Пеперль – дочь Жозефины - Жозефина Мутценбахер

– У твоей матери была точно такая же манда, как у тебя, – наконец, отзывается он с похвалой. – Сейчас я буду возбуждать тебя до тех пор, пока ты не заверещишь от похоти, однако кончить тебе я не позволю. Я не стану тебя ебать, потому что мой хуй слишком благороден для твоей сраной манды. Нет, – высокомерно объявляет он, – я не буду тебя ебать своим благородным хуем. Самое лучшее, что я могу для тебя сделать, это вылизать твою манду, понятно?

– Да, да, – говорит Пеперль и думает, что ему давно уже следовало бы, наконец, приступить к делу, а не болтать так много. Что за идиотская болтливость, за это время он мог бы дважды её отшворить, и всё было бы в полном ажуре. Вместо этого он топчется перед ней, разглядывает её пизду и пальцем не шевелит. Пеперль крайне разочарована и ещё шире растягивает пиздёнку.

– Ты действительно ещё не выссалась? – ещё раз озабоченно спрашивает граф.

– Да, я на самом деле ещё не выссалась, – уверяет Пеперль, – но как раз сейчас, когда господин граф об этом заговорил, мне захотелось посикать. Скажите, пожалуйста, куда я могу здесь отлить?

Пеперль приподнимается, и тут граф её ухватывает.

– Сюда, – говорит он, указывая на свой рот.

– Куда, простите? – в совершенном недоумении переспрашивает Пеперль.

– В рот, ты должна нассать мне в рот, глупая курица, ну давай, живее… живее…

Он опускается перед кожаной скамьёй на колени, двумя руками приподнимает жопу Пеперль и, точно бокал, подносит её пиздёнку к губам. Пеперль мгновенно возбуждается, стоило ей почувствовать пиздёнкой бородатый рот, и нетерпеливо виляет пиздой из стороны в сторону в ожидании его языка. Ибо призыв графа пописать ему в рот она приняла за очередную скабрезную шутку. Однако громкий рык графа возвращает её к реальности:

– Может, ты перестанешь вертеться и, наконец, сделаешь то, что я тебе велел? Ссы мне в рот!

Да, тут ничего не поделаешь, думает Пеперль, раз уж он такой упрямый. И она начинает ссать в графский рот. «Прав был Ферди, – думает при этом она, – граф действительно свинья свиньёй. Впрочем, меня больше всего интересует, когда же этот старый козёл меня, наконец, выебет. Как он это сделает, мне сейчас совершенно без разницы».

Мочевой пузырь опустошается, граф со смаком проглатывает последние капли и поднимается на ноги. Лицо у него пунцовое, борода немного растрепанная и мокрая, его глаза блестят, он точно в дурмане.

– Юная Мутценбахерша, какая сладкая у тебя манда. Теперь я вылижу её так, что у тебя голова пойдёт кругом!

«Ну вот, наконец, что-то и мне перепадёт», – думает Пеперль.

Он одним махом сметает девочку со скамьи, и сам укладывается на неё.

– Присядь надо мною на корточки!

Сообразительная Пеперль мигом соображает, что от неё требуется. Она устраивается на корточках, поднеся пиздёнку прямо к его рту, борода и усы приятно щекочут промежность.

– Ну не так плотно. Приподнимись чуточку, – пыхтит старик, – чтобы я мог дотянуться и до твоей сраки. Сейчас ты будешь виртуозно вылизана, разок языком по манде и разок – по жопе. Но горе тебе, если ты потечёшь! Я ни одной женщине так не даю кончить, каждая должна потом тосковать по мне, я никогда не удовлетворяю баб полностью. Тогда все они снова приходят ко мне, потому что каждая надеется, что когда-нибудь я всё-таки дам ей истечь. Но я не позволю ни одной сраной манде кончать в мой благородный рот. Нет, нет, этого я не позволю!

При этом он по всем правилам искусства вылизывает Пеперль поочередно, как обещал, и жопу, и манду. Пеперль же думает про себя: «Пусть этот старый осёл болтает себе всё, что ему взбредёт в голову, а я всё-таки потеку, он этого даже не заметит». Но он заметил, потому что Пеперль не смогла подавить сладострастного стона. Она так низко опускается на лицо графа, что секель почти затыкает ему рот. В последний момент граф сбрасывает её с насиженного места, и Пеперль стонет от разочарования. Однако граф не настолько бессердечен, как проистекает из его поступка, ему лишь хочется увидеть со стороны, как потечет Пеперль. Он укладывает её спиной на скамейку и пальцем доводит до оргазма. Пеперль до предела раскидывает в стороны ляжки, стонет и жадно хватает ртом воздух; она больше не может сдержаться, выгибает вверх свой животик и, наконец, наконец, из неё изливается живительная струя. Она умирает от наслаждения, тело её оседает, а граф тем временем глубоко ввинчивает палец ей в пизду.

– Так, Мутценбахер, ты хорошо протекла? – Граф сосредоточенно облизывает палец. – Да, – гордо объявляет он, – я ещё могу удовлетворить женщину… Тебе это пришлось по вкусу?

– Да, господин граф, – говорит Пеперль теперь с блаженной томностью.

– Надеюсь, что отныне ты часто будешь приносить мне свою манду?

– Конечно, с удовольствием, господин граф!

– В таком случае я, может быть, когда-нибудь окажу тебе честь и выебу хуем. Но ты, голубушка, направляясь ко мне, никогда не должна подмывать манду и сикать.

– Ладно, господин граф!

– А сейчас возьми вот это и купи себе шёлковые чулки.

Граф вынимает из нагрудного кармана несколько банкнот, сворачивает их в трубку и втыкает в усталую пизду Пеперль. Он не произносит больше ни слова, пока Пеперль одевается, и только уже проводив её до дверей, очень тихо напоминает:

– Не подмывать манду и не ссать заранее. Тебе ясно?

На углу Штернвартештрассе и Гюртеля уже ждёт господин Кукило. Пеперль, не переводя дыхания, несётся к нему по улице, уже издалека размахивая трубочкой банкнот, которые крепко сжимает в руке. Господин Кукило с важностью принимает и пересчитывает деньги. К его приятному удивлению там оказывается даже шесть купюр по десять шиллингов. Он радостно улыбается и треплет Пеперль по щеке. В награду он покупает ей в кондитерской мороженое за пятьдесят грошей. Тут Пеперль просто сияет, она до глубины души счастлива. Не только потому, что пиздёнка её получила удовольствие, но и потому также, что может позволить себе полакомиться. Она уже хорошо умеет считать деньги, но только если дело касается монет. Один или два шиллинга она, вероятно, с большой неохотой выпустила бы из рук, однако бумажки совершенно ничего ей не говорят. Но тем больше говорят они господину Кукило, он быстро прячет их в карман и с умилением взирает на уписывающую за обе щёки мороженое девочку. Кукило отдаёт себе ясный отчёт в том, что в её лице он обеспечил себе дело на всю жизнь. Он думает о том, что эта девочка ещё принесёт ему ощутимые суммы и что не все потенциальные клиенты такие грязнули, как граф. За любую смазливую девчонку он, конечно, тоже получал бы значительные суммы, но дочь самой Мутценбахер – это, конечно, другой коленкор. Жаль, что у покойной Мутценбахер был только один ребёнок, ей следовало бы нарожать целую дюжину, и одних лишь девочек!