Смерть в апартаментах ректора - Майкл Иннес

Хэвеленд посмотрел на него, словно наездник, пришпоривающий лошадь перед второй попыткой взять трудный барьер.

– Эмпсон знал, что у меня в колледже имеется коллекция костей. Интересно, знал ли кто-нибудь еще? – Задав этот вопрос, он обвел глазами стол, прежде чем продолжил: – Это мои кости.

В профессорской воцарилась гнетущая тишина. Никто из коллег Хэвеленда не вымолвил ни слова. Эплби тоже промолчал.

– По крайней мере, я предполагаю, что это мои кости, потому как моя коллекция исчезла. А поскольку мои кости принадлежали австралийскому аборигену, их довольно легко идентифицировать. Интересно знать, есть ли у кого-нибудь из вас какие-либо соображения по поводу того, каким образом эти экспонаты были использованы со столь экзотической целью?

Ответом ему стало гробовое молчание.

– Возможно, надобно спросить, не каким образом они оказались там, где их нашли, а зачем? Что вы думаете… Эмпсон? Не хотите ли развить мою теорию?

– Мне нечего развивать… Спросите Титлоу.

«А зачем, – подумал Эплби, – спрашивать Титлоу?» Титлоу, похоже, считал так же. Он с таким же негодованием смотрел на Эмпсона, с каким тот уставился на Хэвеленда. Еще немного, и все «подводные течения», существовавшие в этом небольшом кругу людей, хлынут на поверхность.

– Осмелюсь предположить, что их поместили туда для того, чтобы навести подозрения на вас, Хэвеленд, – вставил Титлоу. – Поунолл, а вам такой вариант не кажется возможным?

Поунолл, тем самым втянутый в пикировку (а зачем было его втягивать?), ответил:

– Я нахожу объяснение куда более простое и одновременно куда более необычное. Разве нет, Хэвеленд?

Похоже, Барочо оказался прав, и в профессорской началась игра. Игра, где каждый из игроков знал лишь часть правил. Но тут в разговор вступил бородатый человек весьма почтенного вида, сидевший напротив камина.

– А известна ли кому-нибудь из вас любопытная богемская легенда о костях из Клаттау?

Это был профессор Кёртис, и его совсем не относящееся к разговору замечание произвело на Эплби весьма любопытное впечатление. Произнесенное невпопад и при этих обстоятельствах даже абсурдное, оно со всей ясностью обозначило накал страстей, сопровождавший пикировку. Фраза Поунолла «Разве нет, Хэвеленд?» довела его до высшей точки. И вот Хэвеленд, не обращая внимания на Кёртиса и богемскую легенду, сделал ответный выстрел.

– Разумеется, я могу представить себе иное объяснение. Это последовательность событий, которая тотчас приходит мне на ум. Эмпсон, полагаю, вам следует изложить суть разговора между мной и Амплби, имевшего место в вашем присутствии месяц или два назад. Вы знаете, что я имею в виду. И я не думаю, что кому-либо еще известно об этом.

– Поунолл знает: я все рассказал ему на следующий день, – запальчиво парировал Эмпсон и тут же пожалел об этом. – Совершенно не вижу, – продолжал он, – почему я должен здесь что-то излагать. Если вы хотите все это рассказать, сделайте это сами.

Декан выпрямился в кресле беспокойно и в то же время как человек, власть имеющий.

– Хэвеленд, – произнес он, – все это имеет отношение к нашему делу? Если вы настаиваете на том, чтобы что-то нам рассказать, расскажите это сейчас же.

– Я вам сейчас же расскажу кое-что.

Его ответный выпад прозвучал в форме точной и язвительной имитации повелительного тона декана. Хэвеленд наверняка не стремился снискать сочувствие: вся профессорская, казалось, содрогнулась от его дерзости. Однако он сразу взял себя в руки и продолжил ровным голосом:

– Я расскажу вам, поскольку Эмпсону явно не хочется это делать, об одном случае, когда я повздорил с Амплби. Причем довольно сильно.

Над столом пронесся негодующий шепот. Декан, явно растерявшись, повернулся вполоборота к Эплби. Однако тот, казалось, был полностью поглощен изучением резьбы на торце столешницы. Хэвеленд продолжил:

– Дело касалось, разумеется, одной из привычных для Амплби кражи идей.

Эплби решил, что если что-то и можно было прочесть на лицах собравшихся здесь коллег покойного ректора, то скорее понимание, нежели изумление или растерянность. Декан, однако, сделал робкую попытку возразить. Хэвеленд пресек ее весьма несдержанно и даже грубо:

– Дейтон-Кларк, не будьте идиотом. Вдумайтесь в то, с чем мы столкнулись. Я заявляю, что Амплби снова присваивал себе чужие достижения. Не стану вдаваться в подробности. Эмпсон при этом присутствовал, и если бы он не чувствовал себя столь неловко, он бы изложил все более взвешенно. Однако я запомнил одно недвусмысленное выражение, которое я произнес.

Эплби почувствовал, что Хэвеленд уже вплотную приблизился к барьеру. В профессорской повисло напряженное ожидание.

– Когда я упрекнул его в этом, он просто внимания не обратил на мои слова. Он заговорил о своих собственных исследованиях захоронений в районе Персидского залива. Тогда я сказал, что хотел бы видеть его навечно замурованным в одном из его жутких склепов. Ведь так, Эмпсон?

Тот ничего не ответил. В профессорской наступила полная тишина. Хэвеленд оставался столь же бесстрастным, однако даже в тусклом мерцании свечей Эплби, взглянув на противоположный конец стола, заметил, как на лбу у Хэвеленда выступили крупные капли пота. Наконец молчание взорвал возглас:

– Хэвеленд, на какие безумные деяния вы намекаете?

Голос принадлежал Поуноллу. И если раньше в комнате царила тишина, то теперь все погрузились в оцепенение. Эплби почувствовал, что над столом внезапно пронеслась какая-то мысль, что на всех снизошло некое жуткое просветление. Но тут Хэвеленд вдруг вскочил на ноги. Он смотрел прямо в глаза Эплби и обратился скорее к нему одному, нежели к присутствующим:

– Вот вам материал для двух версий. Титлоу сказал что-то о том, чтобы «навести подозрения». Можете над этим поразмыслить. А Поунолл высказался о «более простом и более необычном». Вот вам еще пища для размышлений. Всего наилучшего.

После этого Хэвеленд быстрым размашистым шагом вышел из профессорской. Несколько мгновений все оставшиеся изумленно смотрели на опустевшее кресло. Однако Дейтон-Кларк что-то шепнул Титлоу, и тот нажал на кнопку звонка. Самое верное средство – прибегнуть к спасительному ритуалу.

Дверь в смежную профессорскую распахнулась, и слуга равнодушно объявил:

– Кофе подан!

III

Декан сделал знак Эплби, и они в сопровождении Титлоу, Барочо и еще одного молчаливого господина, оказавшегося доктором Готтом, перешли в соседнюю комнату. Дейтон-Кларк по праву декана, Эплби по праву гостя декана, Титлоу по праву главы Ученого совета, Готт по праву исполняющего обязанности проктора, а Барочо, очевидно, потому, что он просто забыл, что надо остаться с коллегами. Декан лично наливал кофе Эплби, остальные наливали себе сами. Дейтон-Кларк не скрывал от Эплби своего подавленного состояния.

– Мистер Эплби, все это ужасно, просто ужасно! Дай бог, чтобы вы поскорее раскрыли это дело. Я почти физически чувствую, как среди нас распространяется атмосфера недоверия и вражды.

Чуть менее часа назад Дейтон-Кларк красноречиво и многословно внушал Эплби нечто прямо противоположное. В полном противоречии с реальными фактами он настаивал, что смерть Амплби – дело рук некоего неизвестного, который не имеет ни малейшего отношения к колледжу Святого Антония. По правде сказать, он и теперь никоим образом не разуверился в своей убежденности, если эта убежденность, конечно, была искренней. Он отвел Эплби в угол и продолжал с болью в голосе:

– Слова Поунолла заслуживают всяческого порицания. Если Хэвеленд и намеревался выдвинуть какие-то обвинения, не следовало отвечать ему в такой резкой и оскорбительной форме. Мы все потрясены до глубины души.

Эплби пытался разгадать скрытый смысл этих слов, однако через пару секунд декан «просветил» его:

– Боюсь, что на мне лежит тяжкая обязанность все вам объяснить, мистер Эплби, и делаю я это с болью в сердце. Я совсем забыл… Разве я не отметил чуть ранее, говоря о костях, что они – деяние безумца, в то время как мы в колледже все совершенно в своем уме? В любом случае мне кажется, что я подразумевал именно это. И, конечно, я кое-что позабыл, хотя у меня было смутное чувство чего-то ужасного… Речь идет о неприятной истории, приключившейся с бедным Хэвелендом… Несколько лет назад, мистер Эплби, с ним случилось… э-э… сильное нервное расстройство, и довольно долгое время он вел себя очень странно. Его не совсем обычное поведение было замечено в зале саркофагов и мумий Британского музея. На какие выводы это нас наводит?

«Это может навести, – подумал Эплби, – на массу самых неожиданных выводов». Однако в данный момент ему вовсе не казалось, что этот факт вынесет расследование за пределы колледжа Святого Антония.

– Рецидивов не последовало, – тем временем продолжал декан. – Все это давным-давно, как говорится, поросло травой и, казалось, было забыто, пока Хэвеленд и Поунолл столь намеренно не вытащили это воспоминание на свет божий. Вы поймете, что дело обстояло именно так, когда я скажу вам, что Хэвеленда считали весьма вероятным преемником Амплби. И это несмотря на то, что, как вам известно, он отличается бескомпромиссностью суждений касательно некоторых социальных проблем. В свое время «выходку» Хэвеленда рассматривали как последствия «окопного синдрома» во время войны, а так он в высшей мере уравновешенный человек.