Очевидец. Никто, кроме нас - Николай Старинщиков

– Ну как же, – скрипнула старушка в ответ. – Это нам известно. По зиме натворил, паскудник. Пришиб одного до смерти, а другого лишил этого самого. Известно.

– Пятерых, – поправил я. – И теперь думает выскользнуть.

– Опять?! – У старухи округлились глаза. – Наново, значит, собрался… А я-то всё думаю: отчего это Гошка такой задумчивый стал, на работу не ходит, а теперь и вовсе пропал. Жил всю жизнь безвылазно, а тут вдруг пропал.

– Что за Гошка? – удивился я. – Вы что-то путаете.

– Ну, как же. – Та посмотрела на меня, как на юродивого. – Братец Пашин. Однояйцовый.

Последнее слово женщина произнесла без запинки, как по написанному, и с укором посмотрела мне в глаза. Возможно, она хотела сказать, что знать очевидные истины работники милиции просто обязаны.

– В смысле? – произнес я дурацкое слово.

– В смысле того, что похожи друг на друга, как два шарика от подшипника… – Старуху трясло от смеха. – Это не я сказала. Это слова их родного папаши. Попробуйте отличить шарики друг от друга.

Я поймал себя вдруг на мысли, что стою с разинутым ртом: у Паши был брат, и об этом никто не знал – особенно следователь Вялов. Он взял Пашу под стражу, провел очные ставки и успокоился. Оно и понятно, поскольку братец никакого отношения к Паше не имеет, потому что не обязан за него отвечать.

– Милиционерам, говорит, никто не поверит, – бормотала старуха, – и брата освободят прямо в зале суда – слыхали? Так прямо и говорит, что в зале суда. А что с него возьмешь – дурак и есть…

Мои извилины отказывались понимать. Паша был явным дебилом – тут и спорить не о чем. Но я ошибался, поскольку придурков оказалось двое.

– В дурдоме лежал…

– Кто? – не понял я.

– Да Гоша же,

– А Паша?

– Этот умный у них. Школу на отличие закончил, хотя, конечно, непоседа был, по заборам любил скакать, из воздушки по воронам стрелял… А тот-то из психушки не выбирался попервости, как только диагноз поставили. Говорят, у него случился сдвиг. На почве взросления. Вот он и говорит: если, говорит, убрать свидетеля, то милиционерам никто не поверит… Так и говорит. А что ему! Он же за свои слова не отвечает – так себе, прет околесицу… Услышит и мелет языком.

Соседка, рассказывая о братьях Коньковых, беспрестанно перескакивала на то, что за стенкой у нее теперь кто-то шумит, словно кирпичи разбирают.

– Нет-нет, а потом как начнет шуровать, инда страх берет. И так почти что с неделю. Неужто печку взялся ломать?

– Где же он ходит-то? – вспомнил я про заросший двор.

– А! – махнула та рукой. – Ему же этот закон не писан… Проломил дыру в заборе и лазит через мой огород. И это еще не всё… – Женщина приблизила ко мне лицо и продолжила: – До сих пор не могу понять, кто же из них на самом деле сидит. Сначала будто бы Пашка сидел, а теперь даже и сказать не могу.

Старуха глубокомысленно замолчала, прижав ладонь ко рту.

– Через забор, значит, прыгает, – рассуждал я, уточняя информацию.

– В дыру лазит, – поправила женщина. – Я уж отступилась, не стала заделывать: стукнет по голове полешком – и поминай как звали. Он же больной, а с больного какой у нас спрос. Подержут да выпустят.

– А что у него за болезнь?

Старуха замялась. Точного названия она не помнила. Знала одно, что Гошку держали на «вытяжке» не особо долго: подержут «маненько» – и опять выпустят.

– То ли крыша у него поехала, – напрягала она мозг. – А может, он ссался у них, но точно помню, что в армию он не ходил.

– Значит, не опасен, раз выпускают, – предположил я.

– Какой там! – Лидия Алексеевна взвизгнула. – А забор! А за стеной шурудит! Кирпичами! У нас же дом-то единый! Через стенку живем!.. Не знаю, не знаю, но я бы, например, задумалась – для чего кирпичи-то ломать?!

Поговорив еще минут десять, я с трудом распрощался с ней. Лидия Алексеевна взяла с меня слово, что милиция непременно задумается над поведением близнеца.

Визит по старому месту жительства не радовал, поскольку психически больной обострял проблему. События последних дней, включая стрельбу, – все это могло быть делом рук Гоши, с которого как с гуся вода. Отлежит свое в стационаре и снова выйдет.

На остановке я вошел в троллейбус и отправился в РУВД, собираясь поделиться информацией с Вяловым и Блоцким. Скорее всего, они не знали про братца-кролика. Кроме того, хотелось увидеть Петра и заглянуть тому в похмельные очи. Как ни крути, Петька был моим другом, и если бы он спился, то это было бы печально.

Глава 11

С приближением лета в следственном изоляторе сделалось душно. Как результат, у некоторых из подследственных поехала крыша. Они, эти некоторые, ухватились вдруг за администрацию, приводя в уныние своими замашками. Одному, например, казалось, что вот-вот наступит конец света, в связи с чем следовало заказать молебен. Другой решил, что в камере, где он сидит, зреет заговор против правительства.

В оперативной службе СИЗО чутко реагировали на все эти слухи. Записавшихся на прием к начальству терпеливо слушали. Один такой, Коньков его фамилия, попал на прием к оперативнику Сковородкину и понес ахинею. Что характерно, подследственный – он числился теперь за областным судом – наверняка верил в то, о чем говорил. Лежа на тюремной «шконке», он вдруг решил, что зреет заговор, направленный на свержение власти в следственном изоляторе.

– Гражданин капитан, посудите сами, – говорил Коньков, – для чего мне косить? Для чего мне это надо, если меня даже возили в Казань, и там подтвердили, что я здоров. Короче, с психикой у меня все в норме: я здоров как бык. И сплю нормально. Но только вы никому не рассказывайте – я всё это слышал, когда проснулся.

Оперативник изобразил на лице заинтересованность. Однако Паша Коньков молчал.

– Ну и, – подтолкнул его к разговору Сковородкин.

– Сидят в углу трое, – продолжил Коньков и вновь замолчал.

– Сидят? В котором часу?

Коньков пожал плечами. Будь у него часы, Паша запомнил бы время, но часов у него быть не могло. Впрочем, времени было часа два ночи. А может, и три.

– Власть будет поделена между заговорщиками, – продолжал Паша. – Они будут здесь жить очень долго. Практически вечно, потому что в их руках окажутся заложники – представляете? Они говорят, что не пойдут на переговоры. Они им не нужны. А заложники в их руках будут выступать гарантом стабильности.

Подобрав губы, капитан качнул головой.

– Так что имейте в виду, – наставлял капитана Коньков. – И пошлите мне агента для связи с вами.

– Кого? – удивился оперативник. Он не верил своим ушам.

– Связника. Я ему стану передавать сведения закрытого характера. Что увижу, все ему расскажу, а он передаст потом вам, чтобы меня не дергать из камеры.

Подследственный либо действительно был не в ладах с головой, либо решил, что в следственном изоляторе можно дурачить кого угодно, в том числе оперативника Сковородкина. Капитан потянулся за сигаретами, вынул одну и торопливо прикурил от газовой зажигалки.

– У нас совсем мало времени, – продолжил подследственный. – Решать надо прямо сейчас, пока не поздно.

– Да-да, конечно…

Капитан закашлялся.

– Могу я надеяться? – наседал Коньков.

– Что? Надеяться? Ах, да, конечно… Это же нам как два пальца. Ждите…

Капитан вновь затянулся сигаретным дымом. Казалось, еще минута, и он сам поверит в чужие бредни. Это же надо придумать – заговор с целью захвата учреждения на всю оставшуюся жизнь! С созданием собственной системы управления и даже налоговой базой. Впрочем, от беспрестанного сидения в духоте и не такое может присниться.

– Тогда я пошел, – решил Коньков. Он поднялся со стула и направился к двери.

Капитан во все глаза наблюдал за ним.

– А вы проследите, нет ли за мной хвоста. Могу я надеяться на органы?

– Можете, – обещал капитан, вжимая до отказа электрическую кнопку сбоку стола. И в ту же секунду в кабинет вошли два сержанта в пятнистой форме.

– Отведите на прежнее место. Он нам еще пригодиться.

Коньков улыбался.

Едва арестованного увели, Сковородкин позвонил в медсанчасть и стал говорить с главным врачом об услышанном.

– Так и сказал, что заговор. Будут, говорит, жить вечно?

– Можно подумать, что это признаки шизофрении, – произнес доктор. – И если бы не заключение уважаемых коллег, я бы в это поверил.

– Наше дело простое – держать и не пущать, – усмехнулся в трубку Сковородкин.

– Вот именно, – согласился с ним доктор.

Он был прав. Экспертизу Паша прошел, признан психически здоровым, остальное никого не колышет.

– Действительно, бредни. Стандартный «наезд» на администрацию, – бубнил Сковородкин. – Они там ржут сейчас в камере – для них же это кино.

Возможно, в камере действительно стоял бы хохот, если бы Паша пришел и стал рассказывать про то, как у «кума» от услышанного полезли на лоб глаза, когда тот услышал про «государственный заговор с целью свержения существующего режима». Вместо этого Коньков, едва ступив за порог, тут же опустился на корточки и молча стал всматриваться в пол. И вскоре излазил его вдоль и поперек, что даже под кроватями не осталось мест, где бы он ни успел побывать.