Почти напоследок - Евгений Евтушенко

волокитовая шкатулка,

которая впрямь по-волчьи

стальными зубами: «Щелк!»

В доспехах из резолюций

рыцари долгого ящика,

где даже носастая Несси

и та не наткнется на дно,

не лучше жуков колорадских

и морового ящура

хлеба и коров пожирали

с пахарями заодно.

II овдовела землица,

лишенпая ласки сеющего,

затосковала гречиха,

клевер уныло полег,

и подсекала иод корень

измученный колос

лысенковщина,

и квакать учились курицы,

чтоб не попасть под налог.

И лопающемся френче

Кабычегоневышлистенко,

сограждан своих охраняя

от якобы вредных затей,

видел во всей кибернетике

лишь мракобеске и мистику

и отнимал компьютеры

у будущих наших детой.

И, отвергая все новое,

откладыватели,

непущатели:

«Это беспрецедентно!» —

грозно махали печатями,

забыв,

что с ветхим ружьишком,

во вшах,

разута,

раздета,

Октябрьская революция

тоже беспрецедеитна!

Я приветствую время,

когда

по законам баллистики

из кресел летят вверх тормашками —

«кабычегоновышлистики».

Великая Родина наша,

из кабинетов их выставь,

дай им проветриться малость

на нашем просторе большом.

Когда карандаш-вычеркиватель

у кабычегопевышлистов,

81 6 Е. Евтушенко

есть пропасть

меж красным знаменем

п красным карандашом.

Па знамени Серн и Молот

страна не случайно вышила,

а вовсе не чье-то трусливое:

«Кабы чего не вышло...»!

Почти напоследок:

я,

мяса полжизни искавший погнутою вилкой

в столовских котлетах,

в неполные десять

ругнувшийся матом при тете,

к потомкам приду,

словно в лермонтовских эполетах,

в следах от ладоней чужих

с милицейски учтивым «пройдемте!».

Почти напоследок:

я — всем временам однолеток,

земляк всем землянам

и даже галактианам.

Я,

словно индеец в Колумбовых ржавых браслетах,

«Фуку!» прохриплю перед смертью

поддельно бессмертным тиранам.

Почти напоследок:

поэт,

как мопета петровская,

сделался редок.

Он даже пугает

соседей по шару земному,

соседок.

Но договорюсь я с потомками —

так или эдак —

почти откровенно.

Почти умирая.

Почти напоследок.

КОНЕЦ

Гавана — Санто-Доминго — Гуернавака — Лима — Манагуа —

Каракас — Венеция — Леондинг — станция Зима — Гульрипи —

Переделкино.

1963-1985 гг.

Фуку . Поэма

Сбивая наивность с меня, малыша,

мне сыпали ум с тараканами в щи,

мне мудрость нашёптывали,

шурша,

вшитые

в швы рубашки вши.

Но бедность - не ум,

и деньги - не ум,

и всё-таки я понемножечку

взрослел неумело,

взрослел наобум,

когда меня били под ложечку.

Я ботал по фене,

шпана из шпаны,

слюнявил чинарик подобранный.

Кишками я выучил голод войны

и вызубрил родину рёбрами.

Мне не дали славу -

я сам её взял,

но, почестей ей не оказывая, набил свою душу людьми, как вокзал во время эвакуации.

В душе моей больше чем семьдесят стран,

все концлагеря,

монументы,

и гордость за нашу эпоху, и срам, и шулеры, и президенты.

Глотая эпоху и ею давясь,

но так, что ни разу не вырвало,

я знаю не меньше, чем пыль или грязь,

и больше всех воронов мира.

И я возгордился,

чрезмерно игрив.

Зазнался я так несусветно,

как будто бы вытатуирован гриф

на мне:

«Совершенно секретно». Напрасно я нос задирал к потолку, с приятцей отдавшись мыслишкам, что скоро прикончат меня -потому,

что знаю я многое слишком.

В Гонконге я сам нарывался на нож,

я лез во Вьетнаме под пули.

Погибнуть мне было давно невтерпёж,

да что-то со смертью тянули.

И я пребывал

унизительно жив

под разными пулями-дурами.

Мурыжили,

съесть по кусочкам решив,

а вот убивать и не думали.

Постыдно целёхонек,

шрамами битв

не очень-то я изукрашен.

Наверно, не зря ещё я не убит -

не слишком я мудростью страшен.

И горькая мысль у меня отняла

остатки зазнайства былого -

отстали поступки мои от ума,

отстало от опыта слово.

Как таинство жизни за хвост ни хватай -

выскальзывает из ладоней.

Чем больше мы знаем поверхностных тайн,

тем главная тайна бездонней.

Мы столькое сами на дне погребли.

Познания бездна проклятая

такие засасывала корабли,

такие державы проглатывала!

И я растерялся на шаре земном

от явной нехватки таланта,

себя ощущая, как будто бы гном,

раздавленный ношей Атланта.

Наверное, так растерялся Колумб

с командой отпетой, трактирной,

по крови под парусом двигаясь в глубь

насмешливой тайны всемирной...

А у меня не было никакой команды.

Я был единственный русский на всей территории Санто-Доминго, когда стоял у конвейера в аэропорту и ждал свой чемодан. Наконец он появился. Он выглядел, как индеец после пытки конкистадоров. Бока были искромсаны, внутренности вываливались наружу.

- Повреждение при погрузке. - отводя от меня глаза, мрачновато процедил представитель авиакомпании «Доминикана».

Затем мой многострадальный кожаный товарищ попал в руки таможенников. Чьими же были предыдущие руки? За спинами таможенников, копавшихся в моих рубашках и носках, величественно покачивался начинавшийся чуть ли не от подбородка живот начальника аэропортовской полиции, созерцавшего этот в прямом смысле трогательный процесс. Начальник полиции представил бы подлинную находку для золотолюбивого Колумба -золотой «Ролекс» на левой руке, золотой именной браслет на правой, золотые перстни с разнообразными драгоценными и полудрагоценными камнями чуть ли не на каждом пальце, золотой медальон с мадонной на мохнатой груди, золотой брелок для ключей от машины, сделанный в виде миниатюрной статуи Свободы. Лицо начальника полиции лоснилось так, как будто заодно с чёрными жёсткими волосами было смазано бриолином. Начальник полиции не опустился до интереса к шмоткам, но взял мою книгу стихов по-испански и перелистывал её избирательно и напряжённо.

- Книга была издана в Мадриде ещё при генералиссимусе Франко, - успокоил я его. -Взгляните на дату.

Он слегка вздрогнул оттого, что я неожиданно заговорил по-испански, и между нами образовалась некая соединительная нить. Он осторожно выбирал, что сказать, и наконец выбрал самое простое и общедоступное:

- Работа есть работа.

Я вспомнил припев из песни Окуджавы и невольно улыбнулся. Улыбнулся, правда, сдержанно, и начальник полиции, очевидно, не ожидавший, что я могу улыбаться. Ещё одна соединительная нить.

Затем в его толстых, но ловких пальцах очутилась видеокассета.

- Это мой собственный фильм, - пояснил я.

- В каком смысле собственный? - уточняюще спросил он.

- Я его поставил как режиссёр. - ответил я, отнюдь не посягая на священные права Совэкспортфильма.

- Название? - трудно вдумываясь в ситуацию, засопел начальник полиции.

- «Детский сад».

- У вас тоже есть детские сады? - недоверчиво спросил начальник полиции.

- Недостаточно, но есть, - ответил я, стараясь быть объективным.

- А в какой системе записан фильм? - деловито поинтересовался он.

- «ВХС», - ответил я. Ещё одна соединительная нить.

- А у меня только «Бетамакс», - почти пожаловался начальник полиции. - Всё усложняют жизнь, всё усложняют. - И со вздохом добавил, как бы прося извинения: -Кассету придётся отдать в наше управление для просмотра. Послезавтра мы её вам вернём, если. - он замялся, - если там нет ничего такого.