногда ожидающих приговора по 58-й статье вызывали с вещами и днем, и они исчезали в неизвестности.

«Только в Боге успокаивается душа моя» — думал Лева, глядя на окружающих. Ему вспоминались родные евангельские гимны, и, тихо напевая их, он ощущал прилив бодрости, силы, а когда он пел о Небесной Отчизне, его сердце ощущало новые, потоки любви. Вспомнился Леве и гимн, который, бывало, на собрании, перед его открытием, всегда предлагал спеть брат Ладин, старичок, тоже изведавший узы неволи:

«В край родной, в край родной,

В край родной страны,

В край мира, счастья, тишины

Стремлюсь я всей душой!

Ведь мир — не родина моя,

Ему душа чужда.

На небе дом мой и друзья,

Стремится дух туда!

К небесам, к небесам

Я поднял свой взор,

Я знаю, много близких там,

Я в мире до сих пор,

Жесток здесь бой, дни тяжелы,

И страшно мне в борьбе,

Темно среди греховной мглы

В скитальческой судьбе.

Недалек, недалек,

Злой борьбы конец.

Уж слышу песен я поток —

Идет к борцам Отец.

Чего глаз смертный не видал

И в мыслях не имел,

О чем я слухом не слыхал —

Там будет мой удел!

Надежда, вера и любовь, характерные для церковных песнопений окрыляли душу Левы. Мирские же, особенно тюремные, песни своей безысходной тоской навевали грусть. Такую безысходно тоскливую песню пели, например, заключенные в ожидании приговора:

В воскресенье мать-старушка

К воротам тюрьмы пришла;

Своему родному сыну

Передачу принесла.

Передайте хлеб сыночку,

А то люди говорят,

Что в тюрьме всех за решеткой

Часто голодом морят.

Тут привратник улыбнулся:

«Твой сыночек осужден,

Осужденный прошлой ночью

На покой отправлен он.

Его чехи расстреляли

У тюремной у стены.

Когда приговор читали,

Знали звездочки одни».

Пошатнулась мать-старушка,

Покачнулася, слегла —

У привратника невольно

С глаз скатилася слеза.

«Передайте, я купила

На последние гроши

Передайте заключенным

На помин его души».

Со слезами мать-старушка

От ворот тюрьмы пошла.

И никто про то не знает,

Что в душе она несла.

Сколько безутешных матерей, разбитых семей! Кому же назначено утереть эти слезы, утешить, дать радость? И в душе Левы зазвучал ответ:

Христос лишь Один,

Христос лишь Один

Утешит Он тебя…

Ожидающим приговора давали читать книги из тюремной библиотеки. У Левы особый интерес вызывали произведения Н. С. Лескова. Этот писатель не просто описывал окружающее, чаще всего простонародную среду, в чем остро ощущалась обостренная симпатия ко всему доброму и светлому в людях. Мир верующих, ищущих истину, был особенно близок Лескову, и писатель старался показать ценность добрых дел на фоне серой, однообразной жизни. Вот если бы все писатели обладали присущей Лескову глубиной и основательностью, — думал Лева, — они смогли бы передать миру, как велик Бог, как хорошо, живя в любви, нести добро людям.

— Конечно, — мысли Левы сделали грустный поворот, — мне-то, видимо, осталось жить недолго, может быть, всего несколько месяцев… Но как хочется передать людям хоть немногое из того, что я испытал в свои восемнадцать лет, убедить их, как чудно и дивно Бог ведет того, кто решает исполнить хоть толику из завещанного Им…

Дни тянулись однообразно и тоскливо. Подъем, утренняя уборка, выход на оправку, утренний чай, затем обед, ужин, поверка и ночь. Но в воздухе уже чувствовалась весна. Окна приносили запах тающего снега. Скоро будет тепло. А ожидаемого результата — нет, как нет! Уже многие из тех, что сидели с Левой и у кого следствие было окончено, одновременно с ним, получили срок (обычно он тянул на пять или десять лет, редко кто был осужден на три года) и были переведены в камеру осужденных. Случаев оправдания осужденных во время следствия без суда практически не было. Каждый, получив свою «порцию», направлялся в лагеря. Не ждал оправдания и Лева. «Да будет Твоя воля, Господи!» — смиренно уповал он…

Невольно мысли неслись вперед: если осудят, куда направят? Может быть, на Соловки? А там дорогие братья: Витя Орлов, Петя Фомин, Миша Краснов. Вот была бы встреча! Леве вспомнилась еще одна тюремная песня:

Соловки вы, Соловки,

Дальняя дорога!

Сердце ноет от тоски,

На душе тревога…

Да нет, говорят, в Соловки теперь уже не отправляют, теперь здесь, в Сибири, организовали огромный Сиблаг. Он ведет большие стройки и поэтому особенно, нуждается в дармовой рабочей силе. Но вопросы, касающегося места отбывания срока, по сути говоря, мало волновали Леву. Все свои тревоги и беспокойства он передал Всевышнему, ибо сказано в Слове Божием: «Не заботьтесь ни о чем, открывайте свои желания перед Богом».

Ну, а если расстреляют? Умирать не хотелось, хотелось пожить еще — хотя бы для того, чтобы рассказать людям, как дивно идти за Христом не на словах только, а на деле. Ну, а потом? Потом можно и домой…

Глава 11. Прославить Бога

«… Давая разуметь, какою смертью Петр прославит Бога».

Иoан. 21:19

Вся жизнь искренне верующего человека должна быть посвящена прославлению Бога. Однако не только жизнью своей славит Бога христианин, но и своей кончиной. Первые христиане слагали хвалу Господу не только своей верностью, добрыми делами, любовью к ближним, сама их смерть была также прославлением Всевышнего. Апостолу Петру было сказано, что он прославит Господа не только тем, что будет пасти овец Его, но и тем, как умрет. Некоторые спрашивают: могут ли люди, которые своею жизнью не прославляли Бога, прославить Его своей смертью? Да, могут. Но лучше, если мы являемся достойным Его благоуханием и в жизни, и в смерти.

В один из дивных ранних весенних дней, когда природа только готовилась ожить от глубокого зимнего сна. когда особенно приятно грело солнце, а его лучи проникали в камеру сквозь решетку и арестанты чувствовали их нежное и ласковое тепло, раздался голос надзирателя:

— Смирнский, собирайся с, вещами!