Багряная летопись - Юрий Андреев

— Сударыни, вы готовы? Сани уже ждут нас!

Охранники принялись таскать вещи из вагона, грузить, укладывать — наложили полный кузов. Безбородько заботливо поставил на дно саней маленький тяжелый чемоданчик, посадил дам и сам сел лицом к ним:

— Трогай! — Сани заскрипели, дернулись и быстро понеслись по темным заснеженным улицам. Минут через двадцать путники уже въезжали во двор дома рядом с церковкой, который должен был стать их кратковременным пристанищем.

Хлопотливая хозяйка радушно встретила их, напоила чаем из клокочущего самовара, взбила сливки. Наташа не вслушивалась в ее рассказы: «Не все ли мне равно теперь…» Им с матерью было постелено в просторной спальне, они разделись, легли. Надежда Александровна вскоре уверенно, громогласно захрапела. Наташа встала и, вытянув руки, направилась в темноте к двери: в сенях над умывальником она видела толстый крюк… Пронзительно скрипнула половица. От неожиданности и страха девушку прошиб озноб, она села в кресло, подтянула ноги… Она увидела себя в гробу. Вот гроб на кладбище открывают в последний раз, плачет мать, целуя ее в ледяные губы, горючие слезы матери заливают лицо покойницы — такой молодой… Ах нет! Она не будет по мне убиваться! Кого она любит кроме себя? А Безбородько — вот он стоит над моей могилой — может быть, он немного опечалится… И я должна умирать из-за этой мерзкой личности? Да никогда! Это же нелепость, глупость! Я нужна Грише. Он все поймет. Нет, бежать, найти его — отдать себя на его суд. Если любит — примет, если нет — одинокая уйду на всю жизнь работать в больницу, где люди страдают, где им нужен уход и помощь. Нет! Жить и бороться за свое счастье!

Наташа неподвижным клубком свернулась в кресле. Тикали часы, все так же победоносно всхрапывала мать. Неизвестно, сколько протекло времени, смутно начали прорисовываться маленькие окна. Наташа встала — и спокойно, твердо и уверенно подошла к оконцу, белевшему в полумраке…

С утра, когда мать и Безбородько ушли в город, предупредив, что днем будут поданы лошади, Наташа связала в узелок кое-какие свои вещи, документы и несколько фотографий. Она уже направилась к выходу, но остановилась у стола и написала записку: «Мама, не ищи меня. Если ты меня найдешь, я расскажу всем о твоих планах. Я лично родину не брошу. Поцелуй за меня папу. Господину Безбородько скажи, что я его презираю и ненавижу».

Хозяйка ушла в коровник. Наташа оделась и вышла. Глубоко вздохнув, с решимостью отчаяния — ведь это был первый самостоятельный поступок в жизни, — она направилась наугад через весь город, лишь бы подальше. Так шла она около часу, миновала какие-то мастерские и неожиданно вышла к кладбищу на горе.

— Дедушка, — как в омут головой, долго не колеблясь, обратилась она к старичку, который сидел у ворот, греясь на солнце, — вы где живете?

Старик с любопытством и симпатией глядел на нее и не торопился отвечать. «Что-то я таких строгих да модных барышень у нас не встречал».

— Я-то? А здесь на кладбище и живу, сторожем работаю, за могилками ухаживаю. А ты откуда же такая на кладбище явилась?

— Здесь люди ходят, дедушка. Пойдемте от них, я вам все расскажу.

— Ну, пойдем, пойдем, девонька, что у тебя приключилось? — Он проводил статную гостью в домик. — Ну, так что же случилось, внученька?

Перед Наташей сидел небольшой старичок с неожиданными для седовласой головы живыми темными глазами. И, почувствовав сразу и безошибочно, что этому человеку можно довериться, Наташа, сильно волнуясь, рассказала, как она работала медицинской сестрой в военном госпитале, как ее насильно увезли из Петрограда. Мать ее решила перейти к белым с помощью одного бывшего офицера. За него она хочет выдать ее замуж, а он ненавистен ей. В Петрограде у нее жених, которого она очень любит, но он ушел добровольцем в Красную Армию. Они приехали сюда поездом, а из Уфы их на лошадях должны были перевезти сегодня через линию фронта к колчаковцам. Оставшись одна, она убежала из того дома, где они переночевали. Сейчас она просит приютить ее («Вот мои документы, дедушка. А вот колечко, денег у меня нет»).

Он слушал ее внимательно, покачивая головой.

— Колечко ты свое возьми, еще пригодится. Значит, не захотела к Колчаку убежать? Это хорошо. Вот за пологом тут кровать моя, приляг, отдохни. Ложись, ложись, я тебя охраню.

Наташа скинула шубку, ботинки и, не раздеваясь, легла поверх пестрого лоскутного одеяла. Бессонная ночь сказалась — она крепко и надолго заснула.

— Внученька, а внученька, проснись-ка. Вот тут к тебе один хороший человек пришел, — услыхала она голос старика. Быстро спустив ноги, она села и стала оправлять волосы.

— Можно, барышня? — Занавеска отдернулась, перед Наташей стоял, пытливо глядя на нее, пожилой рабочий. «Бог мой, до чего ж похож на Володиного отца! Такой же русоголовый, в очках, только в плечах пошире да ростом повыше». Она тряхнула головой, как при наваждении. Он сел перед ней на табуретку, протянул широкую сильную ладонь.

— Александр Иванович.

— Наталья Турчина.

— Не захотела к Колчаку, Наталья Турчина?

— Не захотела.

— Правильно, что не захотела. А офицер-то с мамашей собрались к нему? Может, и документы какие везут?

— Насчет документов не знаю. А сами собрались.

— Где же вы ночевали? Адресок-то можете сказать?

— Извините меня, вчера мы приехали поздно вечером, а сегодня мне не до того было.

— Ну, а хозяйку-то назвать можете?

— Да, Мария Ивановна. Вдова священника, держит корову. Забор у нее высокий, ворота глухие. Дом рядом с церковью.

— Сложное дело, — усмехнулся мужчина. — Тут таких не один десяток, почитай. Однако попробуем отыскать. А к дедушке Василию как попали? Сюда, то есть.

— Шла, куда глаза глядели. Лишь бы уйти подальше. Вот и пришла. Очень лицо у дедушки… ну, доброе. Я к нему и обратилась.

Мужчины переглянулись.

— А медсестрой работать можете? — спросил Александр Иванович.

— Могу и хочу.

— Ладно. Ждите здесь. Я за вами пришлю из госпиталя свою дочку, отвезет она прямо к месту работы, а я пока договорюсь с ними по телефону. Прощайте. Спасибо от советской власти. — Он еще раз бережно пожал ее руку.

— Дедушка, а кто это был? — сразу же спросила Наташа.

— Этот-то? Моего покойного сына лучший друг, раньше работал в депо, а теперь самый главный в Ревкоме нашем. А Тоська у него — душевная девка, добрая да смешливая, она тебе сразу поглянется. Это уж точно.

Вскоре за Наташей приехали легковые санки. В дом вошла румяная кареглазая девушка, закутанная в белый пуховый платок.

— Здравствуйте, Наташа. Я — Тося, дочка Александра Ивановича, — с застенчивой улыбкой поздоровалась она. — Будем работать вместо. А сейчас я вас от дедули заберу.

Новый человек — всегда событие в жизни, а тут перед Наташей стояла та, с которой ей предстояло работать. Наташа пристально вгляделась в ее милые, доверчивые глаза и вдруг, неожиданно для себя, порывисто обняла и поцеловала Тосю.

— Ну, вот и сладилось. А я что говорил? — рассмеялся довольный старичок. Он проводил их через темное, безмолвное кладбище до самых ворот. Тося накрыла Наташу крылом своего теплого платка. Девушки тесно прижались друг к другу. Конь дернул, санки легко понеслись, тоненько зазвенели бубенцы на дуге.

Ни огонька не светилось в окнах. Искрился под луной снег. Ломаной черной линией бежала под полозьями тень от бесконечных заборов. Прохожих не было, неистово лаяли собаки, запертые во дворах. Город чего-то ждал, притаившись в ночи.

31 января — 1 февраля 1919 года

Самара

— Фрунзе, Михаил Васильевич, командующий Четвертой армией.

— Куйбышев, Валериан Владимирович, председатель Самарского губисполкома.

Они стояли, не торопясь разжать руки, всматриваясь друг в друга почти без улыбки, внимательно, глаза в глаза.

Они никогда не встречались прежде, но слышали друг о друге много от общих знакомых — подпольщиков и давно уже втайне удивлялись тому, как до деталей совпадают их пути в революции. Выросшие в Средней Азии, оба вступили в борьбу совсем еще юношами. Студенты-петербуржцы, оба активно участвовали в первой русской революции. Оба — старосты в политических тюрьмах. Каждый был сослан в Иркутскую губернию, и жили они неподалеку друг от друга: Фрунзе — в Манзурке, Куйбышев — в Тутурах. Оба совершили удачные побеги. Каждому пришлось после революции подавлять лево-эсеровские мятежи. Оба стали военными организаторами: Фрунзе — военкомом Ярославского округа, Куйбышев — политкомом Первой армии Восточного фронта.

Михаилу Фрунзе не раз представлялся образ Куйбышева, витязя революции, и вот он, его брат по революции, стоит перед ним: высокий человек с прекрасным лицом, с огромными темными глазами, с волнистыми волосами.

— Заждались мы вас, Михаил Васильевич, — мягко сказал Куйбышев. Он глядел на ясноглазого крепыша: ни сединки в темно-русых волосах, а ведь дважды подолгу сидел в камере смертников, и каждая ночь могла стать последней в его жизни. «Прощайте, товарищи!» — этот душераздирающий крик, от которого начинала бушевать в ночи вся тюрьма, не раз слышал Куйбышев, но Фрунзе слыхал его не сквозь стены, а в своей камере — от тех, кто сидел вместе с ним, кого уводили сегодня, а завтра могли увести и его…