Полторы минуты славы - Светлана Гончаренко

Настя поморщилась:

— О какой ерунде вы говорите! При чем тут сны? А что, если в группе завелся серийный убийца? И он еще кого-нибудь убьет?

— Это вряд ли, — отмахнулся Тошка. — В павильоне сейчас такая охрана! А покойник нам совершенно чужой, никто его сроду не видел.

Настю это не убедило.

— Вам все равно надо быть осторожными. Правда, Коля? — обратилась она за поддержкой к Самоварову. — Зато милиция — это совсем не страшно. Надо просто немножко потерпеть.

— Потерпеть! — снова вскинулся Тошик. — Ты, Настя, так говоришь, потому что не видала никогда майора Новикова! Это садист. Ведь он меня — меня! — включил в список подозреваемых. Вернее, тех, кто физически способен был прикончить покойника с дивана. Когда тот еще покойником не был, конечно!

— А что, уже известно, что убил мужчина? — заинтересовалась Настя.

— Ну да. Или очень опытная баба. Из наших девчонок, скажем, Марина Хохлова, администраторша, на подозрении: в ней сто четырнадцать кило. Она и быка уложит! Наверное, и мужика могла бы уложить, особенно под горячую руку. Но только не в ту ночь! Позавчера она набралась выше крыши, зюзя зюзей сидела. А я уехал, когда в павильоне еще куча народу оставалась. Как это я мог кого-то прирезать?

— Положено всех тщательно проверять, — напомнил Валерик.

— Ты так спокойно говоришь, потому что майора Новикова не видел! — повторил Тошик. — Вбил он себе в башку, что я мог убить, и все тут! Показания моей мамы, что я дома в кровати был, его, видите ли, не убеждают. Во-первых, говорит, родные мамы всегда детей выгораживают. А во-вторых, я мог из кровати вылезти, сбегать зарезать того дядьку, а потом обратно в кровать вернуться. Ерунда какая! И чем моя мама хуже других, что ей верить нельзя? А рожа у майора!.. Зверская.

Настя засмеялась.

— Именно зверская! — стоял на своем Тошик. — Она мне в очередь с покойником снится: глаза-буравчики, а на щеках собачьи ямки. На экорше он похож!

Тошик сказал это страшное слово и передернулся. Экорше — гипсовый человек без кожи — в свое время стоил ему больших хлопот. Рисовать это учебное пугало в институтской мастерской Тошик не осмелился: не хватало ни терпения, ни сноровки. Нелли Ивановна с сестрой Сашей тоже ничего сделать не смогли, даже объединив усилия. Тошику за несдачу рисунка грозила двойка в семестре. Он с великим трудом выпросил у кого-то из старшекурсников старый, ненужный рисунок экорше, подтер его и подпортил, чтоб проступила его индивидуальная манера. В таком виде он прикнопил рисунок к мольберту на заключительном занятии.

Старый преподаватель Бутаков, большой знаток и любитель анатомии и гипсов, не поверил собственным глазам. Он сразу бросился к Тошикову экорше. Он был удивлен и потрясен. Его лицо, в отличие от ободранного экорше, имело даже излишки кожи, какие бывают у шарпеев. Потому оно сложилось в складчатую клоунскую гримасу. Тошик потупился. Бутаков так долго и недоверчиво переводил свой инквизиторский взгляд с розовых Тошиковых щек на рисунок, что у Тошика непритворно разболелась голова и зашумело в животе. Однако огрехи рисунка явно были Тошиковы, неподдельные. Тогда Бутаков посулил скверному рисовальщику незавидную судьбу халтурщика и запойного алкоголика. Затем сам проработал своим тонко, в иглу, отточенным карандашом правое ухо на подложном изображении гудоновского страдальца. Тошик, которого все всегда любили, чуть не плакал — Бутаков его нисколько не любил даже при предъявлении рисунка экорше. А теперь его не любил еще и майор Новиков…

— Видели бы вы этого майора, — в очередной раз проговорил Тошик тоном человека, прошедшего все круги ада.

— Да видели, видели! — снова засмеялась Настя.

— Стас Новиков — отличный оперативник, — сказал и Самоваров. — Я его знаю уже пятнадцать лет. Он отличный парень и мой друг.

Тошику понадобилось время, чтобы поверить в такое диво. Какие друзья у безжалостного монстра с собачьими ямками?

— И я его знаю, — добавил Валерик.

— И я! — сказала Настя. — Хорошо знаю. Он чудесный человек.

Тут Настя приврала. Стаса она знала не так уж хорошо. Он внушал ей не дружескую симпатию, а скорее боязливое почтение.

Стас тоже Насти несколько опасался. Он не мог понять, как бывалый человек Самоваров решился жениться, да еще на такой девушке. Слишком молодая, слишком хорошенькая, да еще и художник! Стас Новиков всегда сторонился явных красавиц. Женщины гораздо менее молодые и привлекательные, чем Настя, безжалостно гробили мужские жизни — он это знал как никто. Уголовные дела, которыми Железный Стас занимался, были полны самых красноречивых примеров женского коварства. Супруга самого Стаса бросила его, сбежав в Нижневартовск с торговцем содой. Да, это закон: женщины только за то, что они женщины, требуют с мужчин непомерной платы. Впрочем, мужчины тоже часто попадаются скверные. Служа в уголовном розыске, Стас с годами сделался законченным мизантропом.

А вот Самоваров мизантропом не был. Он не замечал в прекрасной и любимой им Насте ничего зловещего. И эти двое парней — один серенький, другой чернявый, — сидевших сейчас на полуантикварном диване в его мастерской, тоже ему нравились. Только вот почему именно сюда они пришли со своими рассказами о покойнике на каком-то диване? Это все Настя! Она распускает слухи, что он, Самоваров, невероятно проницателен и запросто разберется в самой запутанной истории.

Тошке, надо сказать, Самоваров тоже понравился.

— Классный мужик, — сказал он Валерику, когда они закончили чаепитие и вышли на музейное крыльцо. — Ты видел, какие у него в шкафу чайники? А часы с маятником? Такие нечасто увидишь.

— Еще бы! Он серьезный коллекционер.

— Тогда у меня могут быть для него серьезные предложения.

Валерик только фыркнул и равнодушно двинулся по улице. А вот в Тошиковой голове, весь последний год забитой проблемами сериала, уже воздвигался план, как выманить для съемок кое-какие красивые вещицы у Самоварова. Может, и сам реставратор в какой-нибудь серии засветится вместе со своими коллекциями? Картинка бы получилась эффектная — антиквариат востребованная тема. Хорошо бы с Карасевичем посоветоваться! Только где теперь Карасевич?

— А что, Самоваров в самом деле друг майора? — спросил Тошик.

— Конечно. Он и сам в угрозыске служил. Я с ним в Афонине познакомился, у Кузнецова на даче.

— У того Кузнецова, которого грохнули?

— Ну да. Самоваров тогда вычислил убийцу. А потом я жил у старухи Лукирич на квартире. Ее обокрали, и сначала подумали на меня. Твой майор Новиков, кстати, первый и подумал.

— Вот гад! — возмутился Тошик.

— Да не гад, а обыкновенный мент. Они ведь в первую очередь кидаются на самое очевидное. Вот тут мне Самоваров как раз и помог.

— Слушай, а это идея! — крикнул Тошик и так радостно и внезапно пихнул Валерика в плечо, что тот отпрянул, наступив какому-то прохожему на ногу.

— Какая идея?

— Я расскажу маме про Самоварова.

— Но зачем? — изумился Валерик.

— Надо.

Тошка не стал делиться своими планами с Валериком. Теперь он учился сдержанности и строгости. Его безалаберная жизнь, прежде достойная школьника, не утомленного надзором, стала иной. Она изменилась бесповоротно. Он больше не лепил пластилиновых гоблинов. Заслуженный кастрат Пушок хотя снялся-таки в нескольких сериях «Единственной моей», но давно избавился от утомительной дрессуры. Отныне он сутками мирно дремал на шкафу. Тошкино детство, которое так долго продлевали мать и сестра, враз кончилось. Теперь у него было Дело и была Женщина. Поскольку Дело — сериал — застопорилось, идти ему было некуда. Разве что к Катерине?

Тошик знал, что Катерина репетирует сейчас в молодежной студии. Он отправился туда и проскользнул в темный зрительный зал.

Актеры и актрисы в это время ходили по пустой сцене. Они кричали и подпрыгивали, и Катерине совершенно не нравилось, как они это делают. Она тоже кричала на них своим глубоким ясным голосом, который крутой волной катился, долетал до самых дальних закоулков зала и звоном отдавался где-то наверху, на колосниках. Катерина не только кричала. Она широко раскидывала свои сильные белые руки или стучала кулаком по зачехленным спинкам зрительских кресел. Она взлетала на сцену по мелким ступенькам и сама показывала, как надо подпрыгивать и кричать. Один раз она даже упала на пол, на бурые доски сцены. Она тихо и плавно упала, будто оброненная шаль, будто у нее совсем не было ее крепкого тела.

Таким же образом попробовала падать и актриса в трико, куда более худая и тонкая, чем Катерина. Только накренялась актриса тяжело и осторожно, выставляя вперед на всякий случай то колено, то локоть. Она падала со стуком, злилась и снова падала совершенно безобразно. Какой-то актер, голый по пояс, смотрел на нее и усмехался. Сидел он в сторонке на стуле, расслабившись и выгнув дугой широкую красивую спину.