Я учился жить... (СИ) - "Marbius"

Глеб усмехнулся и подлил ему и себе вина. Макар подобрал под себя ногу и вгрызся в предпоследний кусок пиццы. Глеб потянулся за бокалом. На землю очень неторопливо опускался вечер. Мерно гудел за приоткрытым окном город. Вся суета прошедшей недели осталась где-то далеко. Глеб в задумчивости скользнул глазами по столу и принялся за пиццу.

Макар откинулся на спинку стула, довольно улыбаясь.

- Хорошо, слушай, - умиротворенно произнес он, похлопав себя по животу. – Очень, очень хорошо. Ладно. Я там типа готов, можно и устроить уютный домашний вечер.

- Можно в гостиной чай попить, - лениво предложил Глеб, не шевелясь. Его рука лежала рядом с бокалом, и он задумчиво постукивал указательным пальцем по его ножке. Грудь мерно поднималась и опускалась. Он задумчиво смотрел куда-то в угол. Тишина сгустилась и насторожилась.

- Можно, - помедлив, отозвался Макар, сжимая пальцы на своих руках. Он как-то неожиданно для себя увидел, какие у Глеба ухоженные ногти. Свои-то он обстригал и поддерживал в относительной чистоте, но эти заусенцы, эта пересохшая и потрескавшаяся кожа на костяшках особо привлекательными не выглядели. А его руки были именно что ухоженными. – Ладно, ты иди, а я все принесу.

Глеб посмотрел на него нечитаемым взглядом, задержал его на Макаре и согласно опустил глаза. Макар встал, и Глеб подался вперед, явно собираясь подниматься.

Макар подхватил коробки и понес их к мусорному ведру. Он повернулся к столу и увидел спину Глеба в дверях. На его лицо непроизвольно заползла злорадная ухмылка. Мужик явно куда менее равнодушен к молодому почти доступному телу в досягаемой близости, чем хочет показать. Вон как шифруется, вон как сбегает. Хвала старым и тесным майкам! И Макар еще раз довольно похлопал себя по животу.

Глеб сидел на диване, без особых церемоний положив ноги на журнальный столик, и листал журнал. Макар приволок поднос с чайником и чашками и без обиняков скинул ноги Глеба на пол, водрузив на их место поднос. Усевшись, по привычке подобрав под себя ноги, он включил телевизор и взял чашку.

Вечер был непривычно уютным. Макар активно шелестел конфетами, время от времени вскакивал и убегал на кухню, чтобы принести еще чая – или сладостей, в зависимости от того, что взбредало ему в голову. Глеб прочитал журнал и принялся за книгу. Время от времени они обменивались незначительными репликами, иногда разрождались небольшими диалогами. Но медитативное настроение Глеба передалось и Макару, и он не рвался загружать тишину своей болтовней. Вечер неумолимо перетекал в ночь.

Макар зевнул и сказал, что идет спать и что Глеб, будучи хозяином может ничтоже сумняшеся оставить этот бардак на столе. «Да я вроде так и собирался», - усмехнулся тот. Макар недовольно на него посмотрел.

- Нет, ну ты и нахал. Мог ведь сказать: нет, что ты, дорогой Макарушка, я не смею обременять тебя сверх необходимого и чисто по-дружески обеспечу тебе выходной, - хмуро пробурчал он. – Но нет. Твоей наглой буржуинской натуры хватает на то, чтобы нещадно эксплуатировать бесправного меня и вести себя как рабовладельцу.

Глеб с интересом выслушал тираду. По ее окончании он повинно склонил голову.

- Mea culpa. Mea maxima culpa*. Надо врать, что я виноват, исправлюсь? – поинтересовался он.

- Можешь еще раз тех пирожных принести, - величественно бросил ему Макар, вставая. – Ну или не тех, других, но оттуда.

Он еще раз зевнул и с наслаждением потянулся. Глеб пристальным оценивающим взглядом оглядывал вытянувшееся перед ним в струну тело, с удовольствием скользя глазами по рельефной спине, по выгнувшейся пояснице и крепким ягодицам, по гибкому телу, с особым, пристрастным удовольствием проследил, как Макар ерошит волосы и поворачивает к нему голову. Нацепив на лицо смиренную мину и послушно кивнув головой, он преданно заглянул в лицо Макару.

- Слушаюсь и повинуюсь, мой домомучитель, - кротко сказал он.

- Вот так, - довольно буркнул Макар. – Ладно, пошел я спать. Спокойной ночи.

- Спокойной, - отозвался Глеб, глядя ему вслед. После такого зрелища возвращаться к журналу было особенно нелегко. Глеб потянулся к пульту, лениво полистал каналы, остановился на какой-то импортной высоколобой лабуде и снова ноги на стол – эта привычка упорно не вытравливалась, как бы он ни старался. Раньше она не приветствовалась, вызывая у… неважно, не самые положительные эмоции. И Глеб смирно ставил ноги на пол, чтобы доставить удовольствие. Хотя сама эта поза – скрещенные ноги на журнальном столике, бесхитростная и невинная, в общем-то, вопреки логике, рассудку и приличиям, ему нравилась. Было в ней что-то домашнее, беспретенциозное, вольное. Макару, судя по всему, она была бы близка – Глеб заметил, что тот вечно подбирает под себя ноги и даже за обеденным столом может сидеть, оперевшись локтем о колено ноги, которую примостил на сиденье стула.

В соответствии с дурацким законом ассоциативных связей мысли Глеба перетекли к Макару. Он пытался сам определить, что подтолкнуло его принять вызов этого жалкого заморыша и довериться настолько, что он, обычно осторожный и подозрительный, привел его домой и доверил ключи. И можно было говорить часами, что он был непохож на аферистов, на банальных гопников, но подобрать мальчишку на улице и привести его домой – нужно быть сильно недалекого ума, чтобы сделать это. И первые два дня, в течение которых Глеб особенно сильно себя укорял, он все ждал, что придет домой и обнаружит голые стены. А его встречал Макар, возмущенный, что Глеб так поздно возвращается домой, молчаливо, но очень эмоционально требовавший одобрения за помытую посуду, убранную квартиру, и рьяно старавшийся быть хорошим и полезным, заглядывая в глаза, ходя по пятам и усердно мешая жить спокойно. Глеб почему-то не мог найти слов, чтобы приказать Макару оставить его в покое, и стоически сносил его энтузиазм, которого в Макаре было хоть отбавляй. Хотя по здравом размышлении, хотел ли он этого покоя, уже к концу первой недели Глеб ответить не мог. А Макар, решивший, что Глеб обязан знать о нем как можно больше, рассказывал о том, что у него началась белая полоса в жизни, и вон есть работа, есть личный отличный парикмахер, и даже в вузе какие-никакие, а достижения. О семье Макар не говорил, только недовольно морщился, но время от времени у него вырывались фразы, явно окрашенные в недовольные эмоции, в которых он недружелюбно отзывался о родительнице. Распространяться на эту тему он не спешил, и Глеб не горел желанием лезть ему в душу – самому хватало.

Глеб задумчиво глядел на экран телевизора, механически вертя в руках пульт. Если он хоть что-то понимал в этой жизни, то был очень даже прав в своих мыслях о Макаре, особенно когда ловил на себе его очень уж недвусмысленные взгляды: тот оглядывал его не просто так, изучая, оценивая и примериваясь. Скорее всего, парень очень просто относился ко всем этим заморочкам с ориентацией, не испытывая особых проблем с партнерами одного с ним пола. И в связи с этим возникал вопрос: насколько это допустимо с этической точки зрения? Макару есть восемнадцать лет, но он живет у него дома и вроде как может считаться наемным работником. Интрижка с ним возможна, но приемлема ли? Ведь Глеб сам был бы не против – парень его привлекал, возбуждал и интриговал. Глеб прикрыл глаза, отрешаясь от шума работавшего телевизора, от гула улицы, и попытался прислушаться к себе. Впервые за долгое время его привлек человек, вывел из блаженного, почти умертвившего его чувства оцепенения, и Глеб заметил, что оглядывает людей и не просто видит в них статистов для своего одиночества, но и присматривается к ним. Посидев еще немного, бездумно попялившись в телевизор, Глеб решил идти спать. Поднимаясь по лестнице наверх, он прислушивался к звукам на втором уровне квартиры. Было тихо. Глеб постоял у двери своей комнаты, изучая тишину, но она упорно не желала раскрывать ему свои тайны. Невесело усмехнувшись своему дурацкому поведению, Глеб пошел в свою комнату.

Он стоял у зеркала в ванной, причесываясь, когда в ее дверь настойчиво постучали. Разумеется, это мог быть только Макар, которому почти около полуночи вдруг резко что-то понадобилось.