Океанский патруль. Книга 1 - Валентин Пикуль

— Я отвечаю за руду только до Нарвика, — ответил оберст, наигранно улыбаясь. — Моя карьера не плавает по воде, а ездит на колесах…

Весть эта, однако, не испортила настроения фон Герделера, и весь вечер он был общительно-весел. Канна Мунк предложила гостям проехать в соседнюю деревню — посмотреть крестьянскую свадьбу. И оберст с восторгом наблюдал простодушные танцы шведов, пил горький «олюст», играл с девушками при свете костров в горелки. Потом все вернулись обратно на дачу, и казалось, ничто не потревожит сегодняшнего вечера.

Но около полуночи его позвали к телефону. Чей-то сбивчивый голос доложил, что эшелон с рудой, едва перейдя границу, полетел под откос.

— Я вас понял, — ответил фон Герделер. — Срочно звоните на вокзал, чтобы мне приготовили электродрезину. Я сейчас же выезжаю к месту катастрофы…

Он вежливо извинился перед гостями, поцеловал руку хозяйке, сказав ей, что этот вечер надолго останется в его памяти, и Канна Мунк с сожалением проводила глазами его статную рослую фигуру.

— Как он мил, этот полковник, — повторила она свою любимую фразу. — Я никогда не поверю, что Гитлер испортил немцев!..

Под ударами кулака лицо превращалось в кровавое месиво. Схватив свою жертву за горло, фон Герделер деловито стучал кулаком в это безглазое хрипящее лицо. Кулак работал методично, как железный сустав хорошей машины: рука в единожды принятом темпе сгибалась в локте, мускулы напрягались, и жесткая пятерня с резкой силой выбрасывалась вперед — прямо в этот хрип, в эту страшную маску, в этот сдавленно хрипящий рот.

— На, — приговаривал он, — вот еще!.. Проглоти зубы!.. Ты видел, сволочь? Ты не мог не видеть!.. Получай!.. Пути были разобраны… Ты это видел?..

Чья-то рука легла ему на плечо. Оберст обернулся и увидел стоявшего перед ним эсэсовца.

— Оставьте машиниста! — резко приказал эсэсовец. — Он все-таки старик. И он наверняка сам не рад этой ужасной катастрофе…

Фон Герделер отбросил от себя норвежского машиниста, и тот бессильно рухнул на землю.

Повсюду валялись, задрав колеса, сброшенные под откос платформы. Эсэсовцы с фонарями в руках ползали по шуршащим насыпям руды, выволакивали из-под обломков мертвых и раненых.

— Все эти сволочи заодно! — злобно сказал фон Герделер, вправляя выбившуюся наружу манишку и нащупывая разорванную манжету. Только сейчас он сообразил, что его вечерний фрак выглядит дико среди хаоса этой катастрофы…

— С кем я разговариваю? — спросил эсэсовец, осветив фонарем лицо оберста. Фон Герделер назвал себя.

— Имею честь, — эсэсовец приложил руку к фуражке.

Вдвоем они подхватили избитого норвежского машиниста за руки и за ноги, оттащили его в сторону и бросили на брезент, на который складывались убитые.

— Я уже смотрел, — сказал фон Герделер. — Пути оказались разобранными. На стыках были отвинчены гайки. И все было замаскировано. Надо сейчас же арестовать путевого обходчика…

— Уже забрали, — небрежно ответил эсэсовец. — Только он здесь ни при чем. Мы догадываемся, что это работа партизан. В провинциях Тромс и Нурлан их особенно много. Мы даже знаем, кто руководит ими!

— Хальварсен со своим отрядом бродит где-то не здесь, — отозвался эсэсовец. — Мы его отогнали от границы к морю… А вы, оберст, никогда не встречали вот этого человека?

Эсэсовец приставил луч фонаря к обтянутой в целлофан небольшой фотографии. На оберста глянуло незнакомое лицо — лицо волевое, с плотно стиснутыми губами, глаза глядели с пронзительной усмешкой.

— Нет, не встречал. Я последнее время работаю на шведских рудниках.

— Это ничего не значит, — возразил эсэсовец. — Шведские пограничники все, как на подбор, шалопаи. Перейти здесь границу — раз плюнуть…

Эсэсовец спрятал фотографию обратно в карман и пояснил:

— Это видный член норвежской компартии. Зовут его Сверре Дельвик. Он недавно вернулся из Лондона. Вполне возможно, что он и захочет связаться со шведскими шахтерами. Совсем нетрудно подбить их на забастовку. По-моему, кто-то из его людей своротил этот эшелон.

— Хорошо, — сказал фон Герделер, — у меня в Элливарре большие связи, я буду следить.

— Основная примета: Сверре Дельвик не имеет левой руки, — подсказал эсэсовец. — Это мы оттяпали ему ее под Нарвиком, когда он служил в королевской Пятой бригаде. Иногда он носит протез, но это очень заметно…

Через несколько дней еще два эшелона скатились под откос. Стоило переехать границу, как взрывались мосты, разъезжались под колесами рельсы, оползала под шпалами насыпь. Сначала сбавили скорость эшелонов на десять километров, потом на пятнадцать, и, наконец, железная руда потекла в Норвегию жалкой медленной струей.

Корабли в Нарвике теперь подолгу простаивали под погрузкой в ожидании, пока подойдут новые эшелоны. Запасы руды, целые горы драгоценной руды, которая должна была перелиться в орудийные стволы, танковую броню и солдатские шмайсеры, — эти запасы не успевали вывозиться с рудничных дворов. Эшелоны теперь по-черепашьи переползали границу, выставив впереди себя — перед паровозом — несколько лишних платформ, груженных песком, на которых сидели штрафные солдаты…

Однажды фон Герделер разговорился в кафе с пожилым шведским шахтером.

— Вы знаете, кто такой Сверре Дельвик? — спросил он его.

— Знаем, — ответил швед. — Он — настоящий парень!..

Обидно было еще и то, что завистники, которых он нажил в «политише абтайлюнге», конечно, воспользуются этим моментом, чтобы прижать его к ковру лопатками. И фон Герделер не ошибся в своем предположении: в середине ноября он получил официальное уведомление о том, чтобы приготовить дела к сдаче их другому представителю. Затем последовал приказ: инструктор по национал-социалистскому воспитанию переводился в распоряжение ставки горноегерской армии генерала Дитма.

Это был уже конец, это был фронт!..

Оберст никогда не думал, что может испытывать такой отчаянный страх. Ведь он всегда хвалился умением прекрасно владеть собой. Но сейчас его просто зазнобило от ужаса, что вот это его тело, такое здоровое и сильное, которое он так берег и лелеял, — это тело может быть разорвано на куски, что его можно проткнуть штыком, что рваный горячий осколок может войти в это нежное красное мясо и, вкручиваясь в него, раздирать его страшной болью…

«Я просто устал, — решил фон Герделер, наливая себе полный стакан коньяку. — Надо как следует встряхнуться». Одевшись попроще, чтобы его не узнали, он забрел на окраине города в шахтерский клуб. У стойки он выпил сразу три стаканчика русской водки и пригласил танцевать девушку.

— А ты мне нравишься, — сказал он ей и провел рукой по ее пухлому заду.

Какой-то парень в рабочей куртке, тоже крепко подвыпивший, выволок фон Герделера за дверь. Кулак шахтера больно треснул полковника в щелкнувшую челюсть, и он откатился к забору.

— Поддай ему еще, Альф! — крикнул чей-то голос…

Вмешивать в это дело полицию было глупо. Отряхивая свой костюм от грязи, фон Герделер побрел дальше — на самый конец города. В потемках высились слабо освещенные рудничные копры, среди догорающих навалов шлака проносились резко кричащие паровозы.

На задворках одного из бараков он нашел то, что искал.

— Вы не разделите со мной одиночества? — спросил он пожилую костлявую проститутку.

Она провела его в свое убогое жилье, где над смятой постелью висели знаменитости нашего буйного века: рядом с Гитлером — портрет американского боксера, рядом с Гретой Гарбо — испанский тореадор.

Фон Герделер, присев на стул, признался:

— Ты обожди… Я не могу.

Проститутка сказала:

— Я была в Германии. Вот где умора! Там солдаты прямо с фронта. Так и кидаются на нас. И тоже ничего не могут.

— Я не был на фронте, — ответил оберст, — но я там буду. И буду скоро…

Через неделю он сдал свои дела майору интендантской службы, крепко искалеченному под Сталинградом.

— Что-то я не замечаю на вашем лице особой радости по поводу того, что вы отправляетесь на фронт! — ядовито сказал ему этот майор на прощание.

— А я, — резко ответил оберст, — что-то не замечаю на вашем лице особого огорчения по поводу того, что вы остаетесь в тылу!..

Ему удалось оттянуть фронт еще на две недели — он уехал отдыхать на курорт.

Глава вторая. Начало дня

Сережка с детства отличался самостоятельностью. Однажды отец за какую-то провинность оттаскал его за уши. Сережка даже не пискнул при этом, а на следующий день принес откуда-то медицинскую брошюру, которая называлась «Почему вредны телесные наказания». В этой брошюре, которую Рябинин тут же прочел, было сказано буквально следующее: «Нельзя драть детей за уши. Механические раздражения ушной раковины вызывают прилив крови к голове и могут вредно отразиться на умственных способностях вашего ребенка».