Месть под острым соусом (СИ) - Морейно Аля

- Устраивайся, деточка. 

Забираюсь на свою кровать и снова плачу. Распухшее от слёз лицо – теперь моё постоянное состояние. Тут мне можно не заботиться о том, как я выгляжу, и я выливаю со слезами своё отчаяние. 

- Не плачь, – Мама Люба гладит меня по голове. – Всего через семь лет, а может и раньше, ты выйдешь отсюда и начнёшь новую жизнь. Тебе будет не так много лет, у тебя всё ещё может получиться. Думай о будущем, строй планы, мечтай. 

Семь лет – слишком долгий срок, чтобы мечтать… Сейчас мне кажется, что я не справлюсь… 

День за днём. Втягиваюсь в режим, учусь шить. Никаких скидок или поблажек беременным тут не предусмотрено. Не высыпаюсь. Устаю адски. Чувствую себя роботом, который вот-вот сломается. 

Чтобы не сойти с ума, пишу письма маме, Диме, Валюхе… Не знаю, отправляют ли их из колонии. Может, часть просто выбрасывают? Ответы получаю от мамы и изредка от подруги. Дима молчит. Но я и не надеюсь, что он будет писать. Бумажные письма в мире за забором считают пережитком прошлого. А для меня они – тоненькая ниточка, связывающая меня с той жизнью, которая проходит без меня. 

Я много думаю, почему мне дали такой большой срок, не учли смягчающие обстоятельства, ещё и отправили в самую далёкую от дома колонию? Как будто надо мной навис какой-то злой рок, прогоняющий прочь моего ангела-хранителя. 

Очень скучаю по маме, чувствую себя маленьким брошенным ребёнком. Из колонии можно звонить домой, но не могу себе позволить делать это часто – влетает в копеечку. Приехать ко мне мама тоже пока не может – не с кем оставить папу, да и дорого добираться через всю страну. 

Дима не приезжает – свидания с ним мне не положены, он же не муж. Изредка приходят от него посылки. Звоню ему иногда, но разговоры у нас становятся всё суше и короче. Меня это пугает и безмерно расстраивает, по ночам я часто плачу. Но тяжёлая работа и недостаток отдыха делают своё дело – на эмоции не остаётся никаких сил. 

Тут, в огромной забитой людьми камере меня находит мой ангел-хранитель в лице Мамы Любы. Без неё я бы не выдержала, сломалась бы в первый же день. Она старается оберегать меня от нападок других заключённых, подкармливает из посылок, которые получает от сестры, и разговаривает со мной. Без этой успокаивающей нервы болтовни я бы давно сошла с ума. 

Мама Люба рассказывает, что оказалась в колонии за убийство мужа, который проиграл в карты их дочь. 

- В тот день на работе мне вдруг стало плохо, и я вернулась в обед домой – выпить таблетки и отлежаться. С порога услышала в спальне возню и будто плач моей Милы. Навстречу вышел супруг – пьяный и какой-то непривычно дёрганный. Спросила у него: «Где Мила?». Он промычал что-то невразумительное. Я, не разуваясь, побежала на звуки вглубь квартиры, влетела в комнату, а там – два приятеля моего муженька с моей дочерью. Один держал её, другой уже штаны спустил. Недолго думая, схватила с пола утюг и огрела второго по голове. Тот, что держал, начал вопить и выскочил из комнаты. Супруг накинулся на меня: «Дура, какого чёрта ты наделала? Ты что, не знаешь, что карточный долг – это святое?». Я даже не сразу въехала, о чём он говорит, бросилась на мужа с кулаками, а он: «Милка совершеннолетняя, с неё бы не убыло. Ты меня опозорила перед друзьями! Как я долг теперь возвращать буду?». А у меня внутри такая лютая ярость поднялась, сама себя не узнавала. Схватила с тумбы ночник, да как приложила его по голове! Муж и упал. Когда скорая приехала, он был уже мёртвым. Суд счёл это превышением необходимой самообороны. В итоге я тут, а дочку сестра забрала к себе. Мила у меня умница, в университете учится на детского врача, последний курс ей остался. 

История Мамы Любы потрясает меня и кажется в чём-то похожей на мою. Вот оно – наше правосудие. Мать, защищавшая свою дочь от насильников, оказалась в тюрьме за убийство мужа, который это организовал. Где справедливость? 

Медленно приближается срок родов. Ребёнок то активно толкается, то затихает и почти весь день спит. Врача в колонии нет. Меня лишь один раз осматривает какой-то заезжий доктор, но ни УЗИ, ни анализов беременным тут не делают. Я даже не знаю, кто у меня будет – мальчик или девочка. Да и какая разница? Это будет мой малыш… Я его очень люблю, постоянно говорю ему об этом. Разговариваю с ним, рассказываю о себе и своей жизни. Хочу, чтобы он запомнил мой голос и узнал, когда мы с ним встретимся. Ведь это обязательно рано или поздно случится! 

Представляю, как Дима привезёт малыша на свидание со мной. В колонии дают сутки на общение с близкими родственниками. Двадцать четыре часа – это ничтожно мало для встречи матери и ребёнка. Не могу без слёз об этом думать. Но изменить ничего нельзя… 

Схватки начинаются раньше срока. Сначала слегка тянет живот, такое у меня бывает частенько в последнее время. Потом боли усиливаются и становятся более частыми, я принимаю их за схватки-предвестники. Но они не прекращаются, и в какой-то момент я понимаю, что роды начались. Надзирательница на мою просьбу отвести меня в санчасть или позвать врача никак не реагирует, отправляя меня работать. Незадолго до конца смены у меня отходят воды, но и после этого никто не торопится передавать меня медикам. 

Нервничаю. Женщины много рассказывали мне о своих родах, но ответов на некоторые вопросы я так и не услышала, и как это происходит в колонии – не знаю. Увезут ли меня в роддом? Или роды будет принимать медсестра на месте? 

Когда заканчивается смена, меня всё-таки отводят в санчасть и приказывают ждать. Время идёт, схватки усиливаются. Они всё ещё терпимые, но я волнуюсь всё сильнее, поскольку не знаю, как себя вести. Скорая приезжает за мной поздно вечером. Я уже корчусь от боли, но врачи не слишком обращают на меня внимание. Грузят в машину и увозят, видимо, в роддом. 

- Раньше бабы в поле рожали – и ничего. Так что родишь, никуда не денешься, – подбадривает меня медсестра. 

В роддоме какой-то праздник. От медиков улавливаю запах алкоголя. Меня наконец-то осматривает врач. Говорит, что раскрытие два сантиметра и что рожу я не раньше завтрашнего утра. Это пугает до чёртиков. Я уже с трудом выдерживаю схватки. Как пережить ещё часов шесть-восемь? 

Сопровождающий меня конвой – молодые мужчины. В роддоме они явно чувствуют себя неловко. 

- Мальчики, оставьте её тут. Никуда она от нас не денется. А сами идите в зал ожидания. Там диваны удобные и телевизор. Вы ж не будете тут на ногах стоять всю ночь, – врач выпроваживает мою охрану. 

Перед тем, как уйти из предродовой, меня пристёгивают за руку к кровати. 

- Погодите, а если мне в туалет понадобится? Ну или мало ли что… - обездвиженность не на шутку пугает. 

- Медсестра меня позовёт, и я отстегну тебя, не боись. Мы всегда так делаем. 

Ну раз это обычная практика, то я немного успокаиваюсь. Лежать с пристёгнутой рукой неудобно. Ищу положение тела, при котором схватки будут не так остро ощущаться, но мои движения ограничены, и лечь удобно не получается. Мечусь по кровати… 

Все расходятся, ничего толком не объяснив. Медперсонал, видимо, продолжает праздновать. Нервы на пределе, меня бьёт озноб. Боль становится невыносимой. Понимаю теперь выражение «лезть от боли на стену». Если бы не пристёгнутая рука… 

Когда терпеть боль становится невмоготу, я начинаю кричать. Зову хоть кого-нибудь, чтобы посмотрели меня и успокоили, что всё идёт нормально. Попросить бы обезболивающее, но на него нужны деньги, а их нет. Рука затекла, спину выламывает. Хочу повернуться на другой бок, но не получается – мешают наручники. Конвойные как ушли отдыхать, так ни разу за всё время ко мне даже не заглянули. 

Через время на крики приходит санитарка. От неё несёт алкоголем, лицо хмурое, голос недовольный. 

- Чего раскричалась? – ворчит, не глядя на меня. – Перебудишь всех. 

- Больно очень. Позовите, пожалуйста, врача. Может, со мной что-то не так? 

- Ну ты даёшь! Рожать всегда больно. Тебе что, мама не рассказывала?