Горны Империи - Олег Верещагин

— Мне почти восемнадцать было, — поправила женщина, и Денис по голосу понял, что мама улыбается. — И потом, я сама за себя решала.

— Думаешь, Денис решил бы по-другому?

— Ещё бы его спрашивать. Им дай делать, что они хотят — так от подвигов не продыхнёшь.

— Да, это есть… Да и потом — всё не так страшно, как может показаться. Не посмеют нам ни-

чего сделать… — он помолчал и добавил: — Я скорей боюсь, что наш сын начудит. У него это хорошо получается, тут ты права.

Потом внизу стало тихо, и Денис услышал звук поцелуев. Осторожно перевёл дух, медленно вытянулся на полке. Улыбнулся.

Он всё понимал. И очень хотел, чтобы мама родила ему брата. И ещё — знал, что это невозможно.

Там, на юге… в Крыму. В какой-то дикой деревне… где была холера и почти первобытные от ужаса и жизни вокруг люди, непохожие на людей. Там восемнадцатилетнюю Лерку Исаеву — тогда ещё не Третьякову — ударили вилами в пах. Ударил один из тех, кого она спасала от холеры.

Денис видел это иногда, как наяву. Как девчонка в защитной форме Медкорпуса с алым крестом на повязке хватается за вилы и падает под стену на пыльной кривой улице. Не выхватив пистолет. Не потому что не успела, а потому что она приехала спасать, а не убивать. Как разбегаются опомнившиеся люди. Как девчонка, которая станет его, Дениса, мамой, сдерживая стоны, ползёт ближе к стене, садится, бинтуется… и сидит, глядя на лужу крови, к которой собираются мухи…

Когда в деревню влетел отряд местных драгун, первое, что попросила почти умершая фельдшер было: "Не трогайте их. Они просто испугались. Они не виноваты…"

Когда Денис был помладше, он очень хотел как-нибудь найти того гада, который… Но прошло полтора десятилетия. Всё там изменилось, и Крым уже давно не вечевая республика, а часть Империи… Денис подрос и понял, что это не будет местью. Это будет просто убийством. Убийством человека, который, наверное, и сам уже сто раз себя наказал…

Когда мама рожала Дениса, она чуть не умерла второй раз. И… и всё.

Когда-то раньше в таких случаях детей брали из специальных организаций — приютов. Но таких уже давно нет.

И у Третьяковых есть один Денис.

Он уже снова спал, думая про это…

Оказывается, долгая поездка на поезде — вещь довольно скучная.

Всего три дня назад Денис со сдержанным интересом рассматривал локомотив на Южном вокзале Петрограда. Это был не привычный ему паровоз, на каких он не раз ездил, а мощнейший электровоз марки "Россия ЭЛ-1" — обтекаемая машина, позволявшая буксировать сцепку из двадцати пассажирских вагонов со скоростью около 100 км/ч без дозаправок или чего-то подобного. Сердцем электровоза был таинственный вихревой генератор — чудесная машина, изобретённая ещё до Третьей мировой, фактически вечный двигатель. Производство таких двигателей было ограничено голодом в необходимых материалах, который испытывала не только Империя, но и вся Земля. Экипаж локомотива — четыре человека в тёмно-синей с золотом форме гражданского Инженерного корпуса, облокотившись на перила, смотрели сверху на пассажиров и здание вокзала с лёгким чувством превосходства. Их можно было понять — они соединяли мир там, где ещё не протянулись стройные мачты опор струнных дорог Юницкого. А это не везде было возможно пока… Вот и до Семиречья они пока что не дотянулись.

Правда, на этот раз сцепка составляла всего двенадцать вагонов, из них четыре — багажные. Рейс Петроград-Владивосток шёл на юг в обход Уральского хребта, через джунгли хребта Голодный, берегом моря Балхаш и дальше насквозь через леса Южной Сибири до конечного пункта. Среди пассажиров большинство составляли такие же, как Третьяковы, командированные на долгие сроки. И вещей они с собой везли немало.

Денис здорово взгрустнул, когда на дверь их петроградского дома повесили табличку: "ДЛИТЕЛЬНЫЙ ОТЪЕЗД. ОХРАНЯЕТСЯ ГОСУДАРСТВОМ." Дом тоже выглядел грустным — все окна забраны изнутри и снаружи щитами, в комнатах всё зачехлено, отключены все системы. Мальчишке даже совсем расхотелось уезжать. Войко — он пришёл с утра и помогал грузиться, молча, хотя Денис порывался заговаривать — смотрел понимающе, и Денис почти уже решил взмолиться, чтобы его оставили у Караджичей. Почему-то мальчишка был уверен — отец и мать согласятся, стоит ему лишь попросить.

Но он перетерпел секундную слабость. А потом на улице появилась целая делегация.

Отца и мать никто не провожал. Друзья, начальство — все они побывали дома вчера, на небольшой вечеринке — и всё. А Денис вроде бы со всеми попрощался в отряде ещё днём, предупредил, что никакая помощь не нужна и проводов не нужно тоже. И совершенно не ожидал появления почти десятка человек — из их с Войко отряда и из отряда имени Лени Тарьянен. Причём, судя по лицам, настроены все были серьёзно.

— Чего пришли? — угрюмо сказал Денис, спускаясь с крыльца и чувствуя, как возвращается желание остаться — не такое сильное, как раньше, но явственное.

— Слушай, — решительно сказала Инга Брондукова, протягивая большой тяжёлый пакет. Лицо у неё было суровое и решительное. — Вот тут номера «Пионера» и «Костра», последние — по три штуки. Восемь Уставов. И плёнка с нашим фильмом — ну, ты помнишь, про «Кивач». Возьмёшь с собой?

— Конечно, — кивнул Денис. Он не представлял себе, зачем это ему может понадобиться, но правда хотел взять всё это с собой. Не так уж тяжело это, а…

Что «а» — он и сам не очень понимал. Делегация сдержанно сопела. Больше всего Денис боялся, что сейчас кто-нибудь что-нибудь ляпнет про наше знамя и про благородную миссию. Станется ещё… Но все промолчали, и Денис вдруг искренне сказал то, что чувствовал:

— Спасибо, ребята, девчонки. Я постараюсь…

Он снова не договорил, что он "постарается"-то?..

…Войко провожал его на вокзал. Они ехали в кузове грузового «Лося» и молчали. В голове у Дениса кипела сумятица мыслей — ну же, ну же, надо что-то сказать, что-то самое. Самое… самое… Ведь он сейчас уедет, насовсем же уедет!!! Но Денис с ужасом понимал, что сказать нечего.

Войко тоже молчал. Глядел по сторонам и молчал. И когда помогали грузить вещи в багажный вагон — молчал. И на перроне, когда Денис отвлёкся от печальных мыслей и стал разглядывать ЭЛ-1 — молчал. И только когда послышался низкий гудок сирены — минута до отправления, все занять свои места — Войко посмотрел в лицо Денису почерневшими синими глазами и сказал:

— Знаешь, я тогда сразу понял — вот друг на всю жизнь.

— На мосту? — спросил Денис и охрип. Войко кивнул. — Я сразу адрес пришлю. Как только приедем. И на каникулы приеду.

— Конечно, — сказал Войко. Мальчишки несколько секунд разглядывали друг друга в упор, потом крепко обнялись и расцеловались. — Иди, — попросил Войко. — Не оглядывайся. Я тоже сразу уйду и не оглянусь. Всё будет хорошо. Будь готов.

— Всегда готов, — прошептал Денис, повернулся и забрался в вагон.

Он не оглянулся. И знал, что Войко не оглянулся тоже. Это было тяжело. Но легче, чем долгое прощание…

…Это было три дня назад. А сегодня поезд пересекал границу Семиречья… ого, через двадцать минут!

Лёжа на полке, Денис сонными глазами смотрел на наручные часы. И только через какое-то время понял, что из динамика в коридоре раздаётся песенка про с добрым утром и ещё что-то. И что правда пора вставать. И ещё — что в купе никого нет.

Мальчишка соскочил со второй полки на мягкий коврик. Потянулся, потом несколько раз подтянулся на скобе для одежды. В четвёртый раз скоба предупреждающе хрустнула, и Денис, приземлившись на ноги, с опаской на неё посмотрел. Потрогал — вроде держится. Мальчишка вздохнул, пожал плечами и, откинув умывальник от стены, занялся туалетом. Потом стал одеваться, невольно подпевая динамику в коридоре.

Уделять много внимания своей внешности в среде пионеров Петрограда считалось дурным тоном. Таких называли непонятным, но обидным словом «кутюрье» — кажется, из французского языка. Правила хорошего тона требовали, чтобы в одежде наличествовала некоторая небрежность, как бы подчёркивающая устранённость хозяина от мелких бытовых проблем.

Но форма — это не одежда. Кроме того, в какой-то степени, размышлял Денис, причёсываясь перед зеркалом, он не просто приезжий, а, как точно сказали, "посол доброй воли". А послу не пристало выглядеть перекошенным.

Защитного цвета рубашка, забранная в синие шорты. Широкий ремень, на котором висит пионерский нож в чехле. Портупея с набедренной сумкой. Алый галстук с трёхцветным эмалевым зажимом. Защитные гетры. И высокие коричневые ботинки — лёгкие и прочно облегающие ногу. Синий берет с кокардой — под левый погон.

Денис ещё раз собирался осмотреть своё отражение, когда услышал голос отца:

— Хорош.

Чувствуя, что краснеет стремительно и неудержимо, мальчишка повернулся. Но отец был серьёзен и официален, в бутылочного цвета мундире ОБХСС, даже с пистолетом в кобуре на поясе. Денис мгновенно вспомнил про пистолеты, которые видел ночью, хотел было задать вопрос, но в дверях, оттеснив отца, появилась мама — ёлочки зелёные, тоже в парадной форме, бело-алой.