Вы любите Вагнера? - Жан Санита

Перед овощным магазином увидел очередь, которая растянулась метров на пятьдесят. На дверях магазина висело объявление: “Картофель”.

“Какое свинство! Мокнуть три–четыре часа, мерзнуть, чтобы получить несколько килограммов гнилой картошки…”

Торопясь на встречу с Тентеном, он неожиданно встретил на улице Боннобо до крайности взволнованного Жан-Люка. Мощный и приземистый, Жан-Люк хоть и был родом из северного Мондора, но в горячности не уступил бы любому южанину. Он подчинялся Объединенным силам Сопротивления, где был ответственным за информацию и разведку.

Андре не однажды встречался с ним, чтобы договориться о сотрудничестве между их организациями. И всегда они обменивались информацией.

Они вышли на середину улицы, чтобы чужие уши случайно не услышали их разговора, а Жан-Люк сразу же набросился на него.

— Так что, Рауль, — он знал Андре под этим именем, — значит, вы переходите в наступление?

— Как это?

Жан-Люк понизил голос.

— Три боша за сорок восемь часов, и к тому же все трое — офицеры. Вы даром времени не теряете!

— Ничего не понимаю!

Жан-Люк удивленно вытаращил на него глаза.

— Выходит, это не ваши ухлопали трех офицеров?

— Лично я знаю только об одном покушении, но мы к нему совершенно непричастны.

— Ты уверен в этом?

— Абсолютно.

Они сошли с проезжей части, чтобы пропустить машину. Несколько шагов шли молча, потом Жан-Люк пояснил:

— Железнодорожники, наши друзья, нашли на сортировочной станции труп немецкого офицера. Они спрятали его на паровозе в тендере. А сегодня, где-то после обеда, дарнановский патруль нашел на бульваре Шарко в гараже недостроенного дома еще один офицерский труп, за рулем штабной машины. Пуля в затылок. Как всегда, никто в квартале ничего определенного не знает.

Он на мгновение умолк, потом встревоженно добавил:

— Много бы я дал, чтобы разобраться в этой истории. Может, одиночка? Или несколько человек, действующих на свой страх и риск?

— А возможно, и новая организация, которая решила действовать беспощадно.

— Кто его знает. Дело необычайно запутанное. Если узнаешь о чем-нибудь интересном, сообщи. Ты знаешь, как меня найти.

— Хорошо, договорились. И ты тоже.

— Само собой. Ну, будь здоров!

Они разошлись.

Тентена дома не оказалось. Андре решил обождать его и завел разговор с виночерпием, который подменял Тентена, когда тот куда-нибудь уходил.

В половине восьмого он встретился с Альбером Перришоном в “Золотом фазане” на перекрестке улицы Блатен и площади де Жод. В пять часов уже смерклось, и людей на улице почти не было. Андре зашел в кафе и увидел Перришона, одиноко сидевшего за круглым столиком, лицом к входу.

Подошел официант.

— Я слушаю вас.

— Один ром.

— У нас сегодня сухой день, — официант показал пальцем на объявление, висевшее над буфетом: “Безалкогольный день”.

Андре посмотрел, что заказал себе Перришон. Кофе.

— Мне тоже, будьте любезны.

Выпив кофе, они неторопливо зашагали по площади де Жод, где одиннадцатого сентября, в день оккупации немцами южной зоны, состоялась многотысячная молчаливая манифестация вокруг конной статуи Верцингеторикса.

Андре Ведрин доложил о выполненном задании, но об Анриетте промолчал.

— У меня есть возможность наладить связь. Это парень, работающий у нас с первого дня. До сих пор он распространял листовки, согласился выполнять эту работу.

— Хорошо. Его конспиративное имя?

— Поло.

— Пароль для первой встречи?

— Ты спросишь: “У вас есть часы?” Он должен ответить: “Нет, я еще не выбрал марку”.

— Где и когда я смогу с ним встретиться?

— В сквере “Нептун”, это за Галери де Жод. Завтра, в половине пятого вечера.

— А как я узнаю его?

— Он будет курить трубку с головой зуава. В резиновых сапогах, в руке будет держать книжку.

— Ты предусмотрел запасную явку?

— А как же! Площадь Шампиль, в тот же день в четверть седьмого.

— Отлично. Какие-нибудь новости есть?

— Есть.

Андре Ведрин рассказал о встрече с Жан-Люком. Перришон молча выслушал его. Когда Андре закончил, он задумчиво проговорил, как бы размышляя вслух:

— Если Кола убил того офицера на станции и другого, перед комендатурой, то к покушению на бульваре Шарко, я уверен, он непричастен. Если только…

— Если только?…

— Если только он не ошалел окончательно.

— Не понимаю. Что ты имеешь в виду?

— А то, что, став подпольщиком среди подпольщиков, он поставит себя вне закона. Тогда его исчезновение должно означать не арест, как мы считаем, а то, что он решил оставить нас и встать на путь анархического, чреватого опасностями террора.

Они дошли до памятника генералу Дезе в конце площади, повернули назад и направились к памятнику Верцингеториксу. Перришон шел стремительно, заложив руки за спину. Вдруг он поднял голову и спросил:

— О чем ты думаешь, Ламбертен?

— Я считаю, что это арест. Этого упрямца я достаточно хорошо знаю. Нетерпеливый, разумеется, но все же…

Он не докончил фразы.

Несколько фонарей под железными колпаками цедили скупой свет военного времени, большая часть площади терялась в темноте. Окна домов и витрины кафе наглухо занавешены двойными шторами светомаскировки и тоже не пропускают света. Темноту на замерзшей площади, похожей на декорации к фильму ужасов, неожиданно прорезали голубые лучи автомобильных фар. Две грузовые машины, забитые солдатами, на бешеной скорости миновали площадь и с визгом свернули у здания городской оперы. Грузовики сопровождал эскорт мотоциклистов.

Альбер Перришон остановился. По его виду можно было понять: что-то очень встревожило его.

— Эта история не дает мне покоя, Ламбертен. Как нам действовать?

Немного помолчав, перевел разговор на другое:

— Я получил инструкции.

— Что-то новое?

— Похоже на то…

Перришон усмехнулся. Знал: то, что сейчас он скажет, ошеломит Андре Ведрина.

— Мы должны организовать центральный штаб франтиреров и партизан департамента, который будет руководить операциями всех групп, организованных в Риоме, Тьери, Иссуари, Сен-Элуа-ле-Мини, Амбере и — держись покрепче, Ламбертен! — будет организовывать отряды маки! Слышишь — отряды маки!

— Да не может быть! Вот это действительно новость!

— Я поражен не меньше тебя. Догадался, о чем идет речь. Вот я сейчас процитирую тебе: “Усилить саботаж на заводах, железнодорожных узлах, электростанциях, шоссе; уничтожать имущество коллаборационистов, карать предателей-полицаев и дарнановцев, спекулянтов и акул черного рынка; усилить пропаганду и прежде всего увеличить тираж “Овернского патриота”; делать систематические нападения на гарнизоны оккупантов”.

— Просто-таки праздничная программа!

— Еще бы! Для этого надо вербовать людей в организацию, собирать деньги для ее финансирования. Кроме того, надо выявить всех молодых призывников, которые прячутся на фермах департамента, организовывать их в отряды, широко привлекать к движению Сопротивления добровольцев и вооружать их. Наконец, надо усовершенствовать систему разведки и связи. Проблем до черта, дорогой Ламбертен, мы поговорим об этом более детально завтра. Жду тебя в конторе в девять часов утра.

— Хорошо.

— Спокойной ночи, Ламбертен.

— Спокойной ночи, Мато.

Такое было правило: дольше, чем это было необходимо, они не задерживались. Перед уходом Перришон спросил:

— Послушай, как обстоят дела с “Папирусом”? Займемся мы им или будем надеяться на других?

Андре Ведрин растерялся, но быстро взял себя в руки и спокойно ответил:

— Все в порядке.

— Несмотря на отсутствие Кола?

— У этой группы другой связной, он свое дело знает.

— Тогда хорошо. Будь здоров. И Перришон растаял в темноте.

Они познакомились еще до войны в Лиможе, где Перришон защищал интересы профсоюзов учителей, а Андре работал токарем и делал свои первые шаги в профсоюзе металлистов. Организация движения Сопротивления откомандировала его в Клермон-Ферран, и там он неожиданно встретился с Перришоном. Было это через восемь дней после побега Андре из тюрьмы. В феврале исполнялся год его работы в организации.

Андре Ведрин свернул на улицу Соединенных Штатов. Из пивной вышел какой-то посетитель, и на несколько секунд луч света упал на темный тротуар. Перед входом в “Гранд Отель”, где размещалась немецкая комендатура, стояли на посту двое солдат с автоматами. Время от времени они топали ногами, чтобы согреться. На перекрестке улицы Сен-Доменик он нерешительно зашел в кинотеатр. В вестибюле стояла темнота — ее не в силах была рассеять единственная лампочка, обернутая голубой бумагой. Взглянул на афишу. На этой неделе — “Триумф воли” Лени Рифенсталь.