Распутин - Иван Наживин

Лакеи отодвинули стулья и осторожно, вежливо косились на широкую, бородатую фигуру Григорья; темные слухи о силе его при дворе дошли и до них. Как почетного гостя Григория посадили по правую руку от губернаторши. Лариса Сергеевна все смотрела на него выжидательно своими смеющими задорными глазками, ожидая от него какого-нибудь крутого словечка или какой-нибудь нелепости, о которой можно было бы потом со смехом и всякими преувеличениями рассказывать по городу. Григорий подметил ее усиленную внимательность и, вдруг погрозив ей пальцем, проговорил благодушно:

— Ну, ты смотри у меня… Стрекоза!

Лариса Сергеевна весело расхохоталась, и все улыбнулись.

— Qu'est ce qu'il a dit?[9] — переспросил Николай Николаевич и снова посмотрел на Григория, как на тюленя.

Ужин был какой-то двойной, нелепый: с одной стороны, надо было показать влиятельному гостю истинно русский дух дома и угодить ему — он в представлении хозяев должен был приналечь именно на русские блюда, — а с другой стороны, нельзя было этими, большею частью тяжелыми блюдами угнетать графа, а в особенности Николая Николаевича. Но к безмолвному удивлению всех Григорий тоже охотно склонялся к блюдам кухни французской и довольно умело обходился с шампанским, хотя и заметно было, что вино вызывает у него усиленную отрыжку, что чрезвычайно смешило Ларису Сергеевну. Вино развязало языки всем.

— Нет, в чем я особенно несказанно завидую вам, Григорий Ефимович, — ласково говорила губернаторша, — так это вашей близости к царской семье! Не знаю, я, кажется, полжизни отдала бы за счастье видеть их ежедневно, а в особенности этих очаровательных девушек, великих княжен, а еще особеннее этого нашего несравненного ангела, цесаревича!

— Так чево ж ты тогда уехала в такую дыру? — с добродушной грубостью проговорил Григорий, уже положивший один локоть на стол. — И жила бы в Питере или в Царском…

— Мы люди служащие… — вставил вице. — Куда нас пошлют, туда и должны ехать. Повиновение первый долг наш…

— Ну, пошлют… — усмехнулся Григорий. — А ты умей так дело повернуть, что не токма чтобы тебя не отсылали, а и рад бы уехать, да за обе полы держут…

— Да разве все, кто живут в Петербурге, имеют это счастье близости к семье государя? — меланхолично вздохнула губернаторша.

— Они все народ совсем немудрай, простые совсем… — сказал захмелевший Григорий и, не удержавшись, сочно рыгнул. — Как везли меня впервые во дворец, я от страху ни жив ни мертв был и языка совсем решился, а потом все как рукой сняло. Совсем простые люди: и папа, и мама, и ребятки все… Дружно, хорошо живут, а на отрока-то и не надышутся… Известно: одна надежа…

Лариса Сергеевна, которой старец с его елейным тоном — да и занозистых словечек не вылетало — уже приелся, завела игру с графом. Муж строго покосился на нее и раз, и два — он не хотел показаться легкомысленным перед старцем, — но это нисколько не подействовало на его супругу. Старец тоже все покашивал на разрумянившуюся и разыгравшуюся хорошенькую бабенку своим тяжелым глазом. Она звонко хохотала какому-то французскому анекдоту, который только что рассказал ей под шумок Николай Николаевич, заметно около нее оживившийся.

— Правда, мило? Что? — повторял он. — О, они насчет остренькой приправы удивительные мастера… — Что? А вот раз пришла поутру консьержка… к… ну, как это называется?., ну, одному из locataires…[10] A он…

— Николай Николаевич! — попытался было остановить его граф.

— Ах оставьте, пожалуйста! — задорно возразила Лариса Сергеевна. — Что я, институтка, что ли? А если бы даже и была институтка, так тем более… Продолжайте, милый Николай Николаевич, и не обращайте внимания на этого чопорного петербуржца… Вы так уморительно рассказываете…

— Но архиерей… — совсем тихо уронил граф.

— Во-первых, он по-французски, кажется, не понимает, а во-вторых… знаем мы тоже этих ваших архиереев! Про ваших архиереев анекдоты есть не хуже парижских… Что вы на меня так смотрите? Пожалуйста! Это я только с виду так легкомысленна, а на самом деле я очень серьезная женщина…

— Лучше бы наоборот! — засмеялся граф, на которого шампанское тоже начало немножко действовать.

Губернатор тоже стал вздыхать о счастье жить в Петербурге, и Григорий небрежно уронил, что для хороших людей он всегда готов постараться в чем можно. И в раскрытые окна послышались мерное сопение автомобиля и похрустывание мелких камней под упругими шинами. И видно было, как яркая полоса света от сильных фонарей прошла по белым стенам старинных соборов и снова ушла в темноту.

— Ну, Barbe, все хорошо, что хорошо кончается… — сказал граф.

— Кофе, во всяком случае, можете выпить, не торопясь… До вокзала всего пять минут спокойной езды…

Губернатор выразительно посмотрел на своего вице, и тот, извинившись, встал и торопливо вышел в обширную, под дуб, прихожую.

— Вокзал! — коротко и строго сказал он дежурному жандарму, бравому молодцу с рыжими пушистыми усами, и когда тот, вызвав вокзал, почтительно передал трубку начальнику, тот своим суровым басом начал стрелять в микрофон: — Вокзал? Дежурный по станции? Говорит вице-губернатор. Осветить царскую комнату. И чтобы все было в образцовом порядке. Понимаете? Под вашей личной ответственностью. И если автомобиль губернатора опоздает на несколько минут к курьерскому, задержать поезд. Я кончил.

И он, широко шагая, вернулся в столовую и безмолвно передал губернатору, что все в порядке.

Еще минута, и началось довольно шумное прощанье. Со стороны можно было подумать, что расстается крепко сжившаяся дружная семья: так все было сердечно и даже трогательно. И старец расцеловался в губы и с губернатором, и с вице, и с их женами.

— Не замай, ничего, со стариком можно! — говорил он, совсем рассолодев, и, снова погрозив корявым пальцем смеявшейся Ларисе Сергеевне, повторил: — Ох и яд-баба, язви те! Ох и яд!.. Ну, прощай, милой, дорогой… — говорил он губернатору. — Ежели что, напиши мне в Питер: что можно, устроим…

Красивый и сильный автомобиль, светя на полверсты вперед, бесшумно понесся почти безлюдными улицами сонного городка на вокзал. Городовые вытягивались, ловко отдавая честь начальству и высокому гостю. Филеры старались спрятаться в тень. На чисто выметенном подъезде вокзала автомобиль был встречен нарядом щеголеватых жандармов и почтительным начальником станции, седеньким маленьким старичком, которого подняли с постели для проводов. И все прошли в ярко освещенную царскую комнату — ее отделали совсем недавно специально для проезда царя в Суздаль. Толпа, несмотря на жандармов, напирала к окнам и как загипнотизированная смотрела на губернатора, а в особенности на великого сибиряка — так, как смотрят люди в пропасть. Скоро подлетел, сверкая, курьерский поезд, и губернатор с вице проводили гостей до вагона, и снова довольный и польщенный старец расцеловался с ними накрест. Граф, пошептавшись с начальником станции, снова обеспечил себе на ночь отдельное купе.

Поезд унесся в темноту, а губернатор с вице, зевая, — они устали немного от гостя — возвратились домой. Задремавший было в губернаторской передней Афанасий, курьер «Окшинского голоса», слышал, как в канцелярии зашумели возвратившиеся с вокзала начальники губернии. И скоро за дверью послышались сердитые голоса.

— Не угодно ли послушать? — слышался бас вице. — «Кнам, по слухам, проездом из Сибири в Царское Село заглянул интересный гость, известный «старец» Григорий Распутин — и старец поставил в кавычки, мерзавец! — о котором в последнее время ходит столько всяких слухов. Цель приезда «старца» неизвестна. Остановился гость у г. начальника губернии». Для чего, скажите пожалуйста, это напечатано?

— Вычеркнуть, вычеркнуть! — сказал сам, сочно зевая.

— Черт бы их совсем побрал, этих пустобрехов! — пробасил вице. — Для сенсации на все готовы… Да, я забыл доложить вам: полковник Борсук доносит, что они затевают какую-ту вольную коммуну, что ли, организовать — то есть не редакция, конечно, а кто-то из близких ей. Надо бы выследить всех этих коммунаров да и прихлопнуть разом…

Чрез четверть часа жандарм на цыпочках вынес Афанасию узенькие листочки гранок. Резкие черты и сочные красные кресты виднелись на каждой почти полосе. Афанасий, почтительно приняв этот процеженный газетный материал, торопливо потрусил в редакцию.

VII

КОШМАР

Курьерский поезд бойко летел темными полями и лесами мимо спящих деревень и городков. Григорий, с улыбкой оглядевший при входе свое двухместное темно-малиновое и уютное купе, — он все еще никак не мог поверить себе, что это он, сибирский мужик, всей этой роскошью безвозбранно и уверенно пользуется, — снял сапоги, размотал онучи и, бросив их на коврик, отпустил пояс и, перекрестившись машинально широким староверским крестом, лег на пружинный диван. Пружины мягко и плавно колыхали его сильное тело в такт подрагиваниям великолепного вагона, было не жарко, уютно, но переполненный всякой острой снедью желудок не давал спать, а в особенности мешало это стеснение в грудях, которое бывало у него всегда после шампанского: пить словно бы и гоже, а в особенности ежели со льдом, а потом вот казнись…