Сильвия - Э.В. Каннингем
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— По делу, — сказал я.
— Питсбург — сердце штата. То есть буквально сердце. Знаете, сколько в Питсбурге мостов? Кстати, когда по радио национальная викторина будет, позвоню им, предложу этот вопрос. Сколько в Питсбурге мостов, как вы думаете?
— Понятия не имею.
— Тогда лучше и не гадайте, все равно ошибетесь. Больше двухсот, и это только в черте города. Больше двухсот. Да еще штук восемьдесят в округе. Какая там Венеция, пусть лучше к нам в Питсбург приезжают.
Глава II
Просторный, удобный номер в отеле «Уильям Пенн» стоил пятнадцать долларов в день, и мне приходилось напоминать себе, что вообще-то я не привык останавливаться там, где захочу, и заказывать в ресторане все, что мне по вкусу. Ладно, расходы на поездку вполне компенсируются одиночеством, на которое я обречен, как всегда.
Цивилизация так устроена, что ей нужны одинокие Для них созданы сносные условия и предусмотрены всякого рода отвлечения, чтобы не погибнуть от скуки. Это в древности одиночки, у кого не было ни рода, ни племени, были обречены на погибель, да и смотрели на них как на людей вне закона. Причем они могли и не совершать преступлений, потому что преступным было само их существование. Их любой мог обращать в рабство, убивать, избивать, а закон за это не карал. Для них были закрыты ворота почти всех городов, и даже разбойники, сбивавшиеся в банды, состоявшие из таких же одиноких, чаще всего убивали их, даже не расспросив, отчего человек одинок. Так что меня незачем было убеждать, что комфортабельный номер с ванной в одном из лучших отелей Питсбурга знаменует собой прогресс. Когда, понежившись в ванне и побрившись, я доставал из чемодана свежую рубашку, настроение у меня стало почти хорошим, насколько такое мне доступно. По стенам были развешаны цветные фотографии, сделанные в швейцарских Альпах, и я уже мог их разглядывать без отвращения; двуспальная кровать под ярко-рыжим покрывалом так к себе и притягивала, а кроме того, я на некоторое время стал владельцем двух кресел, высокого гардероба, к которому примыкал шкафчик поменьше, и письменного стола. Нечего жаловаться на жизнь.
Было уже шесть с хвостиком, я проголодался и пообедал в совершенно пустом ресторане при гостинице, сопровождая свой бифштекс с салатом чтением местной «Пост». Выкурил сигарету и вышел прогуляться.
По Либерти-авеню я дошел до самого Пойнт-парка, а в парке нашел свободную скамейку и наблюдал, как, глядя друг другу в глаза, томятся любовью, надеждой и желанием два подростка — мальчик и девочка лет по шестнадцати. Был прохладный, приятный вечер, ни облачка на небе, никакого смога, только золотые лучи уходящего солнца.
Обратно я пошел по бульвару, выпил в баре отеля виски, купил журналы и какой-то только что вышедший роман и в номере читал, пока не закрылись глаза.
Глава III
Наутро, вложив в обычный конверт пять купюр по десять долларов, я отправился к инспектору Грабовски из местной полиции. Имя его мне назвал Питерс, предупредив, однако, что на сотрудничество особенно рассчитывать не приходится. Когда я вошел в его кабинет, он, коротко глянув на меня из-под кустистых бровей, сказал, как отрезал:
— Значит, ваша фамилия Маклин. Чем порадуете, Маклин? Хотите информировать нас о преступлении?
Голос — словно наждачной бумагой по стеклу трут Широкоплечий, грузный мужчина лет пятидесяти с пожелтевшим лицом, как будто его болезнь какая-нибудь изводит, а написано на этом лице лишь раздражение вкупе с подозрительностью.
— Нет, инспектор, — вежливо ответил я. — Вы же знаете, я просто частный детектив, работаю в Лос-Анджелесе.
— Ну и работайте. Расследуйте, что поручено.
— Вот потому-то я и в Питсбурге.
— Значит, в Питсбурге расследуйте. А меня оставьте в покое.
— Я-то думал, мне местная полиция кое в чем сумеет помочь.
— Ах, вы думали. Вы что, мыслитель?
— Отчасти.
— Тогда помыслите с минутку да уматывайте отсюда к чертвой матери, Маклин.
Конверт с пятью десятками лежал у меня в заднем кармане брюк. Я придвинулся поближе и со словами «Вы бы поприветливее со мною, инспектор», — тихонько положил этот конверт на край его стола.
— Слушайте, что вам надо?
— У меня задание, и это задание оплачивается моим клиентом.
— Ну и выполняйте свое задание. Хорош гусь — вламывается без приглашения да еще будет требовать, чтобы я ему своих ребят дал.
— Этого не понадобится, мне нужно только порыться в ваших архивах.
— Видно, вы в облаках витаете, Маклин. Слушайте, я занят. Вон дверь.
Конверт мой так и лежал среди других пакетов и бумаг. Инспектор не очень-то следил за порядком у себя в офисе. На пороге я обернулся и сказал ему:
— Если передумаете и решите мне помочь, инспектор, я остановился в отеле «Уильям Пенн». А зовут меня Алан Маклин.
Он и не подумал ответить, и, прикрыв за собой дверь, я вышел на улицу. Времени было около десяти, я решил побродить без цели, просто присмотреться к городу и немножко его почувствовать.
Я шел по какой-то уходившей все вверх и вверх улице со старыми обшарпанными домами, заваливающимися набок, а люди, жившие в этих домах, искоса на меня поглядывали, не проявляя дружелюбия, — еще бы, что тут может делать в столь ранний час человек, одетый, как бизнесмен.
К полудню я вернулся в отель «Уильям Пенн», и портье передал информацию, что меня просят связаться с сержантом Франклином из городского полицейского управления. Я позвонил, и, когда меня соединили, густой, усталый голос сказал в трубку:
— Вам вроде надо помочь, Маклин, мне инспектор сказал. Сделай, говорит, для него, что требуется, если не слишком много возни.
Я осведомился, не сможет ли он со мной пообедать, и оказалось, что сможет.
Глава IV
Старея, все отчетливее осознаешь, что мы на этой земле заперты каждый в своей скорлупе и выглядываем в щелочку, а то, что мир существует, знаем лишь потому, что он в эту щелочку виден, а когда она закроется, нет уже для нас никакого мира. Полицейский ты, сталелитейщик, миллионер, бродяга — значения не имеет, все равно глядишь в свою щелочку, и только в этой мере для тебя существует мир. А в нем нет безупречных, и любого снедает сомнение, и все чем-то не удовлетворены. У каждого найдется своя боль.
Сержанту Франклину было сорок шесть лет, и его мучил артрит. Так и чувствовалось, что у него все болит. Глаза воспалены от бессонницы. Сидит передо мной, вяло ковыряет в тарелке да рассказывает, как во время отпуска провел недельку во Флориде, валялся на солнышке и впервые за много лет почувствовал себя человеком.