Почти напоследок - Евгений Евтушенко

Вот что меня поразило: ни один из гидов не называл адмирала по имени - лишь альмиранте.

- Почему? - спросил я моего друга доминиканца.

- Фуку! - ответил он, пожимая плечами.

И вдруг неожиданный порыв ветра с моря, казалось, прокисшего от жары, ворвался в собор, и над склепом Колумба закружились вырвавшиеся из чьих-то рук деньги, повторяя разноязыким шелестом:

- Фуку! Фуку! Фуку!

Мы - те островитяне,

которые с ветвями

в каноэ подплывали к парусам

и наблюдали с лодок,

как у богов голодных сок манговый струился по усам. Нам дали боги белые свиную кожу Библии, но в голод эта кожа не спасёт, и страшен бог, который умеет острой шпорой распарывать беременным живот. Вбив крючья под лопатки, нам жгли железом пятки, швыряли нас на дно змеиных ям, и, вздёрнув нас на рею, дарили гонорею

несчастным нашим жёнам, сыновьям. Мы - те островитяне, кому колесованье

принёс Колумб совместно с колесом.

Нас оглушали ромом,

нас убивали громом,

швыряли в муравейники лицом.

Крестом нас покоряли

и звали дикарями,

свободу нализаться нам суля.

В ком большее коварство?

Дичайшее дикарство -

цивилизация.

Колумб, ты не затем ли

явился в наши земли,

в которых и себе могилу рыл?

Ты по какому праву

ел нашу гуайяву

и по какому праву нас открыл?

Европа не дремала -

рабов ей было мало,

и Африка рыдала, как вдова,

когда, плетьми сечённое,

набило мясо чёрное

поруганные наши острова.

Разбив свои колодки,

рабы бросались в лодки,

но их ждала верёвка на суку.

Среди людского лова

и родилось то слово,

то слово африканское: «фуку».

Фуку - не так наивно.

Фуку - табу на имя,

которое несчастья принесло.

Проронишь имя это -

беда придёт, как эхо:

у имени такое ремесло.

Как ржавчина расплаты,

«фуку» съедает латы,

и первое наложено «фуку» здесь было наконец-то на кости генуэзца, истлевшего со шпагой на боку. Любой доминиканец, священник, оборванец, сапожник, прибивающий каблук, пьянчужка из таверны, не скажет суеверно

ни «Кристобаль Колон» и ни «Колумб».

Детей приходом волка

не устрашит креолка

и шепчет, чтобы бог не покарал:

«Вы плакать перестаньте -

придёт к вам альмиранте!»

(Что по-испански значит - адмирал.)

В музеях гиды липкие

с их масленой улыбкою

и те «Колумб» не скажут ни за что,

а лишь: «Поближе встаньте.

Здесь кости альмиранте».

Но имени не выдавит никто.

Убийцы или хлюсты

убийцам ставят бюсты,

и это ясно даже дураку.

Но смысл народной хитрости -

из памяти их вытрясти

и наложить на всех убийц - фуку.

Прославленные кости,

стучаться в двери бросьте

к заснувшему со вздохом бедняку,

а если, горделивы,

вы проскрипите «чьи вы?»

То вам в ответ: «Фуку!

Фуку!

Фуку!»

Мы те островитяне,

кто больше христиане,

чем все убийцы с именем Христа.

Из ген обид не выскрести.

Фуку - костям антихриста.

пришедшего с подделкою креста!

Над севильским кафедральным собором, где - по испанской версии - покоились кости адмирала, реял привязанный к шпилю огромный воздушный шар, на котором было написано: «Вива генералиссимо Франко - Колумб демократии!»

Над головами многотысячной толпы, встречавшей генералиссимуса, прибывшего в Севилью на открытие фиесты 1966 года, реяли обескуражившие меня лозунги: «Да здравствует 1 мая - день международной солидарности трудящихся!», «Прочь руки

британских империалистов от исконной испанской территории - Гибралтара!», и на ожидавшуюся мной антиправительственность демонстрации не было и намёка.

Генералиссимо был хитёр и обладал особым искусством прикрывать антинародную сущность режима народными лозунгами. Генералиссимо встречала толпа, состоявшая не из народа, а из псевдонарода - из государственных служащих, полысевших от одобрительного поглаживания государства по их головам за верноподданность, из лавочников и предпринимателей, субсидируемых национальным банком после проверки их лояльности, из так называемых простых, а иначе говоря - обманутых людей, столько лет убеждаемых пропагандой в том, что генералиссимо их общий отец, и, наконец, из агентов в штатском с хриплыми глотками в профессиональных горловых мозолях от приветственных выкриков.

По улице, мелодично поцокивая подковами по старинным булыжникам, медленно двигалась кавалькада всадников - члены королевской семьи в национальных костюмах, аристократические амазонки в чёрных шляпах с белыми развевающимися перьями, знаменитые тореро, сверкающие позументами. Следом за ними на скорости километров пять в час полз «мерседес» - не с пуленепробиваемыми стёклами, а совершенно открытый. Со всех сторон летели вовсе не пули, не бутылки с зажигательной смесью, а ветви сирени, орхидеи, гвоздики, розы. В «мерседесе», не возвышаясь над уровнем лобового стекла, стоял в осыпанном лепестками мундире плотненький человечек с благодушным лицом провинциального удачливого лавочника и отечески помахивал короткой рукой с толстыми тяжёлыми пальцами. Когда уставала правая рука, помахивала левая - и наоборот. Лицевые мускулы не утруждали себя заигрывающей с массами улыбкой, а довольствовались выражением благожелательной государственной озабоченности. Родители поднимали на руках своих детей, чтобы они могли увидеть «отца нации». У многих из глаз текли неподдельные слёзы гражданского восторга. Прорвавшаяся сквозь полицейский кордон сеньора неопределённого возраста религиозно припала губами к жирному следу автомобильного протектора.

- Вива генералиссимо! Вива генералиссимо! - захлёбываясь от счастья лицезрения, приветствовала толпа генералиссимо Франко - по мнению всех мыслящих испанцев, чьи рты были заткнуты тюремным или цензурным кляпом, убийцу Лорки, палача молодой испанской республики, хитроумного паука, опутавшего страну цензурной паутиной, ловкого торговца пляжами, музеями, корридами, кастаньетами и сувенирными донкихотами. Но, по мнению этой толпы, он прекратил братоубийственную гражданскую бойню и даже поставил примирительный монумент её жертвам и с той и с другой стороны. По мнению этой же толпы, он спас Испанию от участия во второй мировой войне, отделавшись лишь посылкой «Голубой дивизии» в Россию. Говорят, он сказал адмиралу Канарису: «Пиренеи не любят, чтобы их переходила армия - даже с испанской стороны».

По мнению этой же толпы, он был добропорядочным хозяином, не допускавшим ни стриптиза, ни мини-юбок, ни эротических фильмов, ни подрывных сочинений - словом, боролся против растленного западного влияния и поощрял кредитами частную инициативу. На просьбе министра информации и туризма Испании разрешить мне выступать со стихами в Мадриде Франко осмотрительно написал круглым школьным почерком: «Надо подумать». Поверх стояла резолюция министра внутренних дел: «Только через мой труп». Выступление не состоялось, но генералиссимо как будто не в чем обвинить.

- Вива генералиссимо! Вива генералиссимо! - хором скандировала толпа, и от её криков в кафедральном севильском соборе, наверно, вздрагивали кости Колумба, если, конечно, они действительно там находились.

Море отомстило -

расшвыряло

после смерти

кости адмирала.

С черепа сползли седые космы,

и бродяжить в море стали кости. Тайно

по приказу королевы

их перевозили каравеллы.

Глядя в оба,

но в пустые оба,

ночью вылезал скелет из гроба

и трубу подзорную над миром

поднимал,

прижав к зиявшим дырам, и с ботфорт истлевших, без опоры, громыхая

сваливались шпоры.

Пальцы,

обезмясев,

не устали -

звёзды,

словно золото, хватали.

Но они, зажатые в костяшки,

превращались мстительно в стекляшки.

Без плюмажа,

загнанно ощерен,

«Я - Колумб!» -

пытался крикнуть череп,

но, вгоняя океан в тоску,

ветер завывал:

«Фуку!

Фуку!»,

И обратно плёлся в трюм паршивый открыватель Индии фальшивой. С острова на остров плыли кости, будто бы непрошеные гости. Говорят, они в Санто-Доминго. Впрочем, в этом сильная сомнинка. Может, в склепе, отдающем гнилью, пустота

и лишь труха Трухильо? Говорят, в Севилье эти кости. Тычут в них туристы свои трости. И однажды, с ловкостью внезапной, тросточку скелет рукою цапнул -видно, золотым был ободочек, словно кольца касиковских дочек. Говорят,

в Гаване эти кости,

как живые,

ёрзают от злости,

ибо им до скрежета охота

открывать и покорять кого-то.