Тайна моего мужа - Лиана Мориарти

Могучая, неистовая несправедливость разрывала и скручивала ее сердце, словно в схватках. Моя дочь пришла бы в восторг от этих дурацких печеньиц. Моя дочь сделала бы карьеру. Моя дочь могла бы уехать в Нью-Йорк.

Стальные тиски охватили грудь Рейчел и сдавили так, что она едва не задохнулась и хватанула ртом воздух, но сквозь панику до нее доносился усталый, спокойный голос.

«С тобой такое уже бывало, – нашептывал он. – Это тебя не убьет. Тебе кажется, что ты не можешь вздохнуть, но на самом деле ты дышишь. Тебе кажется, что ты никогда не перестанешь плакать, но на самом деле ты уймешься».

Наконец мало-помалу тиски, сжимавшие ее грудную клетку, ослабли, и она снова смогла дышать. Полностью они не исчезали никогда. Она смирилась с этим давным-давно. Она так и умрет с тисками скорби, по-прежнему сдавливающими грудь. Она и не хотела, чтобы они исчезли. Без них ей показалось бы, будто Джейни никогда и не было на свете.

Ей вспомнились все те рождественские открытки в первый год. «Дорогие Рейчел, Эд и Роб, мы желаем вам радостного Рождества и счастливого Нового года».

Как будто семья попросту сомкнула ряды на том месте, где прежде была Джейни. И еще и «радостного»! Они что, выжили из своих куцых умишек? Она чертыхалась каждый раз, когда читала очередную открытку, и рвала ее на мелкие кусочки.

– Мам, да не цепляйся ты к ним, они просто не знают, что еще сказать, – устало попросил ее Роб.

Ему было всего пятнадцать, а его лицо, казалось, принадлежало грустному, бледному, прыщавому пятилетке.

Рейчел стряхнула с простыней крошки от макарони. «Крошки! Господь всемогущий, ты только взгляни на этот мусор!» – непременно сказал бы Эд. Он считал, что есть в постели безнравственно. Опять же, если бы он увидел телевизор на комоде, его бы хватил удар. Эд верил, что люди, которые держат в спальне телевизор, сродни наркоманам-кокаинистам – слабые, развращенные личности. Согласно мнению Эда, в спальне положено, во-первых, молиться, стоя на коленях у кровати, касаясь головой сложенных пальцев и быстро шевеля губами, чтобы не тратить слишком много Божьего времени; во-вторых, заниматься сексом, желательно каждую ночь; и в-третьих, спать.

Она взяла пульт дистанционного управления и направила на телевизор, перещелкивая каналы.

Документальный фильм о Берлинской стене.

Нет. Слишком грустно.

Очередная передача о расследовании преступлений.

Только этого не хватало.

Семейный комедийный сериал.

Тут она на мгновение задержалась, но на экране муж и жена кричали друг на друга, и их пронзительные голоса резали слух. Тогда она переключилась на кулинарную передачу и приглушила звук. Оставшись одна, Рейчел ложилась спать с работающим телевизором: успокаивающая банальность бормочущих голосов и мелькающих картинок удерживала на расстоянии ужас, который временами ею овладевал.

Она улеглась на бок и закрыла глаза. Свет она на ночь не выключала. После смерти Джейни они с Эдом не выносили темноты. Не могли лечь спать, как нормальные люди, им приходилось одурачивать самих себя и притворяться, будто вовсе и не собираются в царство Морфея.

Ей привиделся Джейкоб: вот он ковыляет по улице Нью-Йорка в джинсовом комбинезончике, присаживается на корточки, упершись пухлыми ручками в коленки, чтобы рассмотреть повнимательнее пар, валящий из отдушин в дороге. А этот пар, случаем, не горячий?

Плакала ли она сейчас по Джейни – или на самом деле по Джейкобу? Она знала лишь одно: как только у нее отнимут внука, жизнь снова сделается невыносимой.

Вот только, и это было хуже всего, в действительности Рейчел вполне сможет ее выносить. Это не убьет ее, и она продолжит существовать день за днем, в бесконечной петле великолепных восходов и закатов, которых не довелось увидеть Джейни.

«Джейни, ты звала меня?»

Эта мысль всегда казалась ей острием ножа, проворачивающегося в самой ее сердцевине.

Она где-то читала, как раненые солдаты, умирая на поле боя, просили морфия и звали матерей. Особенно итальянские солдаты. «Mamma mia!» – кричали они.

Внезапным движением, болью отдавшимся в спине, Рейчел села, а там и выскочила из постели прямо в пижаме Эда, которую носила со времен смерти мужа. Его запах давно выветрился, но Рейчел почти удавалось вообразить, что он по-прежнему на месте.

Она опустилась на колени перед комодом и вытащила старый фотоальбом в мягкой выцветшей обложке из зеленого винила.

Рейчел села обратно на кровать и принялась медленно переворачивать страницы. Джейни смеется. Джейни танцует. Джейни ест. Джейни дуется. Джейни с друзьями.

В том числе и с ним. С тем мальчиком. Его голова повернута прочь от камеры, он смотрит на Джейни так, будто она только что сказала что-то остроумное и забавное. Что она сказала? Всякий раз Рейчел задумывалась над этим. Джейни, что ты сейчас произнесла?

Рейчел прижала кончик пальца к его смешливому веснушчатому лицу, и ее артритная, покрытая возрастными пятнами рука сжалась в кулак.

6 апреля 1984 года

Поднявшись с постели тем зябким апрельским утром, Джейни Кроули первым делом подсунула спинку стула под дверную ручку, чтобы никто из родителей не смог застукать ее на месте преступления. Затем опустилась на колени около кровати и приподняла угол матраса, чтобы достать из-под него бледно-голубую коробочку. Джейни присела на край постели, вытащила из упаковки крошечную желтую таблетку и на кончике пальца поднесла ее к глазам, размышляя о ней и обо всем, что она собой символизировала. Потом положила ее на язык не менее благоговейно, чем гостию на причастии. Затем снова спрятала коробочку под матрас и запрыгнула обратно в теплую постель, укрылась одеялом и включила радиочасы, откуда с металлическим призвуком полился голос Мадонны, поющей «Like a Virgin».

Крошечная таблетка отдавала химической сладостью. Это был восхитительный вкус греха.

– Думай о своей девственности как о даре, – посоветовала ей как-то мать. – Не стоит вручать его первому попавшемуся дружку.

Это был один из тех разговоров, где родительница пыталась притвориться современной. Как будто добрачный секс в какой бы то ни было форме ничуточки ее не смущал. Как будто отец не рухнул бы на колени, чтобы молиться тысячу девятин, при одной только мысли о том, что кто-то прикоснется к его невинной маленькой девочке.

Джейни вовсе не собиралась отдавать девственность кому попало. Она рассмотрела все поступившие заявления и сегодня сообщит об успехе победившему кандидату.

Песня сменилась новостями, но бóльшая их часть оказалась скучной и не задержалась у нее в голове, поскольку не имела к ней отношения. Заинтересовало ее только сообщение о том, что в Канаде родился первый ребенок из пробирки. В Австралии уже был ребенок из пробирки! Так что первенство за нами, Канада! Ха-ха. В Канаде жили ее старшие двоюродные сестры, и она невольно завидовала их изощренной любезности и не вполне американскому выговору. Она села на постели, схватила школьный ежедневник и нарисовала длинного тонкого младенца, втиснутого в пробирку: маленькие ладошки прижимаются к стеклу, рот разинут. «Выпустите меня, выпустите меня!» Девчонки в школе помрут со смеху. Она захлопнула ежедневник. Сама мысль о ребенке из пробирки казалась отталкивающей. Напоминала о том дне, когда их учитель естественных наук начал говорить о женских яйцеклетках. О-мер-зи-тель-но! А хуже всего что? Что естественные науки у них вел мужчина. Мужчина, рассказывающий о женских яйцеклетках, – это попросту неподобающе! Джейни с подругами пришли в ярость. А еще он наверняка хотел бы заглянуть им всем в вырез блузки. Они ни разу не поймали учителя на горячем, но так и чувствовали его отвратительную похоть.

Какая жалость, что жизнь Джейни должна была оборваться спустя всего лишь восемь часов – ведь ее характер переживал сейчас не лучшие времена. Она была очаровательной малышкой, славным ребенком, милым и застенчивым подростком, но примерно в прошлом мае, когда ей исполнилось семнадцать, все изменилось. Джейни смутно осознавала, что стала несколько гадкой. Но это была не ее вина. Ее пугало все подряд: университет, вождение автомобиля, звонок парикмахеру, чтобы условиться о посещении. Гормоны сводили ее с ума, и множество мальчишек начали проявлять к ней какой-то болезненный интерес, как будто она была хорошенькой, – это ей льстило, но и сбивало с толку: ведь в зеркале она видела только свое заурядное, ненавистное лицо и нескладное, длинное и тощее тело. Одноклассница как-то заметила, что Джейни похожа на богомола, и это было вполне справедливо. Ее конечности казались слишком длинными, особенно руки. Она вся была непропорциональной.

Опять же, с матерью тем временем происходило что-то странное: она не сосредоточивалась целиком на Джейни, а ведь до недавних пор все ее внимание с раздражающим пылом обрушивалось на дочь. Ее матери было сорок! Да что вообще интересного могло происходить в ее жизни? Джейни беспокоило, что этот яркий луч интереса вдруг без предупреждения рассеялся. И даже, пожалуй, обижало, хотя она ни за что в этом не призналась бы и даже не отдавала себе отчета в том, что обижена.