Сэр Найджел Лоринг - Артур Конан Дойл

Глава V

Как настоятель Уэверлийского монастыря судил Найджела

Средневековые законы, написанные на невразумительном старом франко-норманнском диалекте, изобилующие неуклюжими оборотами и непонятными словами, вроде «юрисдикция над своими и чужими подданными», «конфискация», «виндикация» и другими, подобными им, были страшным оружием в руках тех, кто умел ими пользоваться. Не напрасно восставший народ первым делом отрубил голову лорду-канцлеру. В то время, когда лишь немногие умели читать и писать, туманные выражения и запутанные обороты законов, пергамент, на котором они были написаны, и таинственные печати вселяли ужас в сердца, отважно противостоявшие любой физической опасности.

Даже жизнерадостный и легкий духом Найджел пришел в уныние, когда лежал той ночью в монастырской тюрьме Уэверлийской обители. Он думал о неминуемом полном разорении своего дома и о силах, которые не могли побороть все его мужество. Пытаться противостоять тлетворной власти святой церкви — все равно что с мечом и щитом сражаться против черной смерти. В руках церкви он был совершенно беспомощен. Она уже давно отхватывала у них то лес, то поле, а теперь разом заберет все остальное. Что станется с домом Лорингов, где теперь леди Эрментруде приклонить седую голову, куда деваться его старым, больным слугам, где доживать им остаток дней своих? От этой мысли он задрожал.

Ну, хорошо, он пригрозил, что обратится к самому королю. Но с той поры, как король Эдуард в последний раз слышал имя его отца, прошли годы, а Найджел знал, как коротка память царственных особ. К тому же власть церкви простиралась не только на хижины, но и на дворцы, и нужны были очень веские причины, чтобы вынудить короля пойти против интересов такого важного духовного лица, как настоятель Уэверлийского монастыря, коль скоро тот действовал по закону. Где же ему искать поддержки? В простоте наивной веры тех времен он стал взывать о помощи к своим святым: св. Павлу — Найджелу сызмала полюбились его злоключения на суше и на море; св. Георгию, который так прославился победой над драконом; св. Фоме, благородному рыцарю, который бы понял другого человека благородной крови и помог ему. Эти наивные молитвы успокоили Найджела, он уснул и проспал здоровым сном юности, пока его не разбудил монах, принесший ему завтрак — хлеб и слабое пиво.

Аббатский суд собрался в капитуле в три часа по каноническому счету, то есть в девять утра. Это всегда было торжественное действо, даже если преступник был низшего звания — крепостной, попавшийся за браконьерство в монастырских владениях, или странствующий торговец, который плутовал с весами. Но теперь, когда предстояло судить человека благородного происхождения, все, что предписывал ритуал, исполнялось самым строжайшим образом — все мелочи судебного и церковного церемониала, со всеми их нелепыми и впечатляющими подробностями. Под звуки музыки, долетавшей из церкви, и тяжелый звон монастырского колокола братия, облаченная в белые одежды, парами трижды обошла зал с пением Benedicite* [Благослови (лат.) — католический аналог православной молитвы «Благослови, душе моя, Господи». ] и Veni, Creator* [Грядет, Творец (лат.) — католический аналог православной молитвы: «Се жених грядет в полунощи, и блажен раб, его же обрящет бдяща». ] и расселась по своим местам по обе стороны зала. Затем, соблюдая старшинство сана, торжественно вошли и уселись на свои обычные места монахи, занимавшие высокие должности: раздаватель милостыни, чтец, капеллан, помощник приора и приор.

Наконец в зал проследовал мрачный ризничий, низко опущенное лицо которого светилось сдержанным торжеством, и следом за ним сам аббат Джон. Он шел неторопливо, важно, лицо его было спокойно и торжественно; с пояса свисали железные четки, в руке был требник. Шепча молитву, он готовился приступить к дневным обязанностям. Настоятель встал на колени на высокую молитвенную скамеечку. По знаку приора монахи распростерлись на полу, и их низкие, глубокие голоса вознеслись в молитве, плавно отдаваясь от сводчатого потолка, как волны откатываются от бухты на берегу океана. Потом монахи снова заняли свои места, и тут же, с перьями и пергаментом, вошли писцы в подобающих им черных рясах; появился стряпчий в красном бархатном камзоле — ему предстояло изложить дело. Наконец ввели Найджела, окруженного лучниками. И вот, после бесконечных заклинаний на старофранцузском языке и столь же бесконечных и непонятных заклинаний по-латыни, аббатский суд приступил к делу.

Первым к скамье для свидетелей подошел ризничий. Сухо, жестко, бесстрастно он изложил претензии Уэверлийского монастыря к семье Лорингов. Еще несколько поколений назад один из Лорингов в уплату долга, а также в благодарность за оказание каких-то духовных милостей признал за монастырем определенные феодальные права на свои владения. И ризничий показал пожелтевший ломкий пергамент с болтающимися свинцовыми печатями, на котором и основывался иск монастыря. Среди других обязательств, принятых на себя Лорингами, была и ежегодная плата за содержание одного всадника. Плата эта никогда не вносилась и всадника никто не содержал, но долг накапливался и теперь превышал стоимость поместья. Были и другие претензии. Ризничий приказал принести книги и, водя по листам худым нетерпеливым пальцем, все их перечислил: налог на одно, пошлина на другое; столько-то шиллингов в этом году и столько-то ноблей в том. Одни счета относились еще ко времени до рождения Найджела, другие — когда он был ребенком. Все они были выверены и скреплены подписями стряпчего.

Слушая этот грозный перечень, Найджел почувствовал себя как молодой олень, который, приняв оборонительную позу, с пылающим сердцем отчаянно защищается, но видит, как кольцо врагов становится тесней, и знает, что спасенья нет. Гордо поднятая голова Найджела, смелое молодое лицо, непреклонная воля, светившаяся в голубых глазах, — все говорило о том, что это отпрыск славного древнего рода. А лучи солнца из высокого круглого окна, падая на его изношенный, засаленный, некогда нарядный камзол, свидетельствовали о том, что дни славы и процветания этого рода давно миновали.

Ризничий закончил речь, и стряпчий уже хотел было дать свое заключение, против которого Найджелу при всем желании нечего было бы возразить, как вдруг ему пришла помощь, и притом оттуда, откуда ее меньше всего можно было ожидать. Возможно, причиной тому было излишнее злорадство ризничего, перечислявшего свои обвинения, или свойственное дипломатам неприятие крайних мер, а может быть просто искренний порыв доброты: аббат Джон, хотя и был вспыльчив, отходил легко. Словом, каковы бы ни были причины, только настоятель поднял белую полную руку и властным жестом показал, что дело окончено.