Друг на все времена - Владимир Келер

Поднимись ступенькой выше, говорит писатель своей пьесой. Не усугубляй вины безволием.

Не забывай своей вины, но искупай ее хорошими поступками.

Докажи, что ты все же человек, а то – дурное – было следствием затмения, минутной слабости.

По-моему, это настоящий выход.

Пример другого рода.

Представим соревнующихся исследователей-физиков. Один заведомо победил, хотя итог еще не подтвердили: он новое явление обнаружил.

Что же ему: почить, как говорят, на лаврах? Закрыть рабочий стол и уехать веселиться?

Нет, так не делают обычно. Не позволяет совесть, не позволяет долг ученого.

И победитель... вновь выигрывает: и как ученый, и как человек он поднимается еще на одну ступень.

Климат изящного

Есть еще пропасть людей, которые воображают, что нужно быть изящным только в музеях, в картинах и статуях... Нет, настоящее цельное, здоровое в самом деле искусство существует уже лишь там, где потребность в изящных формах, в постоянной художественной внешности простерлась уже на все сотни тысяч вещей, ежедневно окружающих нашу жизнь.

Велико влияние на личность такой среды, такого общества, где много красоты – духовной и физической. Связь человека с такой средой бывает особенно прочной.

Прочна красивая дружба, прочна семья, связанная лаской и пониманием. Патриотизм людей питается красотой истории народа: его литературой, музыкой, памятниками, рассказами о подвигах великих соотечественников.

Красота – один из самых прочных цементов между людьми, и там, где люди дорожат своим единством, они стараются всеми силами сохранить этот цемент, даже по возможности его усилить.

Когда в конце войны немцы оставляли Варшаву, они придумали коварный план – сожгли, разрушили польскую столицу (когда-то римляне так поступили с Карфагеном – столицей враждебного им государства,– и государство то так и не ожило, умерло навсегда).

Поляки поняли, что им угрожает. Поняли не только умом, но и сердцем. По фотографиям, рисункам, схемам, случайно уцелевшим чертежам город был восстановлен почти в первоначальном виде (только, разумеется, просторнее и с дополнительными районами). Восстановили, построив заново, дома, дворцы, памятники, крепостные стены. Восстановили чуть ли не каждую трещинку на них, каждый вековой дефект, блеклость «выцветших» красок...

Вернулся древний город, вернулись и жившие в нем силы, что сплачивали поляков. Конечно, сейчас в Варшаве новая жизнь. Но она будто продолжает расти из древней почвы, поляки остро ощущают это. Она тем кипучей и прекрасней, что в ней участвует энергия прошлых поколений. Современники смотрят на восстановленную старину и словно ощущают присутствие великих зодчих, ваятелей, художников, создававших тысячелетнюю национальную культуру.

Так сила красоты превращается в могучую общественную силу.

Обычно пишут о вкладе человека в красоту. Но и красота вносит свой вклад в человека.

Наш род называют по-научному «гомо сапиенс»: человек разумный. Подчеркивают важнейшую его особенность, воспитанную в общественных условиях. Но только ли разумностью выделился он среди других земных существ? А чувством красоты?

Разве мы превосходим неандертальцев только тем, что учим физику? А не тем еще, что знаем стихи?

Чувство красоты – ярко выраженное человеческое свойство.

Как отмечал Карл Маркс, животное преобразует окружающий его мир, только повинуясь голосу инстинкта. «Животное формирует материю только сообразно мерке и потребности того вида, к которому оно принадлежит, тогда как человек... формирует материю также и по законам красоты»[24].

По законам разума и красоты складывался и сам человек. Он никогда не был только лишь «разумным» существом, а всегда «разумно чувствующим» или «разумно эстетическим» (слово «эстетика» – от греческого слова «эстезис» – воспринимать чувствами).

Не случайно как показывают раскопки, следы изящного и в самые далекие времена всегда шли рядом со следами удобного.

И не случайно «богини красоты» на заре истории чтились не в меньшей степени, чем «боги мудрости»: так древние народы выражали свое уважение к изящному.

Впрочем, часто это были и не богини вовсе. Олицетворяя красоту, люди придумывали ей образы земные, человеческие. Преклонение перед ней носило чаще характер поэтический, чем религиозный.

Для примера приведу образ Амариллис – прекрасной обитательницы полей. Еще у Вергилия и Овидия, знаменитых поэтов Древнего Рима, она была нимфой (нимфы жили долго, но не вечно, как богини). Соотечественник и современник Шекспира английский поэт Эдмунд Спенсер в своей замечательной поэме «Королева фей» дал имя Амариллис пастушке. Прошло еще некоторое время, и Амариллис совсем приземлили... ученые: они назвали ее именем целое семейство полевых цветов. Сегодня уже мало кто помнит нимфу, а амариллисовые – нарциссы, белые подснежники, туберозы, агавы – знают не одни любители природы.

Да, ученые «приземлили» имя. Но само по себе красивое не надо было приземлять: оно всегда было земным. Возвышенное, привлекательное внешне или внутренне, окружало человека вечно, было с ним во всех его делах.

Ласкали взор подъемники воды и колесницы у древних персов и египтян, греков и римлян. На носах судов бесстрашных викингов укреплялись священные деревянные статуи. Разрисовывались, покрывались искусной резьбой или вышивкой предметы древнерусского обихода: скамейки, сани, дуги, наличники на окнах, солонки, ложки, ковши, полотенца, фартуки, рукавицы. Даже оружие – сабли, ружья, пушки – украшалось изысканным орнаментом, рисунком.

Время меняло набор обыденных предметов, менялось и направление художественного поиска. Постепенно в быт людей стали входить предметы, созданные наукой. К изящной мебели в домах добавилась изящная семейная электротехника: радиоприемники, телевизоры, холодильники, торшеры, люстры, телефоны. Все с большим вкусом отделываются помещения для пассажиров в поездах и самолетах, становится все благородней форма легковых автомобилей.

Влияние времени сказывалось и в другом. Любая новая эпоха, любое новое общественное влияние больших масштабов порождали и совершенно новые формы красоты.

Сошлюсь, как на пример, на появление в последние пятнадцать-двадцать лет целой науки о красоте машин и рабочих мест – технической эстетики.

Прислушиваясь к ее советам, сегодня красят в светлые тона потолки и стены цехов. Кабины крановщиков покрывают чередующимися полосами желтого и черного цветов (броско и заметно на расстоянии: убережет зазевавшегося от столкновения). Цветы, аллеи с золотым песочком, пруды и даже фонтаны появляются на территориях заводов и исследовательских институтов. Обсуждаются проблемы вроде таких, как: «сократить примелькавшийся тополь на заводе, но посадить больше сирени, маньчжурского ореха, белоствольных березок», «создать на заводском дворе дендрарий: собрать туда представителей лесной флоры Сибири, Дальнего Востока, Горного Алтая».

Даже в школы проникает новая наука. Есть классы, где ученики садятся не за черные, а за зеленые парты, пишут мелом по зеленой же доске, занимаются среди стен, выкрашенных в голубое или желтое.

Обычно, когда упоминают слово «красота», на ум приходят произведения художников, архитекторов, актеров, музыкантов, поэтов. Но не одни поэты приобщают человечество к возвышенному.

Творят прекрасное и люди прозаического труда: рабочие, ремесленники, хлеборобы, рыбаки, врачи, ученые, служащие контор, монтеры, почтальоны. Творят, даже если производят то, что не облекается в художественные формы (работники полей, лесорубы), творят, даже если ничего не производят (врачи, служащие).

Творят своим искусством, потому что каждый искусник по-своему художник, у него есть способ украсить дело. Во всяком деле есть свой «секрет красоты».

Творят делами своих учеников, потому что в каждом славном деле ученика есть обязательно доля души учителя.

Творят и просто тем, что объясняют привлекательно, помогают другим познать очарование природы, чужого внутреннего мира, книги, произведения искусства.

Особое обаяние присуще людям подвига, возвышенного поступка. Скромность, доброе движение души, бескорыстная помощь – все это тоже красота, все сравнимо с красотою внешней, зримой.

Необъятно царство Красоты. А подданные ее – все люди. Нет человека, никогда не делавшего красивого. Хоть раз, хоть малым, хоть в нечаянном порыве, но дань ей платят даже плохие люди.

Красота не бессмертна, к сожалению. Многое ее рождает, многое и губит. Не щадит безжалостное время. Душат ее расцветающие порою рядом серость и невежество или откровенное уродство.