Следы апостолов - Эндрю Олвик

Луиджи Корелли, высокопоставленный сотрудник итальянского посольства в Германии, запланированная встреча с которым предстояла через два дня в Берлине, не стал корчить из себя незнакомца, столкнувшись с Генрихом лицом к лицу у здания государственной оперы Земпера. Зачем разыгрывать из себя случайных прохожих, когда многочисленное окружение обоих, включая спецслужбы, достаточно осведомлено об их приятельских отношениях. Вокруг могли находиться и «случайные» соглядатаи, которые незамедлительно бы доложили куда следует о том, что Луиджи Корелли и Генрих Штраубе, не узнав друг друга, разошлись, как в море корабли.

— Какими судьбами, дорогой Генрих!? — выказал свое радостное удивление дипломат. Корелли развел руками и поправил узел на галстуке, — вот уж не ожидал встретить тебя здесь? Хотя чему удивляться, зная вашу любовь к искусству и архитектуре итальянского стиля. Вы здесь по коммерческим делам?

— Угадали, дон Луиджи, семейный бизнес развернулся не на шутку, вот и приходится крутиться, как белка в колесе. Сегодня здесь, завтра там… Но в этом есть, как видите, и свои плюсы. Чудесно, знаете ли, когда удается совмещать приятное с полезным.

Встреча закончилась посещением небольшого ресторанчика, неподалеку от площади, где за обедом не было произнесено ни слова о предстоящей встрече и профессиональных делах.

Запланированный контакт с работником итальянского МИДа Луиджи Корелли, одновременно являвшимся кадровым офицером советской контрразведки в звании полковника и одним из заместителей резидента по агентурной работе, состоялся чуть позже, на приеме по случаю годовщины открытия нового здания итальянского посольства в Берлине.

По своему интерьеру посольство Италии напоминало музей. Стены зала для торжественных приемов были украшены холстами знаменитых мастеров живописи, начиная с потускневших полотен эпохи Возрождения, заканчивая ярким постимпрессионизмом. На подставки под золочеными канделябрами, на отполированный до блеска паркет отбрасывала тени бронзовая и мраморная пластика.

— Согласитесь, Генрих, Караваджо прекрасен, — послышался сзади голос резидента.

— Как и многое другое, собранное здесь, — обернувшись, ответил Генрих, — похоже, что ваше правительство не поскупилось на убранство, решив устроить в центре Берлина еще один музей живописи.

— А почему бы нет, дорогой Генрих, — согласился Корелли, — кстати, вы что-нибудь слышали о таком живописце, как Якало Дзукки? Его картина “Купание Бетшебы” с некоторых пор украшает стены моего рабочего кабинета. Не желаете взглянуть?

— С удовольствием, сеньор Корелли, — согласился Генрих и, прихватив с собой бокал с шампанским, проследовал за дипломатом.

— Ну как прошло знакомство? — расположившись в кресле для приема гостей, поинтересовался Корелли.

— Как нельзя лучше, — ответил устроившийся напротив Генрих, — объект проявил заинтересованность, и в скором времени мы отбываем в маленький городок под названием Несвиж с пока неясной до конца миссией. Вагнер скрытен и осторожен. С ним нужно держать ухо востро и не задавать лишних вопросов. Он достаточно молчалив и не склонен к лишней болтовне. Что о нем известно? Мне нужна полная информация по объекту.

Кабинет Луиджи Корелли представлял собой идеальное место для подобных встреч. Он был оборудован по последнему слову техники, и снабжен специальной, подавляющей любое прослушивание системой. Напротив окна произрастал огромный платан, своей листвой защищающий его владельца от возможных наблюдений через оптику с чердачных помещений соседних домов. Специалистов читать по губам у противника хватало.

Генрих быстро просмотрел папку с материалом по Отто Вагнеру. Получил пароли для связи с советской агентурой в Несвиже, получил дополнительные инструкции. В конце встречи он позволил себе поинтересоваться насчет персоны Бекетова:

— Скажите, этот Бекетов на самом деле ученый? Мне кажется, что он более силен в области психиатрии и гипноза, нежели в дрессировке мух. Достаточно красиво обустроил знакомство, вот только жаль старика-профессора.

— Издержки профессии, — грустно улыбнулся Корелли, — пусть Кляйн покоится с миром. Мало ли что могло случиться, попади он в руки гестапо. Уж очень он был поперек горла Вагнеру. Кстати, в ближайшее время вам предстоит пару встреч с Бекетовым. Так сказать, небольшое обучение в процессе работы… Ладно, Генрих, нам уже пора поспешить к гостям. Прошу, — дипломат запер дело Отто Вагнера в сейф, выключил в кабинете свет и распахнул перед Генрихом двери в коридор. — Кстати, Вагнер интересовался вашей легендой?

— Безусловно, — ответил Генрих, — было видно, что он и так с ней досконально знаком, но пришлось слово в слово все пересказать. Пока все идет по плану.

— Вы же знаете, Генрих, — грустно улыбнулся Корелли, — что в нашем деле, когда все идет по плану, это не всегда хорошо.

— Согласен с вами, у меня данное обстоятельство тоже вызывает тревогу, — согласился Генрих.

11

Алька с Григорием прошли по едва приметной тропинке через тот самый запущенный сад, который был виден из окна мансарды, и оказались на крыльце Гришиного дома. Двор был вымощен новой плиткой. По периметру его окружала живая изгородь, из которой со стороны улицы выглядывали острые пики дорогой кованой ограды. Сам дом был похож на маленький замок. Над одним из углов возвышалась небольшая башенка с высоким узким окном, украшенная сверху флюгером в виде дракона с закинутым на спину хвостом.

— Там мой кабинет, — пояснил Григорий, перехватив ее взгляд.

— Симпатичный домишко, — восхищенно прошептала Алька, продолжая оглядываться по сторонам. — И вы в нем один живете?

— Один, — подтвердил хозяин, отпирая массивную дубовую дверь, за которой открылись полутемный, отделанный деревом холл и уходящая наверх украшенная резьбой лестница. — Настоящий философ должен жить один, — улыбнулся он, приглашая Алю жестом проследовать внутрь.

Внутри дом показался ей больше, чем снаружи. На стенах висели портреты польских дворян в камзолах по моде XVIII века, пахло нагретым деревом и чабрецом, пучки которого можно было заметить в разных уголках дома. Один даже оказался засунутым за портрет молодого шляхтича в синем мундире по моде восемнадцатого века, который висел в кабинете на самом видном месте.

— Это Доминик Радзивилл, — пояснил хозяин, заметив ее взгляд. — Он погиб в битве под Ганау осенью 1813 года. Именно с его именем связана одна из главных тайн рода Радзивиллов и нашего замка.

Альке показалось, что Григорий сказал «нашего» так, словно замок принадлежал их семье.

— Вы с ним чем-то похожи, — сказала она, продолжая рассматривать портрет. — Вот и лоб, и глаза…

— Я бы хотел, чтобы вы взяли за образец именно этот портрет. Сможете?

— Постараюсь. Только у меня тут ничего нет, — напомнила она. — Нужен холст, краски, подрамник, кисти…

— Я все куплю, — сказал он, опуская портьеру. — Завтра же.

Алька перевела взгляд на другую стену. Там висела большая черно-белая фотография молодой женщины в белом платье с наброшенным на плечи платком.

— Ваша жена? — спросила она.

Григорий глянул поверх плеча.

— Мать.

Пока Григорий искал в другой комнате альбомы с репродукциями картин, которые могли бы пригодиться Альке в работе над портретом, бормоча себе под нос что-то неразборчивое, она с любопытством рассматривала лежавшие на столе книги и предметы. Были здесь: история Речи Посполитой на польском, история войны 1812 года, репринтное издание Воспоминаний Теобальда, затрепанный словарь польского языка и толстый старинный том в массивной кожаной обложке с засаленной матерчатой закладкой между страниц. Она попыталась разобрать золотое тиснение на корешке, но так и не смогла. Сверху россыпью лежали распечатки статей и несколько пожелтевших вырезок из газет, скрепленных между собой большой ржавой скрепкой. Над столом, под книжной полкой, был прикреплен большой лист ватмана с искусно нарисованным на нем генеалогическим древом Радзивиллов. В верхнем правом углу листа можно было разглядеть карандашный рисунок, изображавший профиль человека, в котором нельзя было не узнать хозяина дома. Наконец, Григорий положил перед ней стопку альбомов и, придвинув поближе настольную лампу, сел рядом на обтянутый вишневой кожей низкий табурет.

Просмотрев альбомы и выслушав подробный рассказ Григория о польской живописи XVII–XIX веков, Алька заметила, что работа над портретом может занять недели две и даже больше.

— Я не тороплю, — согласился он. — Пишите столько, сколько считаете нужным.

В это время стоявший на столе ноутбук тихонько пискнул, известив своего хозяина, что получено письмо. Григорий извинился и тронул дремавшую на коврике мышь, чтобы открыть и прочитать сообщение.