Серебро Господа моего - Борис Гребенщиков

Бурлак

А как по Волге ходит одинокий бурлак,Ходит бечевой небесных равнин;Ему господин кажет с неба кулак,А ему все смешно – в кулаке кокаин;

А вниз по Волге – Золотая Орда,Вверх по Волге – барышни глядят с берега.Ох, козельское зелье – живая вода;Отпустите мне кровь, голубые снега.

Как мирила нас зима железом и льдом,Замирила, а сама обернулась весной.Как пойдет таять снег – ох, что будет потом,А как тронется лед – ох, что будет со мной…

А то ли волжский разлив, то ли вселенский потоп,То ли просто господин заметает следы,Только мне все равно – я почти готов,Готов тебе петь по-над темной воды;

А из-под темной воды бьют колокола,Из-под древней стены – ослепительный чиж.Отпусти мне грехи первым взмахом крыла;Отпусти мне грехи – ну почему ты молчишь?!

Ты гори, Серафим, золотые крыла –Гори, не стесняйся, путеводной звездой.Мне все равно – я потерял удила,И нет другого пути, только вместе с тобой…

Вот так и вся наша жизнь – то Секам, а то Пал;То во поле кранты, то в головах Спас.Вышел, чтоб идти к началу начал,Но выпил и упал – вот и весь сказ;

А вороны молчат, а барышни кричат,Тамбовской волчицей или светлой сестрой.То спасительный пост, то спасительный яд;Но слышишь, я стучу – открой!

Так причисли нас к ангелам, или среди зверей,Но только не молчи – я не могу без огня;И, где бы я ни шел, я все стучусь у дверей:Так Господи мой Боже, помилуй меня!

Елизавета

У Елизаветы два друга:Конь и тот, кто во сне.За шторами вечный покой, шелест дождя,А там, как всегда, воскресенье,И свечи, и праздник,И лето, и смех,И то, что нельзя…

Скажи мне, зачем тогдаСтатуи падали вниз, в провода,Зачем мы стрелялись и шлиГорлом на плеть?Она положилаМне палец на губы,И шепчет: «Делай, что хочешь,Но молчи, слова – это смерть;Это смерть…»

И наши тела распахнутся, как двери,И – вверх, в небеса,Туда, где привольно лететь,Плавно скользя.А там, как всегда, воскресенье,И свечи, и праздник,И лето, и смех,И то, что нельзя;То, что нельзя…

Сирин, Алконост, Гамаюн

В жилищных конторах лесной полумрак;На крышах домов фонари с египетской тьмой:Тронулся лед – так часто бывает весной:Живущим на льдинах никто не сказал,Что может быть так…

Откуда нам знать, что такое волна?Полуденный фавн, трепет русалок во тьме…Наступает ночь – начнем подготовку к зиме;И может быть, следующим, кто постучитК нам в дверь,Будет война…

Я возьму на себя зеркала,Кто-то другой – хмель и трепетный вьюн…Все уже здесь: Сирин, Алконост, Гамаюн;Как мы условились, я буду ждать по туСторону стекла.

Пески Петербурга

Ты – животное лучше любых других,Я лишь дождь на твоем пути.Золотые драконы в лесах твоих,От которых мне не уйти.И отмеченный знаком твоих зрачковНе сумеет замкнуть свой круг,Но пески Петербурга заносят насИ следы наших древних рук.

Ты могла бы быть луком – но кто стрелок,Если каждый не лучше всех?Здесь забыто искусство спускать курокИ ложиться лицом на снег.И порою твой блеск нестерпим для глаз,А порою ты – как зола;И пески Петербурга заносят насВсехПо эту сторону стекла…

Ты спросила: «Кто?»Я ответил: «Я»,Не сочтя еще это за честь.Ты спросила: «Куда?»Я сказал: «С тобой,Если там хоть что-нибудь есть».Ты спросила: «А если?» – и я промолчал,Уповая на чей-нибудь дом.Ты сказала: «Я лгу»; я сказал: «Пускай,Тем приятнее будет вдвоем»;

И когда был разорван занавес дня,Наши кони пустились в пляс,На земле, на воде и среди огня,Окончательно бросив нас.Потому что твой блеск – как мои слова:Не надежнее, чем вода.Но спросили меня: «Ну а жив ли ты?»Я сказал: «Если с ней – то да».

День первый

И был день первый, и птицы взлетали из рук твоих;И ветер пах грецким орехом,Но не смел тронуть губ твоих,И полдень длился почти что тринадцатый час;И ты сказал слово, и мне показалось,Что слово было живым;И поодаль в тениОна улыбалась, как детям, глядя на нас;

И после тени домов ложились под ноги, узнав тебя,И хозяйки домов зажигали свечи, зазвав тебя;И, как иголку в компасе, тебя била дрожь от их глаз;И они ложились под твой прицел,Не зная, что видишь в них ты,Но готовые ждать,Чтобы почувствовать слово еще один раз.

Те, кто любят тебя, молчат – теперь ты стал лучше их,И твои мертвецы ждут внизу,Но едва ли ты впустишь их;И жонглеры на площади считают каждый твой час;Но никто из них не скажет тебеТого, что ты хочешь знать:Как сделать так,Чтобы она улыбалась еще один раз?

Юрьев день

Я стоял и смотрел, как ветер рветВенки с твоей головы.А один из нас сделал рыцарский жест –Пой песню, пой…Теперь он стал золотом в списках святых,Он твой новый последний герой.Говорили, что следующим должен быть я –Прости меня, но это будет кто-то другой.

Незнакомка с Татьяной торгуют собойВ тени твоего креста,Благодаря за право на труд;А ты пой песню, пой…Твой певец исчез в глубине твоих руд,Резная клетка пуста.Говорили, что я в претендентах на трон –Прости меня, там будет кто-то другой.

В небесах из картона летят огни,Унося наших девушек прочь.Анубис манит тебя левой рукой,А ты пой, не умолкай…Обожженный матрос с берегов ОрионаПринят сыном полка.Ты считала, что это был яТой ночью –Прости меня, но это был кто-то другой.

Но когда семь звезд над твоей головойВстанут багряным серпом,И пьяный охотник спустит собакНа просторы твоей пустоты,Я вспомню всех, кто красивей тебя,Умнее тебя, лучше тебя;Но кто из них шел по битым стекламТак же грациозно, как ты?

Скоро Юрьев день, и все больше свечейУ заброшенных царских врат.Но жги их, не жги, они не спасут –Лучше пой песню, пой.Вчера пионеры из монастыряПринесли мне повестку в суд,И сказали, что я буду в списке судей –Прости меня, там будет кто-то другой.

От угнанных в рабство я узнал про твой свет.От синеглазых волков – про все твои чудеса.В белом кружеве, на зеленой траве,Заблудилась моя душа;Заблудились мои глаза.С берегов Боттичелли белым снегом в огонь,С лебединых кораблей ласточкой – в тень.Скоро Юрьев день,И мы отправимся вверх –Вверх по теченью.

Я не хотел бы быть тобой в тот день

Ты неизбежна, словно риф в реке,Ты повергаешь всех во прах;Вожжа небес в твоей руке,Власть пустоты – в губах;И, раз увидевший тебя, уж не поднимется с колен,Ты утонченна, словно Пруст, и грациозна, как олень;Но будет день – и ты забудешь, что значит «трах»,Я не хотел бы быть тобой в тот день.

Люблю смотреть, как ты вершишь свой судВерхом на цинковом ведре;Твои враги бегут,Ты Бонапарт в своем дворе;Возможно, ты их просветишь, укажешь им – где ночь, где день,Возможно, ты их пощадишь, когда казнить их будет лень,Но будет день – и нищий с паперти протянет тебе пятак,Я не хотел бы быть тобой в тот день.

Слепые снайперы поют твой гимн,Пока ты спишь под их стволом;Нечеловечески простаТвоя звезда Шалом.Твои орлы всегда зорки, пока едят с твоей руки;Твои колодцы глубоки,Карманы широки;Но будет день – и дети спросят тебя:«Что значит слово «дом»?»Я не хотел бы быть тобой в тот день.

Сельские леди и джентльмены

Пограничный Господь стучится мне в дверь,Звеня бороды своей льдом.Он пьет мой портвейн и смеется,Так сделал бы я;А потом, словно дьявол с серебряным ртом,Он диктует строку за строкой,И когда мне становится страшно писать,Говорит, что строка моя;

Он похож на меня, как две капли воды,Нас путают, глядя в лицо.Разве только на мне есть кольцо,А он без колец,И обо мне говорят и то и се,Но порой я кажусь святым;А он выглядит чертом, хотя он Господь,Но нас ждет один конец;

Так как есть две земли, и у них никогдаНе бывало общих границ,И узнавший путьКому-то обязан молчать.Так что в лучших книгах всегда нет имен,А в лучших картинах – лиц,Чтобы сельские леди и джентльменыПродолжали свой утренний чай.

Та, кого я считаю своей женой –Дай ей, Господи, лучших дней,Для нее он страшнее чумы,Таков уж наш брак.Но ее сестра за зеркальным стекломС него не спускает глаз,И я знаю, что если бы я был не здесь,Дело было б совсем не так;

Ах, я знаю, что было бы, будь он как я,Но я человек, у меня есть семья,А он – Господь, он глядит сквозь нее,И он глядит сквозь меня;

Так как есть две земли, и у них никогдаНе бывало общих границ,И узнавший путьКому-то обязан молчать.Так что в лучших книгах всегда нет имен,А в лучших картинах – лиц,Чтобы сельские леди и джентльменыПродолжали свой утренний чай.

Трачу свое время