«Мемуары шулера» и другое - Саша Гитри

Люсьен Гитри в ту пору возглавлял театр «Ренессанс» и играл там в пьесе «Шатлен». С тех пор уже тридцать два года минуло. Короче, однажды вечером господин Пракс стучится в дверь отцовской артистической уборной, входит и заявляет:

— Послушайте, месьё, у меня есть намерение исключить вашего уважаемого сына из нашей школы... но увы!.. никак не могу этого сделать.

— Отчего же? — удивился отец. — Коли вы не можете держать его долее у себя, тем хуже, что поделаешь, выставьте его за дверь!

— Но это никак невозможно, месьё. Я не могу выставить его за дверь... Ведь вот уже пять дней, как он не показывался в пансионе!

Вот так я наконец-то закончил своё обучение — так ничему и не научившись.

Размышления, на которые навели меня мои двенадцать пансионов

Родители не могут не отдавать своих детей в коллежи: во-первых, это их святая обязанность, но главное, без этого никак нельзя обойтись. Ведь согласитесь, просто необходимо научить нас с младых ногтей уживаться с себе подобными.

Ладно, не спорю, но главная беда в том, что нас там вовсе не учат жить, вовсе не готовят к жизни — и уж совсем преступление не сказать нам прежде всех прочих вещей, что работа есть величайшая радость жизни.

Вбей они нам с самого детства в голову, что от выбора профессии прямо зависит наше счастье, мы прилагали бы куда больше стараний и выбирали бы его, наше будущее ремесло, с бесконечной тщательностью.

Мы называем отдыхом время, когда не работаем — какое заблуждение. Ведь ничто не должно быть для нас более приятным занятием, более полным отдыхом, чем работа. Уроки должны быть захватывающе увлекательными. Да хотя бы только для этого, повторю ещё раз, нужны преподаватели увлечённые, убеждённые в величии своей миссии, а не жалкие бедолаги, как правило, не блещущие никакими талантами, а зачастую и вовсе заурядней не придумаешь.

Спору нет, эти люди должны быть широко образованными — но этого мало. Уверенности в себе, в благородстве своей миссии, вот чего им не хватает.

И потом, не в таких унылых классных комнатах с холодными серыми стенами следует проводить уроки. Нет, они должны проходить в просторных библиотеках — и право выбирать книги по своему вкусу должно стать наивысшей наградой, какой может быть удостоен ученик.

И я мечтаю о преподавателе, который бы сказал ученику:

— Вы вели себя недостаточно благоразумно. И в наказание я не разрешаю вам присутствовать на уроке.

Ещё в юном возрасте я задавал себе вопрос, зачем наши школьные наставники упорно желают заставить нас вызубрить наизусть то, что написано в книгах. Я думал про себя: «Коли это уже напечатано, почему бы не довольствоваться тем, чтобы иметь под рукой книгу?»

А чего стоит эта бессмысленная идея заставить нас держать в голове названия главных городов всех департаментов и всех супрефектур.

Кому это надо?

Зачем, ведь всё равно никто никогда этого не запомнит.

А ведь многие годы своего детства я только об этом и слышал! Меня больше не спрашивали, что у меня новенького, а интересовались, знаю ли я «мои» департаменты! Кстати, это притяжательное местоимение немало меня интриговало. Мне говорили, что я не знаю «моих» департаментов, а вот тот-то из моих однокашников уже знает «свои». Будто они у нас разные!

В конце концов меня почти убедили, что жизнь следует проводить, декламируя вслух названия департаментов — может, тогда, наконец, найдётся чудак, который будет знать их все назубок!

Было бы куда лучше, если бы нам разъяснили, в чём наши обязанности и каковы наши права, и в этом смысле Гражданский кодекс принёс бы нам куда больше пользы, чем зубрёжка департаментов!

Самое печальное, что время, которое нас заставляют терять впустую, мы теряем в самую драгоценную пору жизни. В ту пору, когда раскрывается наш интеллект, нас поручают заботам святых отцов, которые не знают жизни, или людям, у которых слишком много причин быть ею недовольными, чтобы заставить нас её полюбить.

Повторяю, уверен, что в возрасте между восьмью и четырнадцатью годами мы чрезвычайно умны, а после четырнадцати и до двадцати большинство из нас начинает глупеть, и весьма заметно.

Почему?

Да потому что, выйдя из коллежа, мы ничего не знаем о жизни, мы беспомощны, и по этой самой причине к восемнадцати годам мы совершаем столько глупостей.

Освободившись от семейного гнёта, избавившись от надзора школьных наставников, мы оказываемся совершенно безоружны, и даже если не поддаёмся влечению пагубных инстинктов, нас губят дурные знакомства — на время или навсегда!

Возможно, есть немало исключений, но таково моё твёрдое убеждение, и меня не переубедить.

Наши природные способности, особые дарования, всё, что есть в нас оригинального между восьмью и четырнадцатью, напрочь исчезает в восемнадцать.

Всё это может вернуться позже — но сколько времени потеряно впустую!

Если я позволяю себе критиковать систему образования, то прежде всего из соображений морального толка.

По-моему, с детьми слишком много говорят о прошлом и совсем мало о будущем — иными словами, чересчур много о других и недостаточно о них самих. Мораль преподаётся им по старинным текстам, на языке, которому не хватает ясности, — а предлагаемые примеры для подражания плохи, ибо им никак невозможно следовать.

Жанна д’Арк, Байяр, Сен-Венсан-де-Поль — это уж слишком! И чересчур далеко от нас. Подобные примеры хоть кого обескуражат.

Не желая разбирать школьную программу по косточкам — что было бы совсем не трудно, но уж очень скучно, — позволю себе обратить ваше внимание на одну вещь, что разъяснит вам, читатель, суть моей мысли.

Книги вроде «Телемака»[1] не способны оказать никакого воздействия на ум ребёнка — а вот расскажи вы этим юным, двенадцати лет от роду, человечкам о примерной жизни людей, здравствующих в их время, тогда бы вы принесли бы им огромную пользу.

Вместо того, чтобы заставлять нас заучивать басни Лафонтена, эти прелестные шедевры, чью красоту мы не в состоянии по достоинству оценить в юном возрасте, вместо того, чтобы заставлять нас восхищаться кротостью Святого Людовика или отвагою Жанны Ашетт, лучше бы рассказали нам о жизни Пастера, которая была исполнена воистину возвышенного благородства, о жизни Бальзака, Гинемера, Клода Моне, какого-нибудь фабриканта, честного и работящего, и наконец — и это самое главное! — о жизни какого-то безвестного гражданина, ничем не примечательного, почтенного отца семейства, который никогда никому не делал зла, всю жизнь был просто честным, добрым малым, исполнял свой долг и был счастлив! Вот такой человек, детьми мы никогда не мечтаем стать похожими на него, а ведь каждый из нас должен стать человеком порядочным — и именно этому-то и надо было бы обучать нас прежде всего.

Но увы! Повторяю — и повторяю намеренно — чтобы научить нас таким вещам, чтобы привить нам любовь к труду и к жизни, наши наставники должны быть людьми «увлечёнными, умными и симпатичными». Да-да, главное, симпатичными! Внешность преподавателя имеет весьма существенное значение. Сейчас как раз занимаются реформированием программ образования — и правильно делают. Однако одного этого будет недостаточно.

Думается, в данном случае метод преподавания играет ничуть не меньшую роль, чем сами науки, которым вас пытаются обучить.

Ну как, скажите, требовать от ребёнка, чтобы он почувствовал интерес к тому, о чём ему говорят на уроке, если всё это явно никогда не интересовало самого учителя?

Не спорю, преподаватели старших классов или, скажем, высших учебных заведений — люди, как правило, вполне высокообразованные, и всё же настаиваю: именно в самом начале пути наше образование следует вверять людям по-настоящему незаурядным.

Если нам с младых ногтей привить вкус к труду, то потом мы и сами сможем быстро изучить всё, что нам понадобится — ибо, уверен, ничто не усваиваем мы с такой лёгкостью и с такой пользой для себя, как знания, которые нам действительно нужны. Это схватывается на лету — и потом уже запоминается навеки.

В заключение хочу высказать ещё один упрёк образованию, какое нам дают, за то, что оно не может служить нам оружием. А ведь жизнь — это война, — конечно, не вся жизнь, но начало жизни есть борьба против других, борьба с обстоятельствами, борьба с самим собой.

Ну так вот, следует признаться: год в нищете учит нас жизни куда больше, чем десять лет в пансионе.

Год нищеты прививает нам любовь и уважение к труду, потому что заставляет нас познать его радости и цену.

И если десять лет в коллежах я был самым никудышным лентяем, сегодня могу похвастаться, что наверстал упущенное время, и теперь уверен: человек, который не любит своего ремесла, который занимается им только чтобы заработать себе на жизнь — самый разнесчастный из людей.